А дальше что?

Жёсткий удар приходится прямо в скулу, Пак отшатывается, но равновесия не теряет. Лицо не трогает — синяк останется, ну да и хрен с ним. — Не подходи, блять, — шипят от стены по-змеиному свистящее, по-кошачьи шипящее. Непонятно, от кого в этом человеке больше — от тигра или от аспида. Чимин поднимает голову, ловит жёсткий взгляд выразительно-пленительных глаз, и улыбается, в который раз решая, что всё же от кошки. Такой его хён. Задиристый, кусачий, драчливый — и до боли, до одури притягательный. — Хён. Чимин нарочно смягчает голос, потому что знает, как это действует на Юнги. Сразу же замечает, как в него стрелой вонзается настороженный колючий взгляд, в котором лишь он один может заметить тщательно скрываемые сомнение и страх. Он знает, видит это всё. Чимин не мудак, честное слово. Он просто очень настойчивый тонсен, который хочет заполучить себе хёна. Своего хёна. Глядя в настороженные глаза, Пак медленно поднимает руки. Острый взгляд на секунду перемещается на них, затем вновь впивается в аккуратное лицо. — Ты же знаешь, я не обижу тебя. Я не сделаю тебе больно, поверь. Юнги не выглядит убеждённым; будь котом, точно бы зашипел злостно. Не верит. Естественно нет. Закуток на побитом жизнью складе, где они волей случая оказались, меньше всего походит на место, где с тобой просто поговорят по душам. Но то не вина Пака, другого случая поговорить с хёном просто не было. Он хотел бы, чтобы хён находился где угодно, только не здесь, но Юнги убеждён, что такое место, как это — единственное, где он может и должен обитать. Для него Чимин с его выгляженными рубашками и галстучками поперёк горла наверняка, просто потому что такие как Чимин обычно таких как Юнги под наполированным каблуком до конца жизни держат. Чимин это надеется исправить. Не сейчас, но позже. Когда старший разрешит себе довериться. Он ловит паузу в шумном пыхтящем дыхании замершего у стены Мина, изучает напряжённую жилистую фигуру. Сердце тянет в груди от желания подойти и к себе прижать, от всего мира спрятать, что таким грубым и колючим старшего сделал. Но нельзя. Он и так напугал его слишком сильно. Вместо этого Чимин продолжает мягко, надеясь голосом убаюкать: — Хён, то, что случилось вчера… я не хотел тебя пугать. Понимаю, ты испу… был удивлён, но поверь, я серьёзен. Мои чувства к тебе… — Пошёл ты нахрен со своими чувствами, — перебивая, шипят яростно в ответ, — Найди себе другого сладкого мальчика и его еби, если так нравится, а меня оставь в покое! — выплёвывает злое, отчаянное практически. Кто-то другой, возможно, не стерпел бы. Плюнул на грязный пол, и послал бы Мина в пешее эротическое, пожелав тому на всю жизнь остаться гнить на той помойке, из которой он и вылез. Кто угодно. Но не Чимин. Тот просто не может оставить хёна здесь. неСвоего такого ненужного хёна. Чимин смотрит на старшего, пока медленно опускает поднятые до сих пор руки. Гулкие удары сердца созвучны со стуком каблуков, что эхом разносятся по грязному полупустому помещению, когда Пак стремительно сокращает расстояние между собой и хёном. Лицо старшего приближается так же быстро, как расширяются в ужасе кошачьи глаза. Пак знает этот взгляд, знает, что последует за ним, но не даёт Мину расцветить своё лицо новым синяком, вместо этого полностью зажимая тело старшего между собой и стеной. Секунду ничего не происходит. Чимина просто кроет от лица Юнги так близко от своего, пока хён осознаёт собственное безвыходное положение. — Просишь оставить, — шёпотом произносит Пак, смотрит в расширенные глаза, и голос сам на низкий полухрип опускается. Зачем кричать, когда нужное так близко. — Тогда зачем подпускаешь? Что тогда, что сейчас. Зачем, хён? Юнги молчит, широко раскрытыми глазами в лицо напротив смотрит — и столько в этом взгляде открытости, столько уязвимости вместо разом слетевшей защиты из гнева и ярости, что у Чимина сносит крышу. Он склоняется ближе, расстояние в ничто сокращая, замирая, только дрогнувшее дыхание кожей ощутив. Сглатывает, быстро облизав пересохшие за секунду губы. — Оттолкни сейчас, — хрипит едва слышно. — Потом не отпущу. Но Юнги только смотрит испуганно, чрезмерно открыто, никаких действий не предпринимая, как Пак, остатки сантиметров уничтожая, в сухие губы хёна поцелуем впивается. Сначала не происходит ничего. Пак просто в вакууме, в чёртовом космосе от ощущения желанных губ напротив, от тёплого тела рядом и от нерешительного дыхания старшего. А потом он чувствует. Чувствует, как втягивает тихо воздух старший, как поднимает руки и хватается за плечи Пака крепко, намертво практически, а после едва-едва, совсем незаметно, приоткрывает губы навстречу чужому напору. Юнги сдаётся ему. Волна жара и напряжения прокатывается по телу, и Чимин уже не сдерживает себя, когда вдавливает податливое тело в стену, раздвигая ноги и вклиниваясь коленом, в то время как язык проникает в жар чужого рта. И руки на чужой талии с силой стискивает, ощутив, как хён мычит что-то сдавленное, за плечи цепляясь… и отвечает! Чимину тормоза сносит вконец. Его язык гибкой змеёй во рту орудует, с ликованием и жадностью почти первобытной изучая то, к чему ему прикоснуться разрешили впервые. Задыхается, но продолжает, слюну чужую пробует, как нектар, вкус Юнги в мозгу отпечатать пытается, чтобы навсегда, чтобы на всю жизнь. Он отрывается лишь в тот момент, когда яростная жадность вкупе с нехваткой воздуха не разбавляются стыдной твёрдостью у хёна между ног. Сам Чимин тоже до боли неудовлетворённый и, возможно, поэтому, пробежав жадным взглядом от затуманенных магнетических совершенно глаз до таких же магнетических влажных покрасневших от слюны и трения губ, он резко разворачивает хёна лицом к стене, ослабевшее тело к стене прижимает, стояком к заднице прижимается. Здесь не время совсем и совсем не место, но, чёрт, он так ждал этого, так долго желал. — Хён, я хочу тебя. Позволь позаботиться о тебе, — выдыхает неадекватное, совершенно безумное, в руках чужие напряжённые бёдра сжимая. Реакция Юнги — напрягшееся тело и утяжелившееся дыхание — поначалу заставляют напрячься и Чимина, сильнее сжав пальцы на бёдрах старшего. Но затем его хён выгибается, грудной клеткой ложась на кирпичную стену, и толкается задницей назад, упираясь через ткань прямо в горящий пульсирующий возбуждением член. У Чимина звёзды перед глазами взрываются. Он вдавливает несопротивляющееся тело в стену, грудью к спине прижимается, мокро-горячий поцелуй на загривке оставляет. Ведёт ладонями вниз, изгибы сухого поджарого тела запоминая. Он бы старшего раздел, чтобы был как оголённый провод перед ним, чтобы каждый микроразряд удовольствия в чужом теле ловить. Но здесь не время и не место совсем, так что он не переусредствует. И всё же ладонью под слои одежды пробирается, сосок ладонью находит и пальцами играется. Юнги на это вскрикивает хрипло, и Чимин не может удержаться, чтобы шею поцелуями не осыпать. — Ты не пожалеешь, обещаю, — шепчет между поцелуями, пока одной рукой тела их друг к другу прижимает, а второй в кармане торопливо возится. Вытаскивает одноразовый флакончик смазки — сто лет в кармане лежал, кто бы подумал, что пригодится, — и снова тянется вперёд, горяче-нежный поцелуй за ухом оставляя, чужими хрипло-рваными вздохами как симфонией наслаждаясь. — Обещаю. Юнги на это фыркает что-то хриплое, и уже привычно шипит, когда младший член через ткань сжимает, чтобы затем пуговицей на широких свободных штанах щёлкнуть и молнией чиркнуть. Там, под тканью — тонкие сильные ноги, что способны и пробежку устроить, и от себя оттолкнуть. Чимин бы сказал, что с особым трепетом к этим ногам относится, вот только неправда это — потому что с трепетом он к Юнги целиком, к каждому шрамику, к каждому взгляду острому, к потному запаху и растрёпанным волосам. Он штаны с бельём с чужих бёдер приспускает дёргано, торопливо, поверить не способный, что дорвался наконец. Трётся изнывающим членом о гладкие ягодицы, замечая, как нервно сжимаются пальцы на холодной кирпичной стене. — Пожалуйста, не бойся, — ладонь бледную своей накрывает, новым поцелуем мажет по скуле. — Я позабочусь обо всём. Целует в последний раз и отстраняется, чтобы тюбик заветный раскрыть и всё до капли на ладонь выдавить, а после рукой этой липкой и скользкой между ягодиц ко входу пробраться. Он проталкивает один палец на пробу, и Юнги мычит громко, вокруг пальца сжимаясь, тут же себе ладонью рот прикрывая. Пак чувствует, как старший жарко пульсирует внутри, и ему самому невыносимо горячо становится. Он припадает губами к вспотевшему затылку, пока там внизу вторым пальцем по костяшки в тесную глубину погружается. Юнги напряжён и дрожит в его руках, пока Чимин выцеловывает ему шею и скулы. Внизу всё капает и хлюпает, пачкая потёртые джинсы Юнги и аккуратные брюки Чимина. Но на это мало внимания обращается, ведь Юнги такой крышесносный, что Чимин кипит весь, он готов кончить от одного присутствия такого Юнги перед собой. Когда наконец три пальца входят свободно, Юнги сжимается вокруг них, дыша хрипло, и Чимин прижимается сзади, давая своё ни на минуту не угасавшее возбуждение почувствовать. — Позволишь мне? — хрипит загнанно, как марафонец после бега, несильно толкаясь вперёд, членом между ягодиц проезжаясь. Юнги вздрагивает, пальцы стискивая, ногти о каменную кладку стёсывая, и шипит сдавленно, с силой воздух втягивая: — Давай уже, — едва держась, чтобы подобие диалога поддерживать. Потому что хочется не говорить, хочется в тёпло-горячие губы снова впиться, до умопомрачения терзая, дыхание хриплое слушать и пить. И принимать всю ласку, что Чимин даёт щедро, даже если это ненадолго совсем. Чимин сзади возится почему-то, Юнги слышит, как рвётся что-то и, обернувшись, замечает, как младший резинку по члену раскатывает, от напряжения губу закусив. — А ты подготовился, — усмехается хрипло со скребущим чувством внутри. Юнги был готов, что его трахнут у стены без презика и смазки, но теперь даже рад наверное. Хотя бы будет уверен в итоге, что ничего не подхватил. Чимин берёт его за бёдра и, прижав к себе, резко входит с громким мокрым шлепком, выбивая из лёгких воздух, а из головы остатки мыслей. Юнги сдавленно-хрипло охает, от неожиданности опадая назад, и оказывается подхвачен поперёк груди крепкими руками, пока Чимин продолжает мягко и ритмично вбиваться в растянутый вход. У Чимина голова, кажется, кружится. Он прижимает к себе Юнги, пока сам двигается в жаркой тесноте, о которой мечтал, боже, как долго он обо всём этом мечтал. Не таким он, правда, хотел видеть их первый раз, но такого Юнги зато представлял денно и нощно, как какой-нибудь чёртов спермотоксикозный подросток или старый извращенец. И вот сейчас дорвался. Входит в податливое тело до шлепка, с губ старшего нечто подозрительно похожее на стон срывая, отстраняется, выходя почти до конца, и толкается снова, а грудью к чужой спине прижимается близко, плотно, и руками к себе притягивает — потому что его, теперь точно. Юнги стонет и сжимается, когда Пак внутри по простате проходится. Пака вокруг слишком много, он собой старшего окружил, удовольствие микроразрядами по коже пустив, ещё и прижимает так, будто Юнги на свете такой один-единственный. А Юнги понимает, что нет, вот его и ведёт как плаксу, когда оргазм выплёскивается через край вместе со спермой, стоном и хриплым полувскриком. По стене впереди белёсые капли сползают, а сзади, внутрь врываясь, дрожаще-загнано дышит Чимин. — Й-я сейчас… ещё чуть-чуть, хён, — шепчет младший, двигается рвано, сбивчиво. Объятьями плечи стискивает так, что Юнги уже физически больно. Пока наконец не кончает с глухим стоном в презерватив, до основания заполнив собой Юнги. Проходят секунды, звон в ушах после сбивающего ориентиры секса заполняется тяжёлым дыханием и биением сердец. У Юнги под пальцами каменная кладка, а сзади — запыхавшийся Чимин. Чимин, для которого Юнги — его хён, а вот для Юнги Чимин — работодатель и тонсен. И что он теперь сделает, когда получил своё, неизвестно ещё. Пока Чимин тяжело дышит, под глазами всполохи покрасневшие ловя, Юнги снимается с обмякшего члена и осторожно выпутывается из объятий. Натягивает штаны и тихо матерится: задница склизская и моркая от смазки, а ему ещё работать часа четыре до конца смены. Пока он грустит и печалится, сзади в себя приходит Пак Чимин. Юнги затылком чувствует на себе внимательный взгляд, а потому оборачиваться не хочет совсем. — Хён? — этот голос, чёрт, он его в могилу сведёт. Из-за него Юнги когда-то и потерял бдительность, подпустив, и не послал с первого раза. Теперь вот расплачивается. Но не жалеет. — Хён? — повторяют снова. А он всё слышал, просто принципиально не отвечает. — Да, Чимин-шши, — спрашивает всё же. Спрашивает, но не оборачивается, делает вид, что что-то ищет. Знает потому что, что там глаза большие, наивные до чёртиков, и взгляд бегающий, в попытках оправдание найти. — Мы же с тобой… мы… — Чимин, я всё понимаю, — поправив волосы, вздыхает раздражённо. — Я ни на что не претендую, так что не переживай, — голос спокойный, Юнги плохие новости себе и другим сообщал довольно часто. Главное только в лицо Чимину не смотреть. — Больше тебе на глаза попадаться не буду, — вздыхает. Поправляет одежду, снова морщится от липкости и прохлады. — Ты только не увольняй, пожалуйста, ладно? У меня нет стипендии, а за учёбу платить надо. Сзади задыхаются. — Хён, да ты!.. ты что такое говоришь вообще! Юнги хватают за плечи и разворачивают обратно, перед лицом обиженное лицо Пак Чимина оказывается. Юнги хоть и держит себя в руках, не может не думать, какой младший всё-таки красивый. — Хён, ты вообще слушал меня? Понял, что я сказал? — брови заламываются и хмурятся, выразительные глаза в самую душу смотрят. Юнги слаб ко всему Чимину, но к глазам в особенности. Они взгляд приковывают, магнитят до безволия. — Я серьёзен всё это время. Когда впервые увидел тебя, влюбился как мальчик. И это не на один раз. Так что, пожалуйста… Дай нам шанс. Юнги смотрит в горящий взгляд напротив, ловит расстройство во взгляде и обиженный залом бровей, и думает про себя, что ему ни разу не капельку стыдно. С чего он взял, что Чимин — из тех, кто выбросит, едва воспользовавшись? Ведь он же сам наблюдал за ним сколько? Полгода? Год? Надо быть придурком, чтобы за это время не заметить, каков Пак на самом деле. К счастью, Юнги по поводу себя иллюзий и не строил никогда. Так что он улыбается криво, не чуть-чуть нервно и сам себе удивляется. Куда ты лезешь, Мин Юнги? Куда тебе, заморыш, да в чебольскую хату? — Если ты думаешь, что подставлять задницу буду только я, то спешу тебя расстроить, — говорит с ухмылкой. В ответ — удивлённо вздёрнутые брови, а вслед за этим — азартный блеск в глазах. — Не переживай, я играю на двух полях. Ухмылка расползается шире. Да хоть бы в самую пропасть, ему до вышки наплевать.