Хранитель | The Keeper

— Я верю в тебя, Элла, — тихо сказала Нати, когда мы бесшумно прошли мимо статуи спящего дракона и повернули направо. — Ты сильная, ты справишься с чем угодно. И с этим тоже. Тем более, с этим. По-другому просто не может быть. Я кивнула ей, запоздало осознав, что она сейчас меня не видела. Но я знала, что она это почувствовала, ведь ее слова были очень кстати. Я не понимала, как во мне могли одновременно уживаться два таких противоположных чувства: огромная уверенность и огромная тревога. Но ощущалось это именно так, и никак иначе. Я держала волшебную палочку впереди себя твердой рукой, и мне казалось, что сегодня я могла как свернуть горы, так и создать их, но… Честно, было страшно. Всё равно было страшно. Не столько за себя, сколько за других. За тех, кто шел сейчас рядом со мной, не зная практически ничего. Ни про то, что за кольцо появилось у Оминиса на пальце, ни про то, чем является кулон Анны на самом деле. Где-то высоко над нами был двор трансфигурации и западная башня, а мы вшестером спускались всё ниже и ниже, в подвал замка. Конечно же, под скрывающими чарами, чтобы не привлекать внимание. Мои тяжелые вдохи и выдохи были бы заметны в пустом коридоре, но вокруг никого, кроме нас, не было. Только мы. — Пивка для храбрости не предлагаю, тебе нужна концентрация… — пошептал Гаррет, когда мы зашли в хранилище бочек. — Но будь уверена, когда вся эта гриндилоущина закончится, я сварю нам всем столько пива, сколько в нас в принципе влезет. Надеюсь, эта мысль тебя как-то взбодрит! И мы поднялись по ступеньками вверх, чтобы снова повернуть направо, отперев решетчатую дверь, и снова направиться вниз по каменной винтовой лестнице, которая закручивалась спиралью в глубину, словно гоблинский бур, вызывая не самые приятные ассоциации и воспоминания. — А, вот он какой, — сказал Амит, когда синие высокие двери в Зал Картографии открылись перед нами. — Как ты и рассказывала. Зал был совершенно таким же, каким я его запомнила: те же высокие арки и колонны, то же холодное и неприветливое великолепие, призванное внушать трепет и впечатлять, тот же синий и серебряный цвет, очевидно намекающий на то, как выглядит «хорошая» Древняя магия. Эффект ради эффекта, поклонение силе, которую сами создатели этого места не контролировали и не понимали. Слепая вера в то, что можно заниматься только творчеством и созиданием, никогда не сталкиваясь с его оборотной стороной — в этом помещении, как и в испытаниях, не было вообще ни одного красного предмета. И всё тут было таким же. Как будто этого года, длинного, разного, грустного и счастливого, просто никогда не было. Как будто я снова должна идти сражаться с гоблинами и отбиваться от их ножей и топоров, летящих в меня со всех сторон. Будто я снова буду бессильна и одинока. Будто снова умрет профессор Фиг. Я сглотнула, не заметив, как немного замедлилась, очевидно не желая идти дальше. — Мы тут, Элла, мы все здесь, помни, что мы с тобой, — сказала Поппи, когда мы прошли мимо уходящих в потолок пустых портретов предыдущего поколения Хранителей. Оминис взял мою невидимую руку своей и погладил ее большим пальцем. Он здесь. Он рядом. — Держи, — протянул он мне палочку-ключ, которую он прятал всё это время в неизвестном мне месте. И я взяла ее в руки, готовясь показать ее двум огромным стражникам. Ровно так же, как и тогда. И только в последней части пути я ощутила, что теперь всё изменилось: я шла медленно, рассматривая эту невероятно большую пещеру, такую внушительную и такую вместительную: казалось, здесь можно было спрятать пятнадцать таких Хранилищ, четырех драконов и пару городов, и еще место останется. Я понимала, что я почти не помнила ее и не была уверена, куда нам идти, потому что в предыдущий раз мне было немного не до того. Ребята сбросили скрывающие чары, чтобы снова видеть друг друга, и мы нашли то, что искали, пусть и не сразу. Палочка-ключ открыла Хранилище. — Снова здравствуй, — сказала я огромному левитирующему шару. — Вот я и здесь. Я посмотрела на него с полной уверенностью в глазах, и меня окутало холодное и твердое спокойствие. В любом другом месте, в любой другой день, я переживала бы и беспокоилась, но здесь и сейчас мне нужен был всего лишь один короткий взгляд на заточенную в изогнутом металле магию, нужно было только увидеть это мягкое белое свечение, и я прочувствовала всем телом до кончиков пальцев: я могу это сделать. Это сделаю именно я. Нати, Гаррет, Поппи и Амит подняли палочки, ожидая моего сигнала. Кольцо на пальце Оминиса блестело своим черным камнем. Кулон на длинной цепочке покоился в моей руке. И я положила его перед собой, делая два шага назад. Я повернулась к Оминису и потянулась к нему, обвивая руками. Моя Любовь. Мой Хранитель. Он был рядом и делил со мной это испытание. Я нежно поцеловала его в губы и оторвалась от них, заглядывая в его светлое лицо. Он кивнул мне, и я сделала два шага от него в сторону. — Начнем, — громко сказала я. Четыре ярких луча одновременно ударили в огромный шар, и он моментально покраснел, будто зверь, который был недоволен, что его потревожили. Мощный импульс сбил ребят с ног, но две палочки удержали заклинание, и огромные металлические лепестки плавно раскрылись передо мной, и красное облако начало расползаться во все стороны. Боль. Гнев. Страх. Лавина из чужих эмоций обрушилась на меня, накрывая и затапливая. Тысячи огорчений, больших и маленьких несправедливостей и горьких разочарований смешались в один мрачный хаос кроваво-красного цвета, обступая со всех сторон. Чувство, будто мое сердце трескается пополам, не в силах выдержать так много, ударило и прозвенело внутри. Картины боли пронеслись перед моими глазами так ярко, как будто я видела их от первого лица. И вот я — семикурсница, и я узнаю, что моего любимого юношу семья обязала жениться на другой девушке. И вот я — старая лавочница, и мой магазин волшебных растений, дело всей моей жизни, обокрали, не оставив ни одного семечка. И вот я — мистер Морганак, и я хороню своего сына, умершего от обезвоживания, под проливным дождем. Огненный фонтан из сотен разных историй горел и выл протяжным, нестерпимым криком, требуя сделать хоть что-то: найти, наказать, уничтожить, убить. Но хуже всего было от голосов, которые не могли назвать конкретного обидчика — от тех историй, где счета предъявлять было некому. Они говорили тихо, но их было слышно громче всего. Они говорили мне, что это всё не имеет никакого смысла. Всё равно я однажды умру. Всё равно однажды все, кто мне дорог, умрут. Моя рука дрогнула, но я сосредоточилась, держась за свою палочку как можно крепче. Не мое. Это всё — не мое. Я не могу искоренить всю боль и несправедливость этого мира. Я не могу помочь давно умершим людям, голоса которых кричали на меня. Я даже не могу предотвратить такое в будущем. И я пришла сюда за другим. Я — всего лишь шестикурсница, пусть и с огромной силой. Я — просто человек. Я — Элла Грей. И я пришла сюда, чтобы спасти мою подругу, Анну Сэллоу. И я точно знаю, что я могу это сделать. Пусть не изменить этот мир, но сделать что-то хорошее хотя бы для одного человека. Спасти хотя бы ее. Огненный шар передо мной начал светлеть и пришел в движение, будто огромный сияющий смерч. И тогда белые нити магии Оминиса вплелись в мои, и он взмахнул палочкой, готовясь прикоснуться ими к кулону, лежащему на полу. Черная вспышка больно ударила по руке неприятным импульсом, когда я попыталась приблизиться к этому предмету своим лучом, и Оминис помотал головой и что-то прокричал мне: это мог сделать только он. И Оминис глубоко вдохнул и потащил черные всполохи из кулона наружу, и они начали постепенно менять цвет. И я поняла, что у него получилось соединить несоединимое: темную и Древнюю магию, и они обе последовали его приказам, послушно и естественно. И я закрыла глаза, изо всех сил вспоминая Анну Сэллоу. Мою Анну Сэллоу. Ее длинные каштановые волосы с густой челкой. Ее плотную, но мягкую кожу на руках. И то, как она нежно заплетала ими косички на моей голове. Ее тихий голос, в котором через физическую слабость прорывалась душевная сила. Ее добрые глаза и задорный характер. Ее обещание дать мне в нос. Два круглых отпечатка на пергаменте. Наше теплое лето в ее доме в Фелдкрофте. Наш полет на гиппогрифе над ним. То, как она громко и искренне кричала от радости. То, как она ловко обыгрывала меня в плюй-камнях. Ее манера рассказывать анекдоты. Ее забота и поддержка. Ее искренность. Ее стойкость. Ее яркое желание жить. Ее кулон на длинной цепочке. Чистая нежность наполнила мое сердце до краев, и я направила ее в свою руку, вкладывая всю ее в заклинание. И я открыла глаза, наблюдая, как магия из Хранилища горит и сгорает, закручиваясь и сияя. Анна. Ее способность твердо принимать решения и следовать им. Ее принятие. Ее внутренняя свобода. Ее чистое раскаяние. Ее смех. Ее энергия. Ее короткий поцелуй в мою круглую щеку. Тепло ее длинных губ, которое будто до сих пор горело на моей коже. Задорная. Сильная. Просто потрясающая. Она. И луч Оминиса просиял ярче, соединяясь с моим. Магия из Хранилища еще горела чистым белым светом, но перестала сгорать, остановившись, и, казалось, даже восстанавливаясь в объеме. Почему не получается? Почему?! Я почти ее вытащила! Почти! Я во все глаза смотрела на огромный сияющий шар, будто спрашивая его, что было не так, и почему он не давал мне завершить мое действие. Но шар, ожидаемо, был покорен и молчалив, будучи простым строительным материалом, тестом в моих руках. Дело было в чем-то другом. Я посмотрела на Оминиса, но магия еще текла через его руку с кольцом на пальце непрерывным потоком, не останавливаясь. И я опустила взгляд вниз, на лежащий на полу кулон Анны. И я увидела, как белые нити движутся внутрь него, будто что-то с силой тянуло их назад, не давая выбраться. И тогда я закрыла глаза и сконцентрировалась на кулоне, будто ощупывая его своей магией, включая все свои органы чувств на максимум. И я попыталась представить его как художественный образ. И я увидела толщу воды. Из которой ко мне тянулась рука. Мое сердце пропустило удар. Мощные потоки воздуха закручивались в колоссальный громкий вихрь, и моих слов было не слышно. И я сделала шаг к Оминису и взяла его левую руку, положив его пальцы на свое запястье, стараясь прокричать это как можно громче внутри своей головы: — ЭТО ЕЩЕ НЕ ВСЁ! ТАМ ЕЩЕ ОДИН! В ЦЕПОЧКЕ НАХОДИТСЯ СЕБАСТЬЯН! Кулон и длинная цепочка были одним целым, неделимым и неразрывным. Чудовищное осознание сверкнуло в моей голове. Это значило, что у меня не было другого выхода. Близнецы Сэллоу пришли в этот мир вместе. И покинули его вместе, убив друг друга. И вернуться они могли тоже либо вдвоем, либо никак. Я могла всем сердцем любить Анну, я могла думать о ней, вспоминать ее, я могла желать ей такого кристально чистого счастья, и это было легко, потому что шло из глубины моей души, искренее. Но Себастьян… Как я должна это сделать? После всего того, что он натворил? Под грузом всех обид? Тот, что обманывал, врал, манипулировал, оскорблял, выкрал Анну, порезал меня Диффиндо, применил на мне, Оминисе и Анне Империо, пытался убить Оминиса… Моего Оминиса… Моя энергия будто попятилась назад, брыкаясь и спотыкаясь, как гордый единорог. Она упиралась обеими метафорическими ногами, вставая ими в камни из боли и обиды, и магия в Хранилище снова начала краснеть. Она стала бледно-розовой, и я поняла, что я начала терять контроль: голоса чужой боли снова начали шептать мне что-то, и я отчетливо слышала, как они говорят: «Он не достоин жизни». Мои ли это мысли?.. Или чем дальше, тем тяжелее было контролировать Хранилище? Я упиралась изо всех сил. Но на этот раз чужая магия подхватила мою и уверенно повела за собой. Это был Оминис. Оминис его простил. Я чувствовала каждым дюймом своего тела, всей своей душой и кожей, как его магия течет из него огромным горным водопадом, сметая всё на своем пути. Чистый белый свет струился из его палочки как тысяча и один Патронус, убирая любую красноту в огромном энергетическом шаре, растворяя любые ее очаги уверенно и быстро, отказывая любым сомнениям и колебаниям в праве на существование. Трудно верить тебе, Себастьян Сэллоу. Но я доверяю тебе, мой Оминис Мракс. Ведь если даже Оминис, мой дорогой Оминис, тот, кого этот лысый гриндилоу и пытался убить, был способен простить его, то это значило, что это в принципе возможно, и решение вообще существует в этой реальности. И я не имею права опускать руки. Ради Анны. И ради Оминиса. И я собрала лучшее, что во мне было, соединила всю свою любовь и привязанность — ощущение, которое еще теплилось в моей груди со вчерашнего вечера, и всеми силами попыталась отпустить свой беспокойный ум, который вторил красным всполохам боли, которые говорили мне, что так нельзя. И просто слушала свое сердце, следуя за энергией Оминиса. Веди меня. Покажи мне, как надо. И я доверилась Оминису, отпуская себя. И сконцентрировалась на двух словах: Себастьян. Себастьян Сэллоу. Мальчик, который рано потерял родителей. О котором никто и никогда не заботился. Который никому не был нужен. Тот, кто сошел с ума от невозможности помочь своей сестре. Тот, на кого давило Время, заставляя сделать это любой ценой. Тот, кто попал под влияние темномагической книги. Кто был с ней совсем один, читая ее в полном одиночестве и отчаянии, падая в эту пучину дальше и дальше. Тот, кто провел свои последние месяцы с дементорами, высосавшими из него остатки любой радости. Но жалость не годилась вместо любви, и моя энергия текла слабо и медленно. Надо было открыть шлюзы своей души полностью, прикоснувшись к чувству какого-то совершенно другого порядка. Слезы брызнули из моих глаз, и я достала со дна своего сердца то, что было похоронено там под слоем времени. Очаровательный бардак на голове. Бездонные темные глаза. Сильный. Выносливый. Готовый на всё. Готовый идти до конца. Тот, кто учил меня заклинаниям. Тот, кто прикрывал и защищал. Тот, кто однажды спас меня. Тот, кто помог мне узнать больше о Древней магии, не зная, что он тоже имеет на нее право. Умный. Очень умный. Потрясающе сильный магически. С таким красивым низким голосом. С таким потрясающим чувством юмора. Веснушки. Запах красных яблок. Теплые объятья сильными руками. Он. Мой Себастьян. Я закрыла глаза, отдаваясь потоку магии целиком, позволяя ему выходить через меня и сиять. И я ухватилась за руку, протянутую мне из толщи воды. И я вытащила из нее две фигуры. Шум прекратился, и я открыла глаза, увидев сначала пустые металлические лепестки, а потом — двух человек на полу. Оминис подбежал к Анне и обнял ее. Нати, Гаррет, Амит и Поппи не раздумывая ни секунды направили свои палочки на Себастьяна, окружив его со всех сторон. Себастьян не двигался и не сопротивлялся. Он просто плакал, улыбаясь такой чистой мальчишеской улыбкой, будто передо мной снова был тот веснушчатый парень образца начала пятого курса, а не то и задолго до этого. Только его бритая голова и испещренная глубокими царапинами кожа напоминала, что это не так, ярко контрастируя со светлым и чистым лицом. Он рыдал в три ручья и истерически смеялся. — Анна… Анна… Ты жива… Получилось… О МЕРЛИН, У МЕНЯ ПОЛУЧИЛОСЬ! УРА! — заливался он счастливыми слезами, глядя на свою сестру. Все с недоверием смотрели на него. Анна порывалась подойти к нему, явно собираясь задушить его, но Оминис схватил ее двумя руками и держал. — Тихо! Мы чуть не подохли, пытаясь его вытащить, прояви к нам немного уважения! — рявкнул Оминис. И только после этих слов Анна оторвала гневный взгляд от Себастьяна и с удивлением осмотрелась, не понимая, где она и что происходит. — Ха-ха… Получилось… Получилось… — повторял Себастьян. — Но подожди… Почему я жив? Я моргнула. — Почему я жив? — спросил Себастьян еще раз. — Я не должен был… — Что значит «не должен был»? — уточнила Нати. — Почему не должен? — дополнила Поппи. — Анна должна была выжить… Но не я… — сказал Себастьян. — Зачем… Почему… Я перевела взгляд на Оминиса. — Себастьян учился окклюменции? — спросила я его. — Нет, он и без того талантливое брехло, — ответил Оминис. И я ворвалась в сознание Себастьяна резко и напористо, но мои силы были на исходе, и я не разобралась в той каше, которую я там увидела. Я только теперь ощутила, что практически падала от усталости, и такой трюк был слишком сложным для меня сейчас. — «Будь готов!» — неожиданно сказал Гаррет, расчехляя свой набор зелий. — Сейчас мы всё выясним. И он подошел к Себастьяну и вылил ему в рот полный флакон сыворотки правды. — Ну как? — спросил его Гаррет. — Ты всё еще хочешь убить Оминиса или Эллу? Ненавидишь их? Скажи им честно. — Конечно же, нет! — ответил он, поворачиваясь к нам. — Люблю тебя, мужик! И тебя люблю, крошка! Я уставилась на него, совершенно не зная, что на это отвечать. — И тебя люблю, Анна. Как сестру, конечно. А нас двоих как гиппогрифов?! — Тогда какого Мерлина ты натворил? Не отпирайся, я всё знаю, — навис над ним Гаррет с видом заправского следователя. И Себастьян попытался ему ответить, но мы ничего не поняли. Он говорил долго, запутано, со множеством деталей, прерываясь на истерическое хихикание и слезы. Амит и Гаррет встали над валяющимся на полу Себастьяном, шквально расспрашивая его и громко перепираясь друг с другом, задавали уточняющие вопросы и перепроверяли все логически слабые места. Они завалили меня вопросами о том, как должен работать кулон Анны, дав обещание, что сохранят это в тайне от всего мира, и долго восстанавливали хронологию событий со слов Себастьяна. И выяснилось следующее. Тогда, в октябре, когда я перестала отвечать Себастьяну, он чувствовал себя максимально ненужным и потерянным. В конце ноября в соседнюю камеру поселили контрабандиста темных артефактов, и от нечего делать они много разговаривали через стену, пока сторож их не видел. И тот человек выслушал историю Себастьяна целиком и сказал ему, что если бы он использовал реликвию из катакомб так, как планировал, то он бы немедленно убил Анну, а не вылечил ее. И тогда Себастьян понял, как чудовищно он ошибался, каким самонадеянным он был, это понимание затопило его горьким шипучим разочарованием. Он всё глубже и глубже погружался в мысль, как всеобъемлюще, тотально он был неправ, и как правы были мы, когда отправили его в тюрьму, где он и должен догнивать, брошенный и забытый всеми совершенно заслуженно. Дементоры усиливали это чувство день за днем, и он дошел до мысли, что его жизнь должна быть закончена. И когда после массовой поимки Пепламб Министерство объявило амнистию, чтобы освободить несколько камер, он первый раз за долгое время почувствовал душевный подъем — потому что это значило, что у него осталась последняя попытка всё исправить. Последняя опция из книги Слизерина. Последний шанс помочь Анне. И он решил, что это был отличный шанс обменять его никчемную жизнь на жизнь Анны. Но загвоздка была в том, что, согласно инструкции по созданию крестража, смерть жертвы должна произойти по воле того, кому создается крестраж, и никак иначе. То есть, он не мог просто убить себя. Это должна была сделать Анна. Сама. — И… Анна, прости меня, я не могу перестать говорить, эта фестралова сыворотка не дает мне вовремя заткнуться, — сказал Себастьян, глядя на Анну молящими глазами. — В общем, я подумал, что лучше всего будет обставить всё так, будто я собираюсь убить Оминиса. Потому что я знал, что ты за него заступишься. Потому что я знал, что у тебя до сих пор остались к нему чувства. Даже если ты это отрицала. Прости. Я перевела взгляд на Анну. И она закрыла глаза, глубоко выдохнула и кивнула несколько раз. О, Анна… Выходит, она отказалась возобновить отношения с Оминисом после проклятья не потому что была холодна к нему. Она отказалась, потому что она любила его. Потому что она должна была умереть, а он должен был остаться жить. Со мной. Долго и счастливо. И когда ее собственный брат набросился на него, она просто не могла поступить по-другому. Себастьян аккуратно сформулировал приказ, чтобы он относился к нам, но не к ней, и она могла действовать, а мы ничего не заметили. Но он не знал, что Анна тоже Хранитель, не знал, что она могла отправить в него заряд Древней магии, и тем более не знал, что это убьет ее. И когда это произошло, вышло так, что Анна умерла по его воле. Потому что он хотел, чтобы она подняла на него руку. И это было как раз то, что нужно для создания крестража. И его изъеденная дементорами душа вошла в цепочку кулона как нож в масло. Длинную цепочку, которую он сам же и подарил Анне два года назад. Прежняя порвалась в тот момент, когда Анна попала под удар проклятья. И потом Себастьян нашел в том месте на земле ее кулон, единственную вещь, оставшуюся у Анны в память о родителях. Она носила его день и ночь, никогда не снимая, держась за него, как за последний осколок любви. А Себастьян держался за саму Анну, никогда не оставляя своих попыток, и это сделало цепочку ценной вещью и для него. Кулон и цепочка одновременно были и одним и тем же предметом, и двумя разными. Отдельные, но неделимые. И поэтому близнецы Сэллоу не только убили друг друга. Близнецы Сэллоу вытащили друг друга с того света. — О Мерлин… О всемогущий Мерлин… — подошла Нати к Себастьяну, присела около него и стала вытирать его слезы своим рукавом. По его плану он должен быть мертв. Ненавидимый всеми, забытый. А мы должны были остаться жить. В этот раз он не просто засунул руки в грязь по локоть — он прыгнул в нее с головой, целиком и полностью. И вылез из нее победителем. Вытащив мою Анну. — Но я так и не понял, почему я жив? Где мы? Что вообще происходит? — посмотрел Себастьян на меня, садясь на полу. — Это вы спасли меня? Это ты, Элла? — Ненавижу тебя, — тихо сказала я, подбегая к нему, и обняла его. Крепко, безудержно, безумно, казалось, способная раздавить своими руками и затопить слезами, которые крупным градом сыпались из моих глаз. Себастьян. Живой. Настоящий. Я ли его спасла? Даже если это так выглядело, это был кто угодно, только не я. Это был Оминис, умеющий любить и прощать. Это был сам Себастьян, который упал на самое дно, чтобы оттолкнуться от него. Это была Анна, готовая на самые крайние меры, чтобы защитить того, кто ей дорог. Это была вера и поддержка Нати, которые не дали мне сломаться. Это были точные расчеты Амита, без которых мы бы сейчас не оказались здесь. Это была боль и верность Поппи, которая дала нам материал для того, чтобы попробовать. И это была смелость Гаррета, без которого я бы никогда не решилась забрать ее. Оминис и Анна упали на пол рядом с нами и обняли нас обоих с двух сторон. Все четыре Хранителя сидели в пещере под Хогвартсом, обнявшись. Все четыре. Прямо здесь. Живые. Теплые. Настоящие. Клянусь, краем своего бедного сознания я слышала, как надо мной смеялось само Время. Заливисто, раскатисто, надрываясь, показывая на меня своим невидимым пальцем. Четыре моих друга стояли рядом, опустив палочки. Четыре Хранителя сидели на земле, обнявшись. Хранилище было пустым.