Хранитель | The Keeper

Ночной ветер дул в лицо. Где-то далеко внизу блестело море, отражая мягкий лунный свет. Моя сова принесла мне охапку писем, ловко обойдя все наши заклинания защиты знакомой дорогой, и я взяла их в руки, поблагодарив ее коротким кивком. Я вошла внутрь, закрывая за собой тяжелую ткань на заклепки, и бросила довольный взгляд на накрытый резной стол с белой мраморной столешницей, который стоял за черным кожаным диваном. Круглые лампы, мерцающие в разных местах, мягко освещали высокий тканевый потолок. Эта неприлично дорогая для палатки обстановка всегда меня успокаивала и приносила душевный покой: снаружи и не скажешь, сколько всяких роскошеств здесь помещалось. — Что там? — спросила Анна, намазывая на хлеб грушевое варенье. — Гаррет так и скандалит со своей семьей, даже сильнее, чем после открытия паба, свадьба под угрозой, — пожала я плечами, пробежавшись взглядом по пергаменту. — Но профессор Уизли поддержала его. А вся эта драка была только потому, что Сахарисса Тагвуд не хотела брать его фамилию. Потому что попасть на карточку от шоколадной лягушки со своим именем было ее детской мечтой. Гаррет относился к этому положительно, как и к тому, что его будущая жена собиралась всерьез заниматься косметическими зельями, а не рожать ему семь детей, но у семьи Уизли было на этот счет другое мнение. — Ко мне тетя Матильда тоже хорошо относилась все три года, что мы с ним встречались, — сказала Анна с теплом в голосе. — Мне кажется, она там самая адекватная. Все остальные — какие-то чопорные министерские лизоблюды. Как у них вообще вышел такой душка Гаррет, я не понимаю. — Хочешь сказать, что ты у нас не министерская крыса? — поднял бровь Себастьян, перестав жевать красное яблоко. — От министерской крысы слышу! — парировала Анна. — Попрошу, работа полевым целителем при аврорате — это вам не бумажки в официальном клубе игроков в плюй-камни перекладывать, — ответил Себастьян, горделиво поигрывая мышцами. — Не моя вина, что без сдачи ЖАБА брали только туда, — закатила глаза Анна. — В честном поединке я всё еще могу надрать тебе задницу! — Вас не смущает, что вы теперь оба официально безработные, и этот спор не имеет смысла? — спросил Оминис, отпив немного чая. — Нет, — улыбнулась Анна и с нежностью посмотрела на меня, пока я усаживалась за стол напротив нее. — Нисколечко. А сам Оминис успел поработать архивариусом, но быстро ушел, чтобы присоединиться ко мне. Ведь даже когда мы разобрались с Хранилищем, наша связь с Древней магией никуда не исчезла, и я видела ее источники, которые, как ни странно, всегда были в каких-то развалинах, окруженных сильной рунической защитой. А Анна и Себастьян… Что ж, оттаивание было долгим. Четыре года спустя они всё-таки смогли. «Штраф» за воскрешение из крестража закончился. Мы так боялись, что этого не случится никогда, но это произошло. И у них получилось создать со мной маленький фиолетовый колокольчик, которому мы все радовались так, словно это был наш первенец. И в этот момент оба близнеца Сэллоу на себе почувствовали, как работает Древняя магия. И как отчаянно нужно любить этот несчастный цветок, чтобы создать хотя бы один его листик. И тогда-то они и поняли в полной мере, как мы с Оминисом к ним относимся на самом деле. — Поппи пишет, что у Лилы начали резаться зубы, а Джей отлично ладит с Купером III и таскает его с собой по всему заповеднику, и они вдвоем мешают ей работать, — продолжала я читать письма, пока Оминис наливал мне чая. — Класс! — воскликнула Анна. — Мы же поедем к ним, когда вернемся? — Обязательно, — кивнула я в ответ. — Когда у Амита будет отпуск. Помню, как я удивилась, когда Амит, который с его результатами ЖАБА мог податься почти куда угодно, пошел в Управление по связям с гоблинами. После войны это была тяжелая и неблагодарная работа, но потом под его руководством отношения стали налаживаться — видимо, он действительно преуспел в своей социализации. Как и Поппи, которая подружилась с соседкой, разводившей гиппогрифов, и даже стала крестной мамой ее младшего мальчика по имени Ньют. Амиту очень нравился их домик в деревне на окраине заповедника — он говорил, что оттуда открывается лучший вид на звезды. По ночам, когда дети спали, он или ходил к астрономическому столу, или писал приключенческие романы: как-то он пообещал мне, что в один день иносказательная история обо всех нас будет известна на весь мир. — А как там… — замялся Себастьян. — Нати? — Хорошо, — коротко ответила я ему, не глядя на пергамент. — Ее повысили. И Себастьян покивал мне, опустив глаза в стол. Даже столько лет спустя у них были натянутые отношения после не очень хорошего расставания. Хотя на седьмом курсе это была такая красивая пара… На последний год он вернулся в Хогвартс, который как раз принимал Турнир Трех Волшебников, и кубок выдал имя Натсай Онай под громкий визг Мадивы. И то, как он помогал ей проходить испытания, и то, как они скрывали свои отношения от мамы Нати из-за ужасной репутации Себастьяна, было просто незабываемо. Но, как ни крути, они слишком разные. Я не спрашивала, что именно у них произошло, но на совместных праздниках они никогда не разговаривали. А Нати… После победы на турнире она стала национальным героем, а несколько лет спустя начала переписываться с чемпионом Дурмстранга. — Отправляемся завтра вечером? — спросил Оминис, заботливо накладывая мне всяких вкусностей в тарелку. — Да. Надеюсь, это будет попроще, чем в предыдущий раз, — нервно посмеялась я. А в предыдущий раз мы попались на незнании итальянских законов о свободных от магии зонах вокруг исторических памятников, и Себастьян вытаскивал из тюрьмы меня и Оминиса подкупом, подделкой документов и манипуляциями, а потом долго подтрунивал над нами по поводу того, что он поступил более благородно, чем мы. Что сказать, Себастьян остался Себастьяном даже после работы на аврорат. Плохо ли это? Хорошо ли? В любом случае, без него мы бы сидели там до сих пор. Да, он отказался от темной магии, понимая, что с его складом личности прикасаться к этому просто нельзя, и мы вернули ту злосчастную книгу обратно в Скрипторий, запечатав его как следует. Но он продолжил брать на себя всю грязную работу другими способами, а с нашим образом жизни она появлялась ой как часто. Кольцо с камнем тоже пришлось вернуть Марволо, пока тот не заметил пропажу и не поднял тревогу. Но один раз мы всё-таки его использовали. Один раз. На могиле Соломона, когда Себастьян плакал и просил прощения. — Почитать вам? — спросила Анна, как обычно усаживаясь в свое любимое большое кресло, как только мы закончили ужинать. — А давай, — ответила я, располагаясь на ковре и опираясь на спинку дивана. — Хочу какие-нибудь ужастики, что-нибудь темное и мрачное. — Оправдываете свою фамилию, миссис Мракс, — ухмыльнулся Себастьян, полулежа пролезая между мной и Оминисом, подобно коту, которому принципиально важно забрать всё внимание. И мы с Оминисом обняли его с двух сторон, готовясь слушать Анну, и поцеловались над его макушкой. Себастьян говорил, что в такие моменты он был абсолютно счастлив. — Давайте начнем с чего попроще, а там посмотрим, — ответила Анна, открывая книгу. — Так вот, «Колдун и прыгливый горшок»… Вечер был добрый, наполненный уютом и теплом от маленькой чугунной печки посреди нашего шатра. Нужно было напитаться этим спокойствием перед новым путешествием, в котором нас могло ожидать совершенно что угодно. Оказалось, что Хранители возникали в разные времена по всему земному шару, и масштаб проблем и свершений, которые они оставили после себя, был очень разный. Новая проблема обнаружилась где-то в Америке, и, судя по всему, не только Исидора додумалась вытягивать и складировать «боль». Что ж, если разберемся быстро, второй раз за год наведаемся в гости к миссис Барси. Хотя младшая дочка мистера Барси так смотрела на Себастьяна, что мне страшно за его безопасность… А что до наших отношений, то оттаивание действительно было долгим. Было непросто отпустить всё то, что произошло. Но кусочки Древней магии стремились друг к другу, как и всегда. Эту тягу можно было интерпретировать по-разному, но с каждым днем предпочитаемый всеми нами способ становился только очевиднее. А потом мы все просто перестали себя обманывать. И когда стало уже очень поздно, мы выключили свет в гостиной. — Сегодня со мной? — спросил Себастьян, начав набрасывать заглушающие чары на свою комнату, если это слово вообще было применимо к помещению в палатке. — Угу, — ответила я, облизывая губы. — Давно не заходила. Я соскучился, — поднялся он и подошел ко мне. — Ты и не любишь часто. — Это правда. Вы с Омом просто кролики по сравнению со мной. Ты только потому что он к Анне пошел? — Вообще-то, я могла к ним присоединиться, а я здесь, как видишь. — И то верно. Извини, изголодался. — Он же недавно был у тебя, — подняла я бровь. — По тебе изголодался, глупышка. Я тыкнула его в бок. — Ай! Понял-понял. Хоть крошкой больше не называл, и на том спасибо. Как это стало возможным? Сложно сказать. Всё началось с того, что я потянулась к Анне. Наконец-то поняла, какое чувство я путала сначала с жалостью, а потом с восхищением. Оминис тогда очень удивился, но не возражал. А про них с Себастьяном мне всё было понятно еще очень давно. Было ли в этом место для ревности? Конечно, было. Но между мной и Оминисом было так много тепла, заботы, открытости и доверия, что хватило на четверых. И сейчас в моей руке была щека Себастьяна, мягкая и немного щетинистая, веснушчатая. Когда-то он был всем, что я ненавидела: он был моей болью, тяжестью, одиночеством и отчаянием. Он был всеми отвергнут, он целиком был призраком агрессии, страха и стыда. Но сегодня его мягкая щека была в моей руке, и только это имело значение. Утром я даже не успела пойти умыться, как неожиданно Анна повалила меня на диван в центральной комнате и нависла надо мной, глядя мне в глаза, и ее длинные и густые каштановые волосы упали мне в рот. — Завтра ты моя, — сказала она мне и укусила меня за щеку. — Анна, у нас завтра важное дело, и… — Ничего не знаю, сразу после, — ответила она и укусила за другую. И я обхватила ее обеими руками, прижимая к себе, и вдохнула тонкий аромат ее духов с колокольчиками, утонув в ее волнистых волосах и наслаждаясь ее напористостью. Такая живая, такая страстная. И я протянула руку и сжала ее круглую грудь, чувствуя ее мягкость своими пальцами, уже точно понимая, что завтра я приду к ней, несмотря ни на что. Рядом с ней я будто получала разрешение быть и сильной, и слабой, и женственной, и совершенно какой угодно. Не знаю, нравились ли мне еще какие-нибудь девушки хоть когда-нибудь, но я точно знала одно: мне нравилась Она. Освободившись от Анны, я пошла умываться и приводить себя в порядок. Знала ли я, что все так повернется, когда дразнила Оминиса перед нашим первым разом? Ох, я и представить себе не могла. — Я сделаю всё, что ты захочешь. — И даже групповуху организуешь? — Ох… Это… Интересно. Может, когда-нибудь… Правда, я не знаю, как это устроить, и кого… А теперь у нас было целых две опции, к которым мы обращались время от времени, сначала к одной, потом к другому, или по-отдельности, как сегодня. Но самые сильные чувства во мне вызывал один человек. Он. Мой Оминис. И он уже ждал меня у себя в комнате, зная, что я приду к нему утром, как приходила каждый раз. И я сняла с себя халат и повесила его на спинку резного стула, направляясь к нему, и с каждым шагом мое сердце ярче и ярче сияло искрами. Потому что он был рядом. Мой муж. Моя Любовь. Моя душа. Мой нежный. Мой горячий. Мое пламя под коркой льда. Мы оба знали, что мы делали сегодня ночью, и это понимание острой перчинкой горело между нашими переплетенными языками, заставляя нас целовать друг друга с оттенком настоящего безумия, жадно и ненасытно, будто возвращая себе права друг на друга. Непередаваемый коктейль из самых разных чувств бурлил во мне, когда я забиралась на него не разрывая поцелуя: и светлая, возвышенная супружеская любовь, чистая и правильная, и грязная смесь из похоти, ревности и о-очень низменных импульсов. Я чувствовала себя последней блудницей, вернувшейся в объятья мужа, и называть себя распоследними словами внутри своей головы было так по-странному сладко. И одновременно с этим ощущала дикую конкуренцию за него: такой вкусный, востребованный и желанный, готовый еще и еще, сочный и привлекательный. — Я люблю тебя, — сказала я, начиная двигаться. — И я тебя, — ответил он, поймав мой ритм и заставляя меня ощутить это физически. Я держалась кончиками пальцев за треугольник из родинок на его щеке и смотрела, как испарина стекает вниз по его сухому прессу, и как блестят его туманные глаза. А потом я только и могла, что зажмуриться от переполняющих меня ощущений, чувствуя, как в этом мгновении удовольствия мы снова становимся единым целым, полностью растворяясь друг в друге. И чтобы потом снова стать отдельными, лежа на большой и широкой кровати, едва касаясь друг друга невесомыми объятьями, давая друг другу отдышаться и прийти в себя. Потом весь день был загруженный: мы до позднего вечера планировали свою поездку, стараясь учесть все факторы, придумать план Б, Д и Ы. Чем придется заниматься в этот раз? Мы могли многое. Однажды мы восстанавливали город после землетрясения, однажды — спасали от засухи целый регион, да и деятельность по вытягиванию боли в очень специфических случаях не прекращали: она приносила основной доход. Осядем ли мы где-нибудь, чтобы создать нечто прекрасное, как Хогвартс? Получим ли мы своего ученика, которыми были для предыдущих поколений Мерлин и Исидора? Каким он будет? Или какой? Будет ли это безумец, желающий захватить мир, или же молодая рыжая домохозяйка? Как только солнце село, и показались первые звезды, мы собрались и встали на открытую полянку у высоких деревьев. — Две минуты до отправления, — сказал Оминис, взяв в руки порт-ключ в виде карманных часов. Я посмотрела на нашу свернутую палатку за широкой спиной Себастьяна и кивнула. И мы вчетвером обнялись за плечи, утыкаясь друг в друга головами. Маленькая традиция перед каждым новым делом. Потому что однажды мы уже потеряли друг друга, и это был символ того, что мы не допустим такого во второй раз. Это и была моя семья. Странная, непонятная, нелогичная. Но моя. Большая. Древнемагическая. Будем ли мы жить так до старости, или со временем Анна и Себастьян заведут свои собственные семьи? Не знаю, но нас с Оминисом устраивал любой исход. Будем ли мы заводить детей? Не знаю, но пока было не до того, а я всё-таки была не самым заботливым человеком. Да и Оминис не был уверен, хочет ли он этого: у него было необъяснимое предчувствие, будто его род в будущем не сулит человечеству ничего хорошего, пусть он и принял наследие Слизерина лично для себя. Я очень надеялась, что у Себастьяна и Анны будет всё в порядке со здоровьем: по крайней мере, физически они были в порядке, даже если душевные шрамы сохранились. Да и Купер дожил до глубокой пушишечьей старости. А вообще, я сильно удивлюсь, если с таким образом жизни мы все доживем хотя бы до пятидесяти. И вообще не удивлюсь, если однажды нам придется инсценировать свою смерть. Но пока у нас было много дел, одно интереснее другого. И пока мы живы, ничего не закончилось. Ничего еще не закончилось. Я открыла глаза и подняла голову на звезды, которые светили сегодня особенно ярко, рассыпаясь по чистому, безоблачному небу. Казалось, что они были такими близкими. Теплыми. Вечными. — Четыре… — сказал Оминис, поправив свой черный шарф, и мы синхронно взялись за часы. — Три… Два… И я набрала в грудь воздуха, готовясь к трансатлантическому прыжку, вдыхая побольше этого спокойного ночного ветра, что едва трепал мои волосы. Сегодня он был каким-то особенно вкусным. И звезды светили ярко. И любви хватало на всех. — Один!