Мятежник и колдун

      Ожидание возвращения своих шпионов из Гринландии королева решила скоротать наблюдением за работой одного из своих лучших ювелиров.       Ради того, чтобы хоть ненадолго отвлечься от тягостных мыслей о том, что происходит в маленькой, но находящейся далеко от севера, и потому, наверное, оказавшаяся достаточно гордой и наглой, чтобы перевернуть ссног на голову многовековой порядок, господствовавший во всём мире, стране, можно было и потерпеть некоторую жару в мастерской, без которой ювелиры не смогли бы работать или вовсе повредили бы руки.       "Да, Ваше Величество!" - Тот, о ком сейчас думала королева, как-будто точно зная, когда она зайдёт в мастерскую, лично открыл перед ней дверь.       Королева на секунду задумалась, потом спросила, как у мастера дела, потом решила справиться о том, как идёт работа над украшениями для новой сбруи её коней.       Мастер без лишних слов пригласил королеву к рабочему столу, то и дело суетливо заглядывая в глаза, словно совершил ошибку или чувствует, что не успеет закончить в срок.       Но плоды его трудов, как и всегда, выглядели даже на опытный и превосходящий многие микроскопы взгляд королевы превосходно.       Королева окинула взглядом работавших в этой-же мастерской и вставших поприветствовать её помощников ювелира, но ни в их движениях, ни в выражениях их лиц не было и слабой искры того беспокойства, что у их начальника.       И как-будто никто из них этого беспокойства не заметил.       Глаза и голова ювелир всё так-же суетливо метались от рабочих столов к лицу королевы и обратно.       - Господин Кальтенбруннер, - сказала королева наконец, чувствуя, что это неловкое молчание ей не нравится, - Вы хотите что-то сказать мне? Вы ведёте себя так, как-будто Вас что-то волнует. Извольте открыть мне хоть что-нибудь из этого. Вы знаете, как редко мне что-то кажется.       Мастер протёр руки ещё раз-другой и нарушил тишину:       - Ваше Величество, - чуть виновато начал он, - не подумайте, что я когда-либо намеренно подслушивал Ваши разговоры, но когда к Вам приезжал бывший государственный канцлер Гринландии, я случайно услышал о том, что он рассказал Вам...       - И что же Вы услышали? - Тут уже королева начала по-настоящему волноваться. Она помнила, что мастер этот родился и прожил почти полжизни в печально известном городе-королевстве Санзетберге, помнила, как закончил его правитель Аларих Первый и помнила, что ни один из его подданных толком не помог ему. - Вам-же будет лучше, если Вы расскажите обо всём честно!       - Я услышал, как господин канцлер пересказал Вам слух о болезни оружейника Просперо из-за укуса змеи неизвестного вида, - немного успокаиваясь, продолжил ювелир, - крылатой змеи золотого цвета. После этого я купил свежую газету и сам прочитал новости из Гринландии. - Мужчина вытащил из ящика стола две газеты, которые, похоже, давно хотел показать своей госпоже. - И история, описанная здесь, заставила меня вспомнить кое-что из моей молодости       Вы и так знаете, что я родился и вырос Санзетберге и что я имел честь инкрустировать трость для самого короля Алариха Первого, но, возможно, Вы не знаете или забыли, что Аларих Первый был женат, и у него был ребёнок...       - При всём уважении к его памяти, и когда Дракон был жив, и сейчас по свету ходит столько отвратительных слухов об его незаконных детях! Неужели Вы верите в хоть один из них!       - Ни в коем случае! Я уверен, что его Величество был порядочным человеком и волшебником, а о его жену и сына я знал не понаслышке, потому что я лично сделал и преподнёс им золотые медальоны. Королеве - миниатюрный портрет её семьи, а принцу - "змеëныша", маленького дракона, который оживал, когда чуял кровь своего владельца, чтобы наследника было сложнее похитить и подменить.       Ювелир пролистал свою книжечку с эскизами и, открыв на первой половине, положил её рядом с газетой.       - И как, Вы считаете, эта история, я бы даже сказала, осколок истории семейства, которого давно нет на свете, может быть связана с беспорядками в Гринландии и из зачинщиком? - баронесса Лапландская внимательно рассмотрела рисунок и чертëж миниатюрного, на тонкой цепочке, не слишком затейливого, явно заказанного для ребёнка кулона в виде дракона, обвившегося вокруг маленького пузырька, словно те, что для духов, потом перечитала газеты, содержание которых, впрочем, и так уже знала.       - Дело в том, что та змея, то ожерелье, в общем, чем бы не был отравлен оружейник, оно было найдено на Чёрном кладбище. При королях на этом кладбище гринландцы хоронили только волшебников и тех, кого казнили по подозрению в том, что они волшебники. - Кальтенбруннер указал на соответствующие строчки в газете. - В могиле Элизабет Шторммаейр, не где-то, а в могиле жены Алариха, судя по тому, что пишут! Вы, госпожа, конечно, никогда особенно не интересовались делами Дракона, а тем более, его семьи и подданных, но Вы побывали во всех концах Земли, кроме, наверное, Африки, и, думаю, Вы слышали, что незадолго до прибытия в мой родной город сэра Ланцелота Дракон обвинил свою жену в измене, усомнился, что сын его, и отправил обоих в ссылку на север Гринландии.       - Знаю... - ответила королева, начав перебирать в своей памяти дома и окна, в которые когда-либо заглядывала. Гринландия была слишком тёплой страной, чтобы быть её любимой, но уж точно не была и близко такой, как Африка или Бразилия. Зимой там дождь превращался вснег далеко не на один день, и не один день сохранялись узоры на окнах. В Северной Гринландии зима была даже слегка подлиннее, и королеве не составило труда припомнить усадьбу на границе между деревнями и лесом, в окнах которой она видела то прислугу, как, впрочем, во всех достаточно богатых домах, хозяйку с такими яркими рыжими волосами, что трудно было бы не вспомнить хотя-бы их и маленького ребёнка в розовом платье, почти такого-же рыжего, как мать, и с вечно хмурым личиком, с которым он сидел у окон.       - Так вот, - продолжал свой рассказ ювелир, - королева и её сын погибли почти сразу после того, как был убит Аларих. Примерно через полгода, насколько я слышал, и Элизабет, и её сына Проспера убили отряд солдат гринландского короля, которые занимались охотой на волшебников и разумных зверей в стране...       - Что? - последние слова резко вырвали королеву из воспоминаний, - Как-как? Повторите, как звали принца. Как, Вы сказали, звали сына Дракона?       - Проспер... - тяжело выдохнул мастер то ли с радостью, то ли с облегчением, то ли со страхом, то ли со смесью всего понемногу, - Проспер Аларих Шторммаейр...       - И зачем Вы сейчас всё это мне рассказали! - на обычно неотличимую от ледяной скульптуры, какой она была даже во время разговора с бывшим канцлером из Гринландии, баронессу вдруг накатила такая волна возмущения, как когда она узнала первое слово своего несостоявшегося наследника и когда узнала о том, что ему помогла сбежать в том числе принцесса Дании. - На что Вы хотите намекнуть?! Чьë доброе имя Вы пытаетесь запятнать и зачем?!       "Господин Кальтенбруннер не хочет никого оговаривать! - вступился за мастера один из помощников. - Он... Просто устал! И последние новости действуют ему на нервы..."       - Как бы я хотел, чтобы оказалось, что это просто я сошёл с ума! - поддержал Кальтенбруннер. - Я надеюсь, что Ваши слуги и друзья, посланные в Гринландию именно это и узнают! Я несколько лет там жил и, наверное, даже пару раз видел оружейника Просперо! Тогда все восстания были всего-лишь планами кучки детей и студентов, и среди них были цыганëнок-циркач и рыжий мальчишка, вроде бы, по кличке Стригой... Или Кочерга...       Мастер вытащил из кармана часы, открыл их и положил на рядом со своей книжкой.       Королева посмотрела на их крышку. Напротив циферблата был вставлен портрет белобрысого человека средних лет или немного старше, в котором королеве не составило труда узнать одно из лиц покойного правителя Санзетберга.       - И этот Стригой, - последние мысли и слова давались ювелиру труднее прочих, - был, насколько я его помню, так похож на Дракона, что мне стало слегка страшно... Лицо и походка были ну совсем как у него в юности!       Следом мастер вновь запричитал о своём желании оказаться сумасшедшим, помощники принялись утешать немолодого и немало повидавшего начальника, а королева задумчиво посмотрела выложенные на стол безделушки.       И, когда два помощника ювелира направились к ней, чтобы, скорее всего, попросить прощения для мастера, она еле заметно улыбнулась и сказала: "У Вас удивительная память, господин Кальтенбруннер. Я впечатлена и благодарю за то, что Вы рассказали всё, что знаете, в эти неспокойные времена любые сведения о беспорядках в Гринландии ценны. Я передам Ваш рассказ шпионам, а когда они все вернутся, Вы сами ещё раз расскажите и про сделанный Вами медальон для принца, и про юношу по прозвищу Стригой.       "Я буду рад помочь Вам, Ваше Величество." - успокоился ювелир.       В приковавшей к себе внимание Гринландии тоже было, кого успокаивать.       На пяти улицах рядом с психиатрической больницей люди постарше, да и молодёжь с детьми заговорили о том, что в лечебницу привезли настоящего колдуна, что имея в руках живой экземпляр этого таинственного вида, доктора вознамерились изучать волшебство.       Почти все посчитали эту затею людей науки сомнительной, половина жителей улиц - опасной, а четверть решила своими умом и силами вразумить психиатров и обезвредить колдуна, был он или нет.       К людям, похожим на врачей или учёных, подходили и, словно Охотники на начисть в старые добрые времена правления Антуана Восемнадцатого, просили, а порой и требовали прочитать хоть какую-нибудь молитву, а у ограды псих-больницы время от времени собирались небольшие, но настойчивые компании, громко требовавшие у врачей подумать о своих душах и о душах окружающих и выдать колдуна.       А в самой больнице оружейник Просперо, прекрасно понимая, кого имели в виду граждане, приходящие к воротам больницы, полностью перестал находить себе место.       В этот день и этот час он без тени гордости рыдал, уткнувшись в плечо прошедшего его навестить Тибула, обвиняя во всём, что произошло и происходит в последнее время то отправивших его в кому гвардейцев, то себя, то Чëрное кладбище, то просто жалуясь на насмешки от соседей.       "Я боюсь, что мне придётся постоянно принимать успокоительные до конца жизни! - тихо, чтобы только гимнаст его слышал, проскулил он. - Я не хочу умереть рано, медленно сходя с ума от лекарств! Но... Но это только потому что это будет медленно... И потому что я толком и не знаю, ради чего я должен умереть! Никто ещё не знает, что со мной происходит, и что, если..."       Когда "Балаганчик Дядюшки Бригада" только вернулся в город, Тибул не мог даже ради шутки представить, что случится с его другом и боевым товарищем просто средь бела дня, без чьей-либо злой воли!       При человеческих, даже немного превосходящих иные человеческие габаритах сейчас он был больше похож на больного напуганного до дрожи маленького ребёнка или зверька, который сейчас отчаянно пытался спрятаться в руках Тибула, в своей одежде и волосах, где угодно.       На головы обоим с потолка падал противный мелкий дождь.       "Ну... Не хорони себя раньше времени! - Сказал наконец Тибул, убрав с лица намокшие кудри. - Тебя ведь ещё никто не признал опасным! И, если так и не признают, уж точно здесь навсегда не оставят! Доктор Арнери уж точно что-нибудь придумает! А если... А если нет, то найдём дело, где твои... особенности пригодятся! Да хоть в цирк фокусником можем тебя взять, я никому кроме детей и Августа не скажу, что у ты по-настоящему влияешь на погоду и вещи рядом с собой!"       Услышав последние слова, Просперо слегка ожил, выпрямился и хмуро посмотрел на друга.       "Это не нарушает никаких законов. - угадал Тибул, что он хотел сказать, - А кроме того, твоя ситуация не подпадает ни под один закон в стране и, по крайней мере, пока, не имеет никакого объяснения! Как ты собираешься сам что-то с этим делать, герой!"       "Тут... Ты прав... - Просперо вздохнул, забрал ещё сильнее намокшие, чем у Тибула, волосы за уши и упал на кровать, - Деваться некуда..."       Висящее над оружейником сероватое облако, как показалось Тибулу, согласно кивнуло...       "Ох! Хватит! Брысь отсюда! - замахал Просперо рукой на явно надоевшую ему тучку - Всю палату затопишь! Вон! Чем бы ты ни было, я уже знаю, что ты меня слышишь!"       Тибул благоразумно решил промолчать, но, как ему показалось, это слабо помогло.       Целая половина акробата подумала о том, что его друг, возможности, находится в сумасшедшем доме не по ошибке, и, хоть перед Тибулом не было зеркала, он чувствовал и не сомневался, что выражение его лица сейчас говорит всё, что он думает так, как он не смог бы сделать это ртом.       Брюнет заëрзал, спешно размышляя, стоит ему остаться и натянуть понимающую улыбку или уйти под каким-нибудь предлогом.        Но рыжий, похоже, то ли ничего не заметил, то ли неплохо притворился, что не заметил, тоскливо прикрикнул ещё разок на тучку и пошёл за полотенцами и носовым платком.       В эту-же минуту Тибул едва не вскрикнул, потому что висевшее под потолком серое облако действительно сперва довольно резво прекратило извергать дождь, а потом не менее резво побледнело и, иначе не сказать, послушно, рассеялось.       - Не бойся, - вздохнул Просперо, - оно совсем не опасное, только полы портит и меня в дурацкое положение ставит.       - Не... Не расстраивайся! - скомкал сдержанный внутри крик Тибул, - То, что эта... туча безобидная и слушается тебя, это уже хорошо... Вполне может быть, что это хороший знак... В конце концов, каждый раз, когда ты оставался совсем один или был на грани смерти, всё заканчивалось так хорошо, как никто не ожидал! Помнишь, как мы вообще познакомились?       Наконец Просперо не только успокоился, но и улыбнулся: "Ах, да! Помню!".       Когда "Балаганчик Дядюшки Бризака" первый раз приехал в Гринландию, Тибул не знал, на веку Тибула это случилось, когда ему было лет семь или восемь.       Едва он и оставшиеся в живых члены семьи Августа бежали из Санзетберга, как снова их встретили совершенно недружелюбно.       Местные гвардейцы словно ради развлечения с ходу обвинили нескольких безоружных людей с двумя детьми в разбое, и никто из проходивших мимо не посмел вмешаться.       Пришлось убегать едва-ли не через половину основного города, для верности разделившись.       Неудивительно, что один из детей потерялся.       Уже умея неплохо лазать, Тибул взобрался сначала на забор, потом на дерево, а потом пополз по крышам сараев, высматривая знакомый яркий вагончик.       Так Тибул впервые попал в гринландские рабочие кварталы.       Никого из труппы так и не было видно, но достаточно испугаться и отчаяться, чтобы сесть на месте и заплакать, Тибул ещё не успел.       Решив больше даже не пытаться подойти к местным взрослым, малыш подождал, пока немногие находившиеся на улице рабочие не пройдут мимо, тихо, словно котёнок сполз по каким-то ящикам вниз и, прижимаясь к стенам, прокрался поближе к одной фабрике, рядом с которой увидел стайку детей, то ли бурно что-то обсуждавших, то ли споривших.       Но, когда он добрался до нужного места, там уже тоже никого не было.       Почти никого.       На одном из ящиков с углëм, которые стояли в входа в дымящую громаду, весь сжавшись, сидел-таки один мальчик вроде-бы одного с Тибулом роста.       Он был во всём серовато-зелëном, как многие местные дети, и сидел так тихо, что его было бы легко не заметить, если бы не копна таких ярких рыжих волос, что издали могло показаться, будто деревянный ящик загорелся от случайно вылетевшей из какой-нибудь трубы искры.       Тибул осторожно подошёл и окликнул мальчика, но тот даже не сразу поднял голову.       Он слегка дрожал, тихонько всхлипывал себе в коленки и как-будто не слышал ничего вокруг.       Но у Тибула не было выбора и времени ждать, и он, не долго думая, толкнул рыжего.       "Уйди!" - был ответ из-под рыжих вихров.       "Мне некуда идти. - со всей искренностью и серьёзностью, что у него тогда были сказал Тибул, - Я потерял бабушку с дедушкой. Поможешь их найти, тогда уйду."       Мальчик, кажется, понял, что голос Тибула ему не знаком, и наконец поднял голову.       Светлое, даже бледное личико, обрамлëнное рыжими завитками, похожими на засохшие от жары или осеннего холода листья, было заплакано.       Тибул был маленьким и тут-же отвлëкся от своей изначальной цели: "Почему ты плачешь? Ты тоже потерялся?".       Мальчик помотал головой.       - Тебя кто-то обидел?       - Со мной... Со мной никто не хочет играть! - всё ещё дрожащим голосом ответил рыжеволосый, - А... А тем, кто хочет со мной играть, родители это не разрешают!       Мальчик слегка покраснел и ударил кулаком по своей коленке.       - Почему? - закономерно спросил Тибул.       - Они говорят, что потому что я слишком слабый и капризный, потому что у меня нет братьев и сестёр, а ещё потому что я на папу не похож! Все говорят, что это всё из-за того, что мама куда-то не туда гуляла! А ещё... А ещё... - губы рыжего задрожали с новой силой.       Тибула начало окутывать что-то похожее и на страх, и на жалость. Это заставило его подойти к тогда ещё незнакомому мальчику совсем близко и обнять его.       "Не плачь! Ну не плачь! - Тибул на секунду задумался, - У... У меня... У меня тоже нет ни братьев, ни сестёр! И мамы с папой у меня нет, только бабушка и дедушка. А это значит, что со мной тебе можно играть!"       - А твой дедушка тебе разрешит? - недоверчиво спросил рыжий и шмыгнул красноватым от вытирания слëз носом.       - Разрешит. Мне со всеми разрешают играть, кроме детей из богатых семей.       Если я буду играть с ними, на меня натравят слуг.       А у вас тут нет правил, с кем можно дружить, а с кем нет, и слуг нет!