***
Из панорамного окна открывается чудесный вид на утопающий в лучах закатного солнца город, но никому из двоих сидящих в кабинете босса Портовой мафии нет до этого дела: они просто сверлят друг друга взглядами, Мори — уперевшись локтями в стол и уложив подбородок на переплетенные пальцы, Дазай — развалившись в кресле напротив, расставив ноги чуть шире, чем необходимо, но не настолько, чтобы это считалось неприличным. Вид за окном не имеет никакого значения, когда ты смотришь в глаза своему потенциальному убийце. Именно поэтому оба они не отворачиваются ни на мгновение. — Как поживает мой новый подчиненный? — прерывает тишину Мори, улыбаясь уголками губ и словно стараясь заглянуть в самую душу. Наверняка знает, как сильно Дазай ненавидит этот взгляд, и специально его использует, подкладывает еще одну маленькую соломинку, снова и снова переламывая спину верблюду. — Я как раз заканчивал проверку, когда вы позвонили, босс, — вся его речь звучит показательно-равнодушно, но в последнее слово он позволяет себе добавить немного язвительности. Они оба знают, что почтением в их взаимоотношениях даже не пахнет. — И какие результаты? — Подтверждающие возникшие ранее предположения. Мори смотрит выжидающе, но Дазай не спешит продолжать. Вряд ли можно надеяться на то, что Огаю многое неизвестно, но если есть хоть что-то, что босс еще не понял, Дазай не хочет давать ему этих знаний. — Тогда начну я, — снисходительно произносит Мори, плавно поднимаясь с кресла. — Ты, как хороший подчиненный, прекрасно выполняешь приказы, поэтому, дабы выяснить больше необходимой мафии информации о способности Чуи, анонимно заказал его у небольшой группировки. Судя по тому, что он абсолютно невредим, с нападающими он разобрался сам, ведь ты не стал бы останавливать их так рано. Не для того я взращивал в тебе эту садистскую жилку. Плавно обходя стол, Мори начинает приближаться к Дазаю, заставляя того внутренне подобраться: слишком уж сильно тот напоминает стервятника, кружащего над бьющейся в последней агонии жертвой. — Это доказывает предположение, сделанное еще в палате из-за сцены с ножом и спинкой кровати: Чуя прекрасно управляет собственной способностью. Но данный факт противоречит его словам о том, что он «сорвался», когда уничтожал лабораторию, где его держали, а также его странному желанию носить перчатки, о которых он просил меня во время нашего приватного разговора, и которые все-таки вынудил купить тебя, — Мори оказывается за его спиной, отчего по загривку Дазая невольно ползет предательский холодок, и наклоняется к его уху, почти мурлыча. — Пока я ничего не упустил? Пальцы лежащих на коленях рук Дазая чуть сжимаются, сминая дорогую ткань, а все тело цепенеет, невольно застывая в ожидании боли. Инстинкты вопят об опасности, но он не может даже вздохнуть поглубже, не то что сбежать, а теплое дыхание около уха навевает настоящий ужас. Совсем как в детстве. — Нет, — умудряется ответить он, стеклянным взглядом смотря ровно перед собой. И пусть в его голосе слышно напряжение, но хотя бы не страх. Не хочется дарить Мори подобного счастья, он уже не маленький мальчик, которого трясло при виде босса, почти приемного отца. Дазай заставляет себя собраться, чуть напрягая и снова расслабляя мышцы, чтобы вернуть телу подвижность. — Дополнишь? — в голосе Мори слышится улыбка. Конечно, тот тоже все понял, скрывать от него что-либо бессмысленно. Дазай старается не скрипеть зубами, когда отвечает с притворным дружелюбием, что в этот раз дается ему удивительно сложно: — Естественно. Чуя слишком хорошо социализирован для того, кто жил вне лаборатории всего год, к тому же — в далеком детстве. Это читается как в общении, так и в реакциях на внешний мир: его не слишком сильно поразила машина, телефону он не удивился в принципе: такого не должно быть, если он впервые сталкивается с данными предметами в непосредственной от себя близости. Если его не выпускали из лаборатории, то, как минимум, с ним активно общались. С учетом того, что его не считали человеком, это нельзя объяснить тем, что ученые надеялись на получение адекватного сверх-солдата. Я бы предположил, что информация о внешнем мире была платой за что-то, предоставляемое Чуей. Огай удовлетворенно кивает и перемещает ладони ему на плечи, поглаживая заднюю сторону шеи большими пальцами. Дазаю кажется, что ему вот-вот вырвут перекатывающиеся под пальцами позвонки, но он заставляет себя не вздрагивать. Хорошо, что Мори хотя бы носит перчатки, иначе Дазая бы вывернуло в это же мгновение. — Но Чуя говорил, что в качестве оружия его использовать не смогли. Лжет? — Не думаю: он слишком открытый, слишком очевидный в своих эмоциях, мы оба заметили бы его ложь. — А значит? — Он не лжет, но недоговаривает. Он знает что-то крайне ценное или обладает чем-то важным для министерства, но нематериальным, иначе это что-то у него бы просто забрали. — Умничка, — Мори, наконец, делает шаг в сторону, возвращаясь к своему креслу, а Дазай заново начинает дышать. На плечах — фантомные ощущения прикосновений, от которых очень хочется отмыться, в горле — кислый комок, который хочется выплюнуть или хотя бы запить водой. Как же он ненавидит, когда Мори начинает показывать свою власть, раз за разом нажимая на болевые точки его детских травм, которые сам же и понаставил. Дазаю думается, что день, когда он перережет боссу глотку, станет единственным счастливым в его жизни, если он в принципе доживет до этого дня. Игнорируя своего тихо сидящего подопечного, Мори принимается рыться в ящиках стола, спустя некоторе время выуживая оттуда черную шляпу. — Как думаешь, Чуе пойдет головной убор? — интересуется он так, словно его и вправду волнует мнение Дазая. — Собираетесь оставить его в мафии, даже несмотря на то, что он что-то скрывает? Зачем вам человек, которому вы не доверяете? Мори совершенно не свойственно ему хмыкает, и его улыбка становится самую малость насмешливой: — Тебя же я при себе держу. Угроза проскальзывает в их глазах одновременно, но оба гасят в себе этот жестокий порыв: не время и не место, у обоих еще есть друг на друга планы. Два хищника не могут уживаться на одной территории, но пока с уничтожением противника приходится повременить. Нацепив на лицо маску непредвзятого профессионала, Мори усаживается в кресло и указывает Дазаю на дверь: — Позови нашего нового сотрудника: пришло время закончить со всеми формальностями. Дазай молча кивает, в душе кривясь от необходимости выполнять поручения по первому взмаху руки, но подчиняется. На этот раз. Он подходит к двери и выглядывает в коридор, замечая мнущегося у стены Чую, который как раз кидает, видимо, очередной, раздраженный взгляд на охрану у двери к боссу, и в этот момент замечает Дазая. Он подскакивает на месте и подлетает к новоявленному руководителю, очевидно, с нетерпением ожидавший новой встречи с боссом. Огай всегда умел не только прекрасно манипулировать людьми, но и очаровывать их, всех поголовно, ему хватало одного разговора, чтобы привязать к себе намертво, заставить плясать под свою дудку, и мало кто потом успевал узнать его истинное лицо, прежде чем Мори использовал несчастного и избавлялся от него. Дазай вот успел посмотреть на его настоящую личину и не то чтобы стал от этого счастливее. Иногда, чаще всего, на самом деле, интеллект является огромным препятствием на пути к счастливой беззаботной жизни. Смотреть на то, как воодушевлен Чуя, жаждая встречи с монстром в человеческом обличии, крайне неприятно, особенно учитывая то, что самому Дазаю он не радовался. А ведь с Чуей Дазай ведет себя не совсем искренне, конечно, но все же честнее, чем с другими людьми, сам не знает почему. И уж точно гораздо менее лицемерно, чем ведет себя с ним Мори. Повинуясь молчаливому кивку головы, Чуя залетает внутрь кабинета, тут же сгибаясь в неглубоком поклоне, но выпрямляется слишком быстро, не дождавшись разрешения. Он похож на маленького глупого щенка, пока непослушного, но которого можно будет выдрессировать в превосходного бойцовского пса. У Мори определенно на него именно такие планы. Дазая в принципе раздражает тот факт, что у босса есть планы на Чую. — Здравствуй, Чуя. Мори улыбается приторно-сладко, а у Дазая сводит скулы то ли от содержания сахара в выражении его лица, то ли от того, что босс тоже обращается к Чуе столь фамильярно, используя лишь имя. — Здравствуйте, босс! Чуя выглядит несколько взволнованным новой встречей с начальством, но все равно не может перестать отвлекаться на вид за окном: все-таки тот не может не поражать человека, попавшего в этот кабинет впервые. — Мы с Дазаем еще раз обсудили твою ситуацию и, с учетом того, что ты не только смог защититься от нападающих, не пройдя никакого обучения, но и не бросил в беде товарища, приняли решение о том, что ты достоин места в исполнительном комитете. Глаза Дазая в этот момент округляются, даже несмотря на прожравшую его кости насквозь пустоту, кажется, уже вечность обитавшую в нем вместо положенных человеку эмоций. Этот человек… Он настоящий безумец. Это его новый план по подчинению Дазая, не так ли? Что именно он хочет сделать с Чуей: сломать так же, как сломал его, чтобы доказать, что настоящий, полноценный человек не может жить долго и счастливо в этом мире, не может даже просто жить? Или наоборот, взрастить в нем уже начинающее проглядывать уважение до обожания, привязать к себе, чтобы манипулировать Дазаем через него, зная, что воспитанник не сможет ни убить босса, боясь уничтожить свет в прекраснейшем существе, ни сбежать, лишив себя возможности лицезреть саму жизнь, что смотрит на него из глубины небесно-голубых глаз? Каким бы ни был план Мори, Дазай уже ненавидит его всей душой. — Естественно, принятие твоего мнения во внимание на собраниях невозможно без должного обучения, так что с этого момента вы с Дазаем становитесь напарниками. Ты будешь сопровождать его на всех миссиях, а также тренироваться под его руководством. Брови Чуи с каждым словом поднимаются все выше к подшерстку, а бессильная ярость в груди Дазая разгорается все сильнее. Что бы ни задумал этот старый ублюдок, Дазай не будет играть по его правилам. — Ах, да, — продолжает Мори, словно он действительно мог хоть что-то запамятовать. Гребаный лицемер. — Чуя, из нашего приватного разговора в стенах лаборатории, — Дазаю очень не нравится то, как это звучит, — я вынес то, что тебе не слишком комфортно находиться в одиночестве. К тому же вам с Дазаем придется в большинство мест ездить вместе, так что я решил, что вам вполне разумно будет жить вместе. — Что?! Вопль Чуи наверняка слышали на всех этажах небоскреба, и внутри Дазай полностью с ним солидарен, несмотря на то что из внешних проявлений крайней степени шока на его лице лишь на мгновение дергается глаз. Такие методы не кажутся Мори слишком… топорными? Если бы Дазай не знал босса так хорошо, слишком хорошо, как иногда думается, он бы подумал, что тот собирается разыграть в жизни сюжет дешевого ромкома. А сейчас он думает о том, что Мори, что бы он ни планировал сделать с Чуей в будущем, сейчас приступает начальному этапу, заставляя их сблизиться, пускай и таким грубым способом. Словно Мори знает, что терпения у подчиненного осталось мало, еще немного, и он решится перерезать боссу горло, а потому решает идти на опережение. — А в чем проблема? — любезно интересуется Мори. — Так действительно быстрее добираться куда-либо, без разницы, будет ли за рулем водитель или Осаму собственной персоной. А квартира у него в любом случае слишком большая для одного человека, так что он совсем не против, не так ли? Огай переводит взгляд на Дазая, и на дне его зрачков тот видит угрозу, незаметную для других, но многое говорящую тому, кто видел ее с раннего детства. Если он сейчас скажет хоть слово против, его черепную коробку снова метафорически вскроют, чтобы пошебуршать скальпелем в мозгах, и боги, лучше бы Мори делал это буквально. Поэтому Дазай лишь улыбается, так ядовито, чтобы ни у кого не осталось ни малейшего сомнения в неискренности его улыбки: — Как будет угодно боссу. Он знает, что за подобную выходку, за отказ подыгрывать его спектаклю, поставленному специально для единственно зрителя, обязательно будет наказан позже, жестоко наказан, но в данный момент это не имеет для него ни малейшего значения. Он не был слишком очевиден, а значит Огай не будет слишком зол, так что у Дазая даже есть шанс пережить недовольство босса без слишком сильных увечий. Чуе же он дает крошечный повод задуматься, и много позже, насобирав подобные кусочки пазла, тот сможет сложить из них целую картину, которая поможет ему выжить и остаться в своем уме и с собственной волей, даже если Дазай к этому моменту лишится своей жизни. Он надеется, если честно, что будет мертв к тому моменту, когда Чуя узнает всю правду о мафии, ее методах и ее боссе. Ему думается, как прекрасно будет стать последней зацепкой. Уйти из жизни красиво, придать смысл хотя бы своей смерти, если уж жизнь его оказалась такой никчемной — это ли не мечта? А пока он молча смотрит на то, как Чуя принимает шляпу от босса мафии, водружая ее себе на голову, словно терновый венец, подписывая приговор если не себе самому, то всему человеческому внутри себя точно. Умереть хочется как никогда сильно.***
— Располагайся, — бросает Дазай, когда они входят в квартиру. — Чувствовать себя как дома не надо, чувствуй себя как в отеле: все равно с моим расписанием в квартире ты будешь только спать, и то если повезет. — Теперь понятно, почему ты ходишь с такими синяками под глазами. Дазай хмыкает: — Не только из-за этого. Осмотрев пол, Чуя начинает разуваться с некой опаской, потому что квартира выглядит не слишком чистой. Оправдываться Дазай не собирается: убираться ему не только некогда, но еще и впадлу, так что за порядком следит приходящая раз в месяц горничная и иногда — кто-то особо невезучий из команды зачистки, если Дазаю надоедает креатив и он вскрывает вены в собственной ванной. У Мори на такие моменты словно чуйка: ни разу, сука, не опоздал, Дазай даже обшаривал квартиру на предмет жучков и камер, но не нашел ничего, как бы хорошо ни искал. Вывод напрашивается сам собой: свое психологическое состояние Дазай скрывает куда хуже, чем думает, и Мори всегда видит, когда он подходит к краю, молча наблюдает, только чтобы вытащить в самый последний момент. Прекрасный надсмотрщик. Великолепный босс. Паршивый отец, как бы ни пытался строить из себя лучшего во всем. Дазай привычно направляется на кухню, чтобы плеснуть себе виски, пока Чуя сначала осматривает коридор, потом заглядывает поочередно в ванную, две спальни, которые обе выглядят так, словно в них никогда не ночевали, и проходит в гостиную, отделенную от кухни барной стойкой и занимающую не меньше тридцати квадратов. Квартира действительно огромная, но видно, что пользуется Дазай только ванной и гостиной, и то не всей: на диване и столике около него Чуя замечает пару упаковок от снэков и пустые бутылки от алкоголя, которых сильно больше, чем было закуски. — Твою ж мать! — он едва не падает, когда в самый последний момент замечает на полу шприц, едва не наступив на него. — Дазай, что за нахер?! Ты что, колешься?! — Да, — равнодушно пожимает плечами тот, бросив взгляд на шприц и следом залив в себя виски. — Еще одна причина моих синяков под глазами. Не трогай, я сейчас уберу. Хорошо, что Чуе хватает благоразумия больше не комментировать ситуацию и убраться на кухню, видимо, предполагая, что Дазай в курсе, где еще у него разбросаны сомнительные предметы, и рядом с ним можно не так сильно опасаться за свою жизнь. А Дазаю снова хреново, но каким-то новым способом, так ему еще не было: ему мерзко от самого себя и очень не хочется, чтобы Чуя видел все это, но, наверняка, это было еще одной причиной, почему Мори сказал им съезжаться сегодня же. Чтобы Дазай не успел даже сделать вид, что у него все в порядке. Чтобы Чуя увидел его всего целиком, без прикрас и украшательств. — Это же холодильник? — меняет тему Чуя, и Дазай, честно, ему благодарен. — Ага. Там люди хранят еду. Ровно под эти слова Чуя распахивает дверцу, обнаруживая внутри лишь засохший лимон, пару бутылок пива и множество блистеров и бутыльков, которые, Чуя искренне надеется, относятся к лекарственным, а не наркотическим веществам. — Ты, видимо, себя к людям не относишь? — фыркает Чуя, но перестает давить из себя улыбку, когда Дазай не отвечает на сарказм, а лишь снова подливает себе виски. — Пил бы уж из горла, чего посуду пачкать? — бурчит, пытаясь найти хоть сколько-нибудь безопасную тему для разговора, но проваливаясь раз за разом. К счастью, в этот раз Дазай снисходит до того, чтобы изобразить на лице кривую ухмылку: — Ну я же не алкоголик. — Уверен? — вырывается неосознанно, и Чуя сразу же об этом жалеет, когда и так слабая ухмылка пропадает с лица Дазая, и тот отодвигает от себя бутылку, уходя с кухни. — Я в душ, — кидает, по пути подбирая шприц и выбрасывая его в мусорку при входе в ванную. — Потом выдам тебе полотенце. Едва дверь захлопывается, пожалуй, слишком громко, Дазай прижимается к ней спиной и жмурится до звездочек перед глазами, пальцами оттягивая волосы. Дыхание начинает сбиваться, а руки — подрагивать, на плечах снова чувствуются сегодняшние прикосновения Мори. Обычно в такие моменты он трясущимися руками наполняет шприц, но сегодня это мешает сделать одно рыжее чудо, которому не место ни в мафии, ни рядом с Дазаем. Бросаться за героином сейчас кажется отвратительным и неправильным, поэтому Дазай начинает буквально срывать с себя одежду и бинты, надеясь смыть липкое ощущение чужих рук, и забирается в душевую кабину, выкручивая горячую воду на максимум. Если для того, чтобы избавиться от этих прикосновений, кожа должна слезть обожженным пластом, он согласен. Он яростно трет плечи, оставляя на них красноватые полосы, но это не помогает, ему кажется, что Мори снова хватает его, снова причиняет боль, огромное количество боли, которую он ненавидит всей душой, которой страшится куда больше смерти, и обхватывает голову руками, обессилено сползая по стене, плечом задев кран. Воспоминания накрывают его с головой, и он захлебывается в них, не в силах ни сопротивляться, ни даже дышать.***
— Пустите его! Пустите, прошу вас, он же ничего не сделал! Наручники, сцепляющие его левое запястье с трубой, громко звенят, эхом разнося по подвалу неприятный металлический звук, пока десятилетний Дазай отчаянно пытается вырваться. В небольшом помещении царит полумрак, здесь сыро и холодно, но по вискам мальчика стекает пот от того, сколько усилий он прикладывает, чтобы вырваться. Безрезультатных усилий. Ровно напротив, на бетонном с въевшимися бордовыми пятнами полу сидит подросток, из уголка губ которого стекает тоненькая струйка крови. Один глаз, голубой и красивый до невозможности, в котором обычно плескалось столько жизни, сейчас смотрит обреченно, и виднеется в нем только боль, а второй — заплыл от расползающегося на половину лица синяка. Руки парня сцеплены наручниками и закреплены высоко над его головой, отчего он почти висит на уже едва держащихся и наверняка ужасно болящих суставах плеч. Около него кружит мужчина, высокий и широкоплечий, при желании способный одним ударом расколоть подростку череп, но не делающий этого. Совсем не из жалости, нет, ему вообще плевать на мальца: покрытые шрамами костяшки мужчины запачканы кровью просто потому, что он хорошо выполняет приказы. И на данный момент ему приказано сделать так, чтобы парень страдал. Никто не может страдать, будучи мертвым. — Ода Сакуноскэ, — Мори прогуливается по камере, сложив руки за спиной и заинтересованным взглядом наблюдая за происходящим. — Я правильно запомнил имя твоего друга, Дазай? — ответом ему служит всхлип и еще более громкий звон наручников. Мори более, чем удовлетворен. — Как твой опекун, я не могу сказать, что одобряю подобную дружбу: Оде пятнадцать, он бросил работу наемным убийцей, не принадлежит никакой организации и слишком сильно на тебя влияет. — Нет, нет, — как заведенный, повторяет Дазай, глядя на измученного друга, который рвано дышит, но больше не реагирует на происходящее. Лучше бы он кричал. — Вы сейчас сблизились, потом он станет для тебя авторитетом, а следом ты предашь организацию, решив тоже уйти в свободное плавание, — продолжает Мори. — Нехорошо, очень нехорошо. Он взмахивает рукой, и на Оду обрушивается новый удар, от которого тот лишь тихо, почти неслышно стонет. Дазай рад этому звуку, потому что он означает, что его друг хотя бы жив. Кожа на левом запястье Дазая разодрана от того, как сильно он рвется к Одасаку, но это не помогает. По его лицу текут слезы: к двадцати двум годам он будет знать, что последние в его жизни. — Я не жесток, — вдруг говорит Мори, и маленький Дазай не знает, что хочет сделать больше: рассмеяться, или посмотреть на него с надеждой. — Поэтому я позволю тебе закончить мучения твоего друга. Широко раскрытыми глазами Дазай наблюдает за тем, как Мори достает из пальто пистолет и укладывает его на пол в двух метрах от Дазая, между ним и Одой, но не так, чтобы хоть кто-то из них мог дотянуться. — Одна пуля, — улыбается Мори. — Если сможешь вырваться, можешь прикончить Сакуноскэ, и он не будет больше страдать. Ты давно должен был научиться избавляться от наручников, так докажи, что ты не такое ничтожество, каким кажешься. С новым взмахом руки на Оду начинают сыпаться удары, воет от которых почему-то Дазай. Он пытается, честно пытается вскрыть наручники, но пальцы дрожат и скользят по натекшей с разодранного запястья крови, и подчинить себе механизм никак не получается. К тому же, Дазай даже не знает, зачем он это делает: он уверен, что не сможет пристрелить единственного друга, который не сделал ему ничего плохого, а стрелять в его мучителя бессмысленно — Мори просто позовет нового человека, но больше не будет так щедр, чтобы предложить пистолет. Направить дуло на самого Мори, своего босса, опекуна, почти отца, у Дазая не получится. Не только потому, что того спасут его люди или его способность: невозможность навредить боссу было первым, что буквально вбили Дазаю в голову, имеющейся у него доли секунды не хватит на то, чтобы сломать эту установку. Стоны Одасаку становятся все более хриплыми, Дазай не может обернуться и посмотреть на него, судорожно пытаясь вскрыть наручники, он очень хочет заткнуть уши и закричать, чтобы не слышать его боли и все новых ударов. В голове все бьется: «ничтожество», «это только твоя вина», «если бы он не стал твоим другом, он мог бы жить». Голоса в голове становятся все громче, в груди словно раздувается огромный пузырь, который вот-вот лопнет и снесет все, чем Дазай в принципе наполнен. Чувств становится все больше, и все они приносят лишь боль, которую он так ненавидит. За спиной звучит слишком громкий, похожий на предсмертный, крик, и Дазай, наплевав на все, чему его учили, дергает руку, ломая себе пальцы и по собственной крови выскальзывая из железного браслета. Он падает на колени и подхватывает целой, правой, рукой пистолет, отчаянно желая заглушить орущие в голове голоса. И он знает, как это можно сделать. Одна пуля, но этого точно хватит. Дазай вскидывает пистолет к собственному виску и сразу же жмет на курок, надеясь закончить свои страдания. Два выстрела гремят друг за другом, руку прошивает болью, и пуля лишь вскользь проходит по лбу, царапая кожу, а Дазай вскрикивает, хватаясь за простреленное предплечье. Мори, успевший первым спустить курок, в два шага оказывается рядом и хватает его за ворот одежды, притягивая к своему лицу и не обращая внимания ни на кровь, ни на новый крик Дазая от того, что задевает его раненую руку. — Идиот, — шипит ему в лицо Мори. — Я не для того тратил на тебя свое время, чтобы ты сдох так бездарно! Надо было оставить тебя в трущобах, чтобы ты жрал крыс и торговал собой, раз у тебя нет ни решимости, ни амбиций, а своим мозгам ты не можешь найти применение. Удар рукоятью приходится ровно на висок, и Дазай валится на пол, больше даже не крича. Последнее, что он успевает увидеть перед тем, как его сознание гаснет, — то, как Мори трижды нажимает на курок, отправляя пули прямиком Оде в грудь.***
Когда дверь в ванную захлопывается, Чуя закатывает глаза, поражаясь «гостеприимности» хозяина. Не то чтобы у него были большие ожидания насчет Дазая. Он разворачивается и отправляется в сторону спален: Дазай, видимо, спит в гостиной, значит, у Чуи есть выбор аж из двух комнат. Ну что за подарок судьбы. Еще бы сосед не вел себя периодически, как мудак, вообще прелестно было бы. Обе спальни оказываются абсолютно одинаковыми: неплохая полуторная кровать, пушистый коврик рядом, тумбочка, шкаф. Дазай бы их так точно не обустроил, скорее всего, въезжал в уже обставленную квартиру, и просто забил на существование лишних помещений. Чуя периодически перемещается между спальнями, пытаясь найти отличия и просто убивая время, прежде чем хозяин жилища выйдет и можно будет узнать, в какой из комнат ему лучше ночевать, поэтому прекрасно слышит царящую в квартире тишину, через некоторое время понимая, что воду Дазай давно выключил. И если он там не проводит шугаринг всего тела, заодно намазывая на лицо маску из огурцов, то давно уже должен был выйти. А Дазай не похож на человека, увлекающегося бьюти-процедурами. — Эй, Дазай! — Чуя пару раз ударяет по двери в ванную, но не дожидается никакой реакции. — Если ты решил там чем-то обколоться, я позвоню либо боссу, либо в наркодиспансер! Мне твоя обдолбанная тушка тут не нужна, я не хочу, чтобы босс в первый же день работы заподозрил меня в предательстве, если ты сдохнешь со мной в квартире! Ответом ему по-прежнему является тишина, и Чую это начинает бесить. Потому что если этот козел и вправду решил отправиться в наркотические дали через десять минут после того, как Чуя к нему въехал, чему сам так-то не особо рад, это уже совсем наглость. — Дазай, ответь что-нибудь, или я нахрен вышибу дверь! Ты знаешь, что я не шучу! С другой стороны все еще тихо, а терпение у Чуи совсем не железное. Он кладет раскрытую ладонь на деревянную поверхность двери и пропускает красный свет способности через перчатку. Секунда — и дверь с грохотом слетает с петель, и злой, как черт, Чуя заходит в ванную следом за ней. Он поворачивает голову в сторону душевой, и вся злость вдруг разом испаряется, уступая место шоку. — Дазай? Тот сидит на полу кабины, голый и с не до конца смытой пеной, а душ валяется рядом, словно он выпал из его руки. Дазай скукожился, прижав к груди колени и обхватив голову руками, но даже в такой позе на его теле виднеются бесчисленные шрамы: короткие и кривые от ударов ножей, круглые — то ли от пуль, то ли от сигарет, длинные и бугристые на запястьях, красный и, должно быть, шершавый на ощупь, идет вокруг шеи. Чуя не может оторвать взгляда от чужого изуродованного тела. Кажется, будто кто-то нарочно пятнал его росчерками страшных отметин, оставляя нетронутым только лицо, чтобы никто и никогда не узнал о том, что творится с Дазаем на самом деле. С трудом сглотнув, Чуя переводит взгляд на его лицо, но становится только хуже. Обычно дерзкий, самоуверенный, с периодически мелькающим притворным весельем в глазах, сейчас Дазай едва ли похож на самого себя. Он сдавливает ладонями собственные виски, словно пытается вытеснить из головы засевшую в ней боль, а его взгляд дикий, совсем невменяемый, губы посинели и что-то не переставая шепчут, как мантру, словно это что-то может его спасти. — Дазай! — Чуя бросается к нему и падает на мокрую плитку прямо в одежде, за плечи разворачивая его к себе. Тот смотрит сквозь Чую, совершенно его не видя, и не перестает трястись. Приходится приложить огромное количество сил, чтобы оторвать его руки от головы, потому что кажется, что он сейчас раздавит собственный череп. Теперь становится слышно, что именно он шепчет: — Нет, нет, пожалуйста, не надо, не трогайте его. Я сделаю все, что прикажете, босс, я все сделаю, только не трогайте его, умоляю… — Дазай! Дазай, посмотри на меня! — Чуя встряхивает его за плечи, но это не помогает. И тогда он делает то, что иногда хотел, чтобы сделали с ним, когда ему было тяжело и страшно оставаться наедине с собой, но когда он не имел никого, кто посмотрел бы на него, как на человека. Так, как это сделал Дазай. Чуя притягивает его себе в объятия, утыкая его носом в свое плечо, не обращая внимания ни на капли воды, ни на мыльную пену, и обхватывает руками, кожей чувствуя на его спине шрамы, которые не успел увидеть. Дазай в его руках содрогается, но в его глазах нет ни слезинки, а лицо, когда Чуя на секунду отстраняется, надеясь, что ему полегчало, совершенно пустое. Тогда Чуя обнимает его снова, делясь своим теплом и начинает тихо нашептывать успокаивающие слова, хотя у самого в душе смятение и ужас, а мысли в голове мечутся слишком быстро, чтобы ухватить хоть одну, кроме: «Прости, что думал о тебе так плохо».