История одной зимы. Земляничные качели.

Его сердце с самого начала билось совсем по-другому. Когда на свет является такая нежная, израненная угловатостью жизни душа, тут же рождается ещё одна, точно такая же. Тонкие струны внутри них тянутся друг к другу, преодолевая расстояние, преграды, целые вселенные. Пустота тянется к пустоте, взаимоуничтожающиеся атомы соприкасаются, разрушая и отстраивая всё внутри за половину секунды. Такого рода чувства обволакивают своей силой, впитываются в каждый миллиметр кожи и крепко держат; они могут стать как подарком судьбы, так и её самым жестоким наказанием. Сато Мафую всё время молчит. Кажется, что мир ранит его одним своим присутствием вокруг, без шанса на исцеление. Его детские глаза — притрушенные туманом горы; словно вечно находятся под пеленой, но ни единой слезинки из них пока не упало. Его тело — космос в оттенках синего и фиолетового, но куда страшнее та рана, которую простому человеку не увидеть. Чёрная дыра под рёбрами, вечно кровоточащая плазмой и невыплаканной болью. Юки Ёсида никогда не замолкает. Его улыбка шириной с галактику, а глаза всегда усыпаны звёздами, то и дело взрывающимися и появляющимися снова. Любой, кто его знал, смело мог заявить, что Юки — самый оптимистичный и стойкий из всех людей, которые только могут быть. Но мало кто мог увидеть, как его кости разламываются в щепки от малейшего дуновения ветра, а звёздные глаза наливаются маревом пустоты. Мало кто мог заметить кротовую нору у него вместо сердца, которую он прятал под слоями одежды и смеха. Мафую сжался клубочком в тени раскидистого дерева, смотря куда-то сквозь землю и пространство. Юки бегал в лучах солнца с игрушечным самолётиком, пытаясь заставить его взлететь. Они оказались рядом. Воздух на секунду дрогнул, пошёл кругами, как поверхность воды. Юки заметил одиноко сидящего Мафую. — Привет! — весело выкрикнул Юки незнакомцу, но в ответ лишь прошелестели листья кустов, — ты чего там сидишь? Мафую не подал никаких признаков жизни, словно был частью окружающей его природы. — Воды в рот набрал? — Юки продолжил бегать вокруг кустов с самолётиком, не заботясь об односторонности диалога. — Мой отец бьёт меня за каждое сказанное слово. Вначале показалось, что это снова зашелестела листва, или какое-то назойливое насекомое пролетело рядом с ухом. Юки резко остановился, взглядом припечатываясь к рыжеволосому мальчику; червоточина в его груди дёрнулась, почувствовав нечто родное. Мафую продолжал забитым щенком сидеть под укрытием листвы, пряча блеклые глаза под кучерявыми прядями. — Я не твой отец. Долгие секунды после этой фразы Мафую не двигался. Но когда он поднял свой тяжелый утопающий взгляд, окружающее пространство посыпалось мелкими щепками. Два одиноких пустых взгляда соединились, образуя самую тяжёлую силу из всех возможных. Следующее воспоминание — рука Юки, сухая и тёплая, сжимающая дрожащие пальцы Мафую. Запёкшаяся кровь кружила в воздухе противным запахом, разъедающей кислотой оседая по всему крохотному космическому телу. Маленькие пальцы второго ребёнка окольцевали, подушечками пытаясь вынуть стынущую боль из чужой души. Увидев его тогда, побитого и затравленного, вены прожгло холодом, а сердце наполнилось новым, до краёв заполняющим чувством. Желанием защитить. В тот же вечер он привёл нового друга к себе, по-прежнему сжимая его ладонь. Он объяснил ситуацию своей маме, и на следующий день отца Мафую уволокли в наручниках, пристыженного и пьяного. Им было четыре года, когда началась их история. * Души приближаются друг к другу, аккуратно переплетаются, изучающе разглядывают побитые колени и жмутся к рёбрам друг друга, как к обогревателю. Мафую не всегда понимал, как работает этот мир. Слова всё ещё выходили тяжко, словно цепляясь за что-то в горле. Дыхание сбивалось, паника обхватывала хребет своими липкими от ненависти пальцами, загоняя его в ступор и онемение. Защитная реакция «замри» всегда активизировалась очень некстати — конечности немели ледяной статуей, замирали скалистой горой без особой на то причины. Всё его существование держалось на швах поношенного ковра, затрёпанного и ничейного. У него появились друзья, новая, полная радости жизнь. Но как в неё вписаться он пока что не знал. Детские глаза пытливо изучали раскинувшуюся на земле кошку, что улыбчиво нежилась в апельсиновом свете лучей. Сквозь артерии к сердцу плавно поступала исцеляющая нежность, лепестками щекоча не привыкшие к ней внутренности. Зашелестевшая рядом трава вмиг обратила на себя всё внимание. Подсевший рядом Юки посмотрел на кошку и не думая запустил пальцы в её белую, сияющую на солнце шерсть. Маленькие осколки лампы в голове Мафую соприкоснулись, с треском соединившись; мальчик неуверенно провёл по мягкой шерсти ладонью, почувствовав скрипящее между рёбрами удовлетворение. Уголки губ растянулись по разные стороны в светлеющей улыбке. Повернувшись, он увидел, что Юки тоже улыбался; но не так, как обычно. Уголки его губ, лесным пожаром сверкающие за тысячи километров, сейчас казались просто нежно блестящим на свету снегом. Это маленькое движение лицевых мышц пошло трещинами по литосферной плите, на которой сейчас находился Мафую. С абсолютно пустой головой он поднёс ладонь к разметавшимся волосам на чужой макушке, переплетая пальцы с каштановыми прядями. Невинное детское движение, но глаза Юки на миг округлились так, словно он застал крушение метеорита. Всего на миг, яркая вспышка, за которой следует мягкий молочный свет, окутывающий собой всё пространство. Каждая клетка и атом, всё живое внутри Мафую тянулось к этому свету, как к маятнику в холодном арктическом океане. Юки отзеркалил это движение, потрепав Сато по голове как щеночка. Его пальцы запутались в рыжих кудрях, а затуманенные зрачки — в глазах напротив. Было безопасно. Тогда, когда тяжёлые капли летнего дождя падали за шиворот, влажный холод разбивался о безопасность рядом с ярко сверкающей звёздочкой. Когда чужие взгляды волчьими клыками впивались в плоть, защита ложилась на плечи, как шёлковая ткань белой рубашки. Мафую неловко мял манжеты, не отрывая взгляда от своего вечного спутника, укрываючись в его тени. Лучший способ согреться в экстремальную зиму — это зарыться глубже в снег, не так ли? * Каждое соприкосновение вызывает три взрыва по линии челюсти, приятно обжигающим теплом капая на изувеченное сердце. Мафую был невероятен: как и всё в нём, абсолютно. Изгиб его розоватой шеи, стелющееся в глазах спокойствие, сухие, говорящие небрежности губы. Карандаш между фалангами пальцев, сонный зевок, складки на школьной форме — как же всё это Юки в нём любил. В мире существовало немало важных вещей: учёба, родители, гитарные струны, но рядом с рыжеволосым мальчиком-загадкой это всё до фильтра докуренным бычком падало под подошвы кроссовок. Хотелось расщепить себя на атомы и собрать заново: стать дверной ручкой, что бы хватать его за рукава толстовок, стать ласковым ветром, что бы пальцами проникать под одежду и пронизывать до самых рёбер. Обычных, испепеляющих до основания, прикосновений было мало; ничего и никогда не было достаточно в отношении него. Промёрзшие ручки качелей неприятно впивались в кожу своим металлическим холодом. Юки крепче стянул шарф у себя на шее, мысленно пытаясь определить, сколько времени прошло. Мафую уже совсем скоро придёт со своими обогревающими ладонями и сбережённым теплом под подушечками пальцев, как не остывающая грелка с запахом корицы. Губы оттаявшей льдиной растекаются в глупой улыбке от одной робкой мысли об этом мальчике. Солнце холодным светом отражалось от металлических перил карусели сквозь облака. Хотелось придумать песню прямо сейчас. Какую-то нежную, латексом обтягивающую кожу до морозных мурашек. Про качели, про небо. Про любовь. Ветер слабо потревожил обесцвеченные волосы, когда он появился на горизонте. Непринужденная идеальность скользила к малиновым качелям с кистями рук, торчащими из карманов. Мех на капюшоне умилительно щекотал его порозовевшие щёки; Юки смотрел на них до тех пор, пока Мафую не подошёл почти вплотную. — Ты завис? — чужие пальцы замаячили перед глазами, на что Юки только усмехнулся и ухватился за тёплую ладонь, сжимая её в своей холодной. — Просто засмотрелся на тебя, — воспользовавшись чужой рукой, Ёсида поднялся, оказавшись лицом совсем близко к лицу напротив. — У тебя руки холодные, — рыжеватые брови сошлись у переносицы, но пальцы смиренно грели ладонь, — замёрз? Пошли в дом. Мафую уже успел отвернуться, когда ныне загрубевшие подушечки зацепились за скрытый шарфом подбородок и резко развернули его. Мгновение, и сухие, полные трещинок губы соприкоснулись с чужими, таящими и мягкими. Всего лишь касание, — они на улице, как-никак, — но, господи, это стоило фейерверков, взорвавшихся внутри. Прикасаться к Мафую было также естественно, как есть, говорить или перебирать струны гитары. — Ты с ума сошёл?! — буквально через пару секунд Мафую отстранился, старательно вырисовывая в глазах крайнее недовольство. Юки слишком хорошо его знал: он мог видеть его пылающие красным уши сквозь плотную ткань шапки. — Да-а, я просто продрог до костей, — Ёсида тут же расплылся в улыбке, за руку утягивая Мафую в сторону своего дома, — нам срочно нужно будет построить убежище из одеял, иначе я умру от переохлаждения! — их дома. Мафую на это только хмыкнул. Шестерёнки в голове Юки от этого звука заработали усерднее, слово за словом придумывая текст. * Долгожданное тепло нашлось в какао с ванилью и в едва заметных бледно-рыжих веснушках, опавших на его плечи. И то и другое приятно ложилось на кончик языка, сладким послевкусием забиваясь куда-то далеко в горло. Налитые карамелью глаза блаженно прикрывались, плавно скользя по чужому лицу из-под припущенных ресниц. Юки вдумчиво рассказывал о чём-то, намеренно делая свой голос ниже, что бы вибрации, растекающиеся по груди, дошли до ушей Мафую. От такого голоса он неосознанно льнёт ближе, вжимается щекой в его грудь и светит ключицами, выглядывающими из воротника белой рубашки. В зрачках отражается свет настольной лампы и безусловная любовь, граничащая с карамельным безумием. Конечности узлами путались на бледно-синих простынях. Беспорядок в комнате лишь дополнял донельзя ленивую атмосферу между двумя сплетёнными телами и душами людьми. Мальчик, что носит пирсинги как обереги, расслабляет хронически напряжённые плечи в компании мальчика, что прячет кончик покрасневшего носа под пледом в тигриную раскраску; только с ним, больше ни с кем другим. Снег согревающе ложится на плечи. Прошло уже много времени. Три вечности, где-то так. — Надо будет ещё съездить на море, — лениво растягивая гласные, сказал Мафую, очерчивая контур шва на чужой рубашке. — Обязательно! Может, на следующей неделе, сейчас всё в репетициях, — Юки запрокинул голову, разглядывая неоновые звёздочки на потолке, — Хиираги полный козёл в последнее время. — Что-то в этом мире не меняется. — Брось, он был намного лучше, когда мы были в средней школе! — Может, химикаты из краски для волос так влияют, — лениво протянул Мафую, играя со складками на штанах Юки, — ты тоже стал полным мудаком. — Но ты же меня всё равно любишь? — Люблю… — спутанное бормотание потерялось между тех же складок на штанах. Горло защекотал смех от подлинной искренности этих слов. Жёлтая лампа бликами бегала по рыжевато-розовым волосам. Щёки сдавила приятная тяжесть улыбки. Палец очерчивал контур чужой кудряшки. Юки наклонился вниз к лежащему у него на коленях мальчику, прямо к его левому уху. — Через двадцать минут мне на репетицию, — губы прильнули к мочке, окутывая её своим тёплым дыханием, — я напишу тебе песню, обещаю. Привкус данного обещания мёдом застыл на кончике языка. Поддавшись зависшему в воздухе импульсу, Юки провёл языком по раковине уха, заполучив незамедлительную реакцию. — Щекотно, прекрати! — Мафую резку развернул голову, теперь смотря глаза в глаза своему мучителю. — Это? Ты ещё не знаешь, что по-настоящему щекотно. Услышав это, глаза Сато тут же приняли форму идеального круга, а руки кинулись защищать верхнюю часть туловища, прикрывая слабые места. Пальцы Юки змеиным укусом впились в незащищённую шею, прекрасно зная, что так он сможет добиться желаемого. Мафую с визгом перекатился на другой бок, прижимая колени к животу. Не желающий сдаваться Юки забрался на него сверху, пытаясь добраться до рёбер, но получив удар коленом в печень, тут же взвыл и упал на спину, откатившись на другую сторону. — Прости, — сквозь заливистый смех пропищал Мафую, но, не услышав реакции, затих, — больно? Юки не отреагировал, продолжив бесшумно лежать на левом боку, обхватив себя руками. Выждав ещё несколько секунд, Сато плавно подполз к нему, мягко кладя ладонь на чужое плечо. Капкан захлопнулся: Юки с широкой улыбкой на лице тут же перехватил руку, подминая застывшую жертву под себя. Плед в тигровой расцветке тут же накрыл их обоих с головой, а любые возражения были перехвачены очередным поцелуем, сладким от какао и обещания. Тепло этого момента хотелось завернуть себе в карман, когда настало время бежать по промёрзшим городским улицам на репетицию, где ждущие его друзья детства подробно расписали в сообщениях, в каком далёком месте видали такого безответственного придурка. Что же, задержаться рядом со своим ручным обогревателем стоило даже того, что Хиираги начнёт расщепляться на микрочастицы от злости и проклинать всю его родословную, стоит признать. Юки знает, что если сыграет мотив новой песни, аккорды которой он собрал с губ Мафую, это тут же сведёт любой гнев Хиираги к нулю. В конце концов, музыку он любит ничуть не меньше. Взгляд зацепился за детскую площадку, на которой он ранее ждал Мафую. Это была их площадка. Они с самого детства тусовались на ней, на этих земляничных качелях. Заливисто хохотали, шептались, говорили те вещи, о которых вне их безопасной территории было бы сложно даже подумать. Прикасались, сталкивались коленями, ногтевыми пластинами, одной парой глаз на двоих смотрели на скользящие по серому небу облака. Смотрели и друг на друга, сбрасывая запёкшуюся на их коже броню от внешнего мира. Юки немного замедлил шаг, поддавшись сладкой пелене воспоминаний. Из-под волны настольгии его выдернула одна чёткая мысль: «Какой смысл в этом всём, если его здесь нет?» И правда. Небо может быть голубым, серым, переливаться всеми оттенками заката, но в этом всём не было смысла, если смотреть одному. Граничащая с безумием улыбка резанула лицо Юки. Он придумал текст песни. * Горький гнев просачивался в каждую клеточку тела, невидимым кипятком вытекая сквозь каждую пору. Веки жгло от разрастающегося в геометрической прогрессии чувства, что противной тяжестью оседало на его груди. Пальцы до побелевших костяшек сжались в кулаки; это мерзкое чувство требовало выхода, и неважно, каким способом. Нет, ну вот как можно быть таким мудаком? Как можно смотреть так шокировано-невинно, словно ничего не понимаешь? Словно не ты бросаешь снова и снова? — Да ты плевать ты хотел на меня, — собственные слова желчью скрипели на зубах, требуя освобождения прямо сейчас, — всё, что тебя интересует, это твоё чёртово эго и новое весёлое хобби. Развлекайся. Поддавшись импульсу, Мафую развернулся на каблуках, готовясь уйти прочь от этого места, как тут чужая рука грубо придержала его за плечо. Новая вспышка злости заставила его скинуть руку Юки, одарив его своим самым пронизывающим взглядом из всех. Тот по-прежнему выглядел непонимающим и даже оскорблённым, будто это была вовсе не его вина. — Да о чём ты говоришь, чёрт возьми, — его голос повысился до предела, окутывая своей громкостью всю улицу, — да ты — это всё, о чём я думаю! Я и музыку готов ради тебя бросить, я… — Так, может, и умрёшь ради меня, а?! Волна отчаянной свирепости забилась в дыхательные пути, заставив лёгкие гореть. От искажённого лица Юки внутри пульсировало горько-острое чувство, мурашками пробираясь на кожу. Челюсти сжались до скрипа эмали, и Мафую поспешил убраться прочь к своему дому, не желая дальше играть в игру «ничего-не-происходит-всё-в-порядке» и тратить на это свои нервы. Лицо неестественно покраснело, щёки неприятно покалывало от жара. Обида. Это, чёрт возьми, была она. С тех пор, как они пошли в старшие школы, ветер перемен нещадно колотил в их закрытые наглухо окна. Он слышал его завывающий шёпот, он чувствовал холодок, пробирающейся за его шиворот сквозь щели трескающейся рамы. Ему было холодно, ему было одиноко. Это было так, словно ты находишься под толщей воды, в искажении наблюдая за окружающим миром, и любое сказанное тобой слово станет не более, чем пузырьком кислорода. Невысказанные слова петлёй ложились на его гортань, перетягивая дыхательные пути, хлопьями не тающего снега забиваясь у гланд. А Юки было весело. Весело и без него. От перекатывающегося по венам огня ноги задвигались быстрее, скользя сквозь тёмные улицы и переулки. Рыжий свет фонарей изредка мелькал над головой, задевая собой плотно сжатую линию губ, челюсть, складки на бордовом шарфе. Влажный асфальт скрипел под стопами, глаза продолжало жечь, но никакой влаги там и не думало собираться. Под веками было сухо, было сухо и во рту от клубков холодного воздуха, задувающего сквозь плотно стянутые швы верхней одежды. Осевшая дрожь снова начала бить по конечностям от мороза и вьющегося урагана несмелых эмоций. На ватных ногах он практически вбежал в дом, тут же балластом рухнув под клетчатое одеяло, пряча свою уязвлённую душу. Юки никогда не становилось слишком много или мало, он просто был рядом, как неотъемлемая часть этой жизни, всегда. Он весенней листвой прикрывал Мафую от горечей внешнего мира, целовал там, где болит, и согревал промёрзшие предплечья своим обжигающим холодом. Он никогда не становился теплее ранней весны, сам вечно мёрз истекая потом под солнцем, и кутался во внимание других, всегда умудряясь его заполучить. Он никогда не становился теплее ранней весны, но этого тепла всегда хватало, что бы насытить требующее ласки сердце. С каких пор его перестало хватать? С каких пор всё стало так? Мафую притянул колени к груди, пытаясь справиться с липким холодом, что остриём скользил по внутренней части его груди. Спустя несколько глубоких вдохов и выдохов, запёкшаяся корочка гнева слетела с раны, обнажая безграничные маковые поля грусти. Похолодевшие от температуры за окном ладони обвили ломкие изгибы плечей, пытаясь защитить своё тело от надвигающейся вьюги, что начала окольцовывать его маленькое, ранее безопасное, пространство. Пространство, где Юки кутал его в кокон из одеял и губами на коже вырисовывал защитные руны. Пространство, где Юки шептал самые искренние клятвы, вгоняя в жар, заставляя верить каждому слогу, сказанному этим тягучим тёплым голосом. Почему же тогда Юки оставил его одного сейчас, когда поклялся никогда этого больше не допускать? Задушенный мёрзнущими на щеках эмоциями, Мафую уснул в позе эмбриона, пытаясь согреться под завывающим ветром. * Души были неотъемлемой частью друг друга, два организма с общими органами, глазами и конечностями. Стебли болезненной привязанности стягивают кровоточащие сердца, иногда лаская, а иногда причиняя нестерпимую боль. В горле застыл вкус рвоты и багряного отчаяния. На окна настойчиво оседали снежинки, струйками неизбежно стекая вниз по стеклу. Шея противно ныла от неудобной позы, но это меньшее, что сейчас волновало. Незавершённая мелодия пулями пульсировала в напряжённых висках, подавляя любые здравые мысли на стадии их зарождения. Он инстинктивно перебирал пальцами аккорды, но гитара осталась где-то в глубине коридора; впервые в жизни к ней не хотелось прикасаться. Впервые за долгие годы в упадке не за что было зацепиться. Свободное падение без адреналина в крови. На душу давило нечто тяжёлое, нечто настолько будничное и человечное, что захотелось блевать. Многие обычные люди рано или поздно сталкивались с этим выбором, принимали свои примитивные человеческие решения и жили с ними дальше; но разве он так мог? Серость чужих жизней никогда не касалась его мирка, полного безумия и завешенных зеркал. Ветер хлестнул по хлипкой оконной раме, воспоминания кадрами мчались через пьяную голову. Все были мутными, не отражающими эмоций или чувств, как фильм, фрагментами проходящий мимо. Пауза, внезапно. Зацепка. Уголки губ то ли поднялись, то ли опустились в неком подобии улыбки, что на самом деле улыбкой не являлось и вовсе. «Люди всё время движутся по идеальной прямой, разве не хочется сделать шаг в сторону?» * Проспав, по ощущениям, сотню с лишним часов, — а на деле всего пять, — Мафую снова кутался в свой любимый шарф, готовясь выйти наружу. Его медные глаза всё ещё были под дымовой завесой прошлого вечера, а конечности двигались чисто механически, питаясь последними резервными запасами энергии. Он собирался идти к Юки. А что ещё делать? Улица встретила его окаменевшее лицо щипающим холодом, ничуть не ослабшим с вчера. При виде двери в соседний дом, острый снежный ком режет горло, подступая прямо к началу языка с неприятным кислым привкусом. Возможно, хотелось убежать, но заржавевший от пыли и времени магнит тряпичной куклой тащил ослабшее тело по знакомой дороге, вымощенной белизной снега. В голове было пусто и ветрено; костяшки пальцев ударились о промёрзшее дерево, постукивая ровно два с половиной раза. Это был их код. За время ожидания перед дверью в голове так и не зародилось ни единой мысли; Мафую просто нечего было сказать. Обычно, атмосферы в воздухе было достаточно, чтобы Юки считал её и услышал мысли Мафую, которые он даже не произносил вслух. Будет ли также сейчас? За дверью скреблась подозрительная тишина. Сато постучал ещё раз и ещё раз, даже надавив пальцем на дверной звонок, которым никогда не пользовался, ибо он раздражал Юки. Когда даже этот протяжной писклявый звук не призвал никого к двери, нечто внутри шевельнулось непониманием. Может, его просто нет дома? Мафую надавил на дверную ручку, с удивлением чувствуя, как она поддаётся и пускает его внутрь. Темно, прохладно, тихо. Обычно светлый и приветливый дом встретил его абсолютно нетипичной атмосферой, больше походя на заброшенный подвал. — Юки, — на пробу позвал Мафую, не переступая порог, — ты дома? Уши приласкала тишина. Возможно, из, очевидно пустого дома стоило уйти, но некая деталь крючком зацепила его блуждающий взгляд, остановив на полушаге. Гитара, стоящая возле дверного косяка. Юки никогда не оставлял её так. Он тащил её за спиной на все прогулки, он бережно ставил её на самый светлый угол своей комнаты, едва не воспевая её величие. Мафую знал это как никто другой, и видеть её одиноко стоящей тут было сравнимо с потоком электричества в мозг. Он всё же вошёл внутрь, тихо закрыв за собой дверь. Гитара оказалась не из лёгких, с трудом ложась в далеко не самые сильные руки школьника. Под пальцами отчётливо чувствовалось тепло чужих размашистых рук, впитавшееся в инструмент за такое количество времени. Знакомое чувство немного согнало дурное предчувствие, Мафую аккуратно тронул пальцами струны, решив всё-таки проверить дом и отнести гитару в нужное место. Темнота, холод, тишина. Собственные шаги эхом звенели в ушах, предплечья ныли он непривычной нагрузки, тяжёлая атмосфера скрипела на зубах. Непонятная тяжесть в воздухе вела его к комнате, в которой были запечатлены самые яркие моменты их мирного существования друг с другом. Косые взгляды, приторные шутки, глубокие размышления — неизвестная ранее ностальгия заныла под коленными чашечками. Обилие новых чувств пугало, толкало на побег, но Мафую всё же шёл к комнате, непривычно закрытой поцарапанной дверью. Запах. Мафую замер ледяной статуей прямо перед дверью. Мерзкий запах, поднимающий самые старые, выцветшие в памяти плёночными затрёпанными фотографиями воспоминания. Воспоминания, от которых он предпочитал держаться подальше, избегая всего, что могло напомнить о них. Запах алкоголя, крики, наволочка подушки над ухом. Фоновая боль, которую учишься не замечать. Пугающие люди в форме, успокаивающий шёпот. Сине-фиолетовые пятна по всему телу. Пустое пространство под рёбрами, пульсирующее больнее физических ран. Запах алкоголя, открытая дверь. Пустые бутылки, незаконченные бутылки, запах, вонь. Зашторенные окна, удушающая духота, слабость в коленях. Крадущаяся по телу дрожь, неспособность стоять на ногах. Страх, поднявшиеся вверх глаза. Ужас. Запах смерти. Лопнувшая струна. Разрастающаяся под рёбрами солёная пустота. Тишина. * «Я буду ждать тебя здесь. В дыре в твоём сердце». «А ты не заметил? Внутри тебя огромная пустота. И даже если пытаться её заполнить ты всё равно от неё не избавишься». * «Два человека, которые всегда были вместе разлучились» «И это всё, что есть в этой истории».