Как всегда

Он вваливается в кабинет. Мрачный, как всегда. С одним аирподсом в ухе, как всегда. Провожаю взглядом до его парты — четвертая в первом ряду, а он не награждает взглядом никого из присутствующих. Как всегда. Стягивает с волос резинку, прикрывая светлыми прядями наушник. Его голос я слышу редко. Только когда кто-то из учителей решает испортить ему день и спрашивает на занятиях. И тут одно из двух: если он в хорошем настроении, то выдает простое «не знаю», а если в плохом… То устраивает шоу для всего класса. Язвит или умничает. Или умничает и язвит. Но это случается совсем редко, и я в этом году одеваюсь теплее, чтобы не заболеть и не пропустить один из таких концертов. Я могу найти общий язык почти с кем угодно. Но я не знаю, с какого бока подступиться к нему. Я думал, что он не общается вообще ни с кем. Но изредка замечаю, как он о чем-то переговаривается с парой девчонок из класса. За семь месяцев обучения он не смотрит мне в глаза ни разу. А я пытаюсь. Вот, пару месяцев назад подхожу в рекреации под удивленные взгляды одноклассников и спрашиваю какую-то хуету про домашку. Он не мажет по мне ни удивленным, ни презрительным взглядом. Он вообще не поднимает глаз от телефона, на котором открыта читалка с книгой. Я вижу сверху черные по белому строчки. Вижу, как скользит большим пальцем вверх, пролистывая большой кусок. Но его глаз не вижу. Не жду, что ответит. На это расчета не было. Жду, что хотя бы мельком взглянет, и я увижу, что там — в этих серых с темным обрамлением глазах. Долго разглядываю их на фото. В его соцсетях всего несколько фотографий, и каждую я уже знаю наизусть. И ни на одной из них он не смотрит прямо в камеру. Вниз, вбок, но не прямо. Я ебаный сталкер, и я хочу посмотреть в эти глаза. Раз его кто-то фоткает, значит, с кем-то он все же общается. Значит, этим кем-то могу быть и я. Но я не знаю, зачем вообще хочу с ним общаться. Не знаю даже, о чем мне с ним общаться. Информации о нем не так чтобы много. Узнаю́ у Аглаи — так, между делом, — что он учился пару лет в Штатах, и вдруг возвращается к родным пенатам оканчивать одиннадцатый. Причины она не знает. В гимназию, где он учился раньше, до отъезда, его не принимают — мест нет. И он поступает к нам. Живет со старшей сестрой, их предки работают за границей и редко навещают детей. И все на этом. Нахожу все в тех же социалках его аккаунт на Саундклауде. Там много музыки. Всякая электронщина, в основном — эмбиент и фонк. И там есть музыка, которую пишет он. Все такое вайбово-грустное и атмосферное, что хоть на рельсы ложись и плачь. О чем мне с ним разговаривать? Аглая тихо хихикает и шепчет мне на ухо новые сплетни, прочитанные в «Подслушано школы №557»: — Опять про Одинцову пишут, что она девственности лишилась. Сколько можно, не получилось с первого раза, что ли? Морщусь, кидая взгляд на доску. В этой группе либо грязь, либо подкаты. Изредка что-то по учебе или про учителей. Анонимность дарит безнаказанность и развязывает языки даже самым несмелым экземплярам нашего общества. — О, — горячо шепчет Аглая. — Тут спрашивают, есть ли у Ника девушка. — А ты не в курсе? — небрежно спрашиваю, нервно кликая ручкой. Его ведь кто-то фоткает. — Не, откуда? — отмахивается она и лезет читать комменты. «Зачем ему девчонка? Чтоб с ней за фен драться?» — пишет смельчак из десятого и набирает целых три лайка за остроумие. Видимо, он не в курсе, что Ник ходит на тхэквондо. А я в курсе — мне Андрей из секции рассказывал. И что в спарринге против него лучше не стоять — тоже. Это только на вид Ник такой мелкий и слабый. Перевожу взгляд на скучающее лицо, обрамленное светлыми волосами. Большие серые глаза, лениво блуждающие по доске. Светлая, почти прозрачная гладкая кожа. Длинные тонкие пальцы, которыми он пару раз незаметно стучит по уху — мне знаком этот жест: переключает трек. Отдаленно думаю о том, что он напоминает мне Майки из «Токийских мстителей». Только чупика не хватает. Блять. — Тут и про тебя есть, — бормочет Аглая, привлекая мое внимание, и зачитывает: — «Даня Савин — самый горячий парень в команде». И демонстрирует мое же фото, прикрепленное к посту. Фото, где я в спортивном зале среди других игроков. Узнаю пятничную баскетбольную игру против девяносто шестой школы и морщусь, разглядывая свои растрепанные темные волосы. — Блять, что с моей прической? — выдыхаю недовольно и не слишком тихо, выводя наконец из себя нашу классную — Инну Юрьевну. — Савин! В чем дело? — Ни в чем, — спокойно отвечаю, и класс заинтересованно просыпается. — Клянусь, я уже от тебя устала, — в подтверждение своих слов она удрученно трет переносицу. Я верю и без клятв. — Сколько раз за это полугодие я тебя уже пересаживала? — Не знаю, два, — вру безразлично, подперев щеку рукой. — За одиннадцать лет так считать и не научился, — обреченно заключает она и следом выдает то, от чего выбивает воздух из легких. — Могу тебя поздравить с маленьким юбилеем. Пятый и, надеюсь, последний раз тебя пересаживаю. Давай собирай вещи и к Никите. По классу прокатываются удивленные вздохи. Ник всегда сидит один. Перевожу взгляд на бесстрастное лицо. Ни один мускул у него не дрогнул, будто его и вовсе не беспокоит происходящее вокруг. Утонул в своей музыке. — Может, хоть у Луковского научишься держать рот на замке. — Или помру от скуки, — бормочу, стараясь за пререканиями скрыть накрывшую с головой нервозность. — А ты в школу зачем ходишь? Языком молоть? — Чтобы маму не расстраивать, — шучу на автомате, под нестройные смешки сгребая с парты тетрадь и ручку дрожащими руками. Плюхаюсь за парту по левую руку и перевожу взгляд на профиль новоиспеченного соседа. — Ну, привет. В ответ — ожидаемо тишина. Оставшиеся два урока сижу тихо, приходя в себя, и размышляю, как действовать дальше. *** На следующий день приходит только ко второму. Звонок отбивает перепонки, и я подхожу к парте как раз в одно время с ним. Поближе, чтобы привлечь внимание. — Привет. Он ниже, оттого удачно взглядом утыкается мне в плечо. Я тут, подними, блять, глаза! В тишине распускает волосы и устраивается за партой. — Ты что, вообще со мной разговаривать не собираешься? — недовольно спрашиваю, с грохотом отодвигая стул. Молчит и дважды стучит по уху. Закатываю глаза и шлепаю тетрадью о стол, прежде чем занять свое место. У нас спаренная матеша у классной руководительницы, так что появление Ника ко второму она замечает сразу. — Никита, почему не был на первом уроке? Непонимающе хмурит брови в ответ, типа «А вам вообще какое дело?» Типа «Я перед вами должен отчитываться?» — Я жду, Никита. — Спал, — отвечает бесцветно. — И почему же ты спал вместо того, чтобы быть на уроке? — Потому что поздно лег, очевидно? — неприкрыто хамит, приподняв брови. — Надеюсь, из-за того, что усердно готовился к ЕГЭ? — Плакал всю ночь под грустные песни, — отбивает без колебаний. — И что же тебя так расстроило? — скептически хмыкает Инна Юрьевна, не веря ни на йоту. — Потеря личного пространства, — выдает в ответ, непрозрачно намекая на мое присутствие за его партой. — В таком случае я сильно обеспокоена твоим эмоциональным состоянием. Может, мне позвонить твоей маме и обсудить это с ней? — нашла, чем угрожать, конечно. Ник выдыхает, и сперва может показаться, что взволнованно, но это только на первый взгляд. — Вам денег на телефон скинуть? А то роуминг, сами понимаете, — откидывается на спинку стула и всем видом дает понять, что разговор окончен. — Ой, Никита, радуйся, что я твой классный руководитель, — неодобрительно качает головой и, наконец, оставляет его в покое. Третьим уроком у нас литература. Вероника Михайловна — совсем молодая, и тридцати нет, — гоняет нас по биографии Есенина. И как только ей наскучивают однотипные ответы, она переключает внимание на Ника. Что за день сегодня такой? Джекпот. — Никита, прошу. Что ты можешь рассказать нам о Сергее Есенине? Это она зря, конечно. Знает же, чем все кончится. Ей, видно, не передали, что Ник сегодня не в настроении. — А что о нем рассказывать? Писал стихи, ругался с другими писателями, пил, дебоширил, бил жен, — проговаривает спокойно, отстукивая ручкой по столу ему одному известный ритм. По классу проносятся смешки. Они любят, когда Ника спрашивают такое. — Что-нибудь еще? — недовольно поджав губы, задаёт вопрос Вероника Михайловна. Делаю вывод, что она специально. По глазам вижу, что ее это как минимум забавляет. Надоели пресные пересказы, начинающиеся с «родился в семье крестьян», что ли? Впрочем, Ник выдает как по заказу «что-нибудь еще». — Растратил на гастролях все бабки Айседоры, крушил отели, завидуя ее успеху. Он-то за границей никому не нужен оказался, его там считали придатком Дункан. Распущенный, инфантильный, с нездоровой психикой, разрушенной вечными пьянками. Мне продолжать? — Тебя должно волновать то, что он был великим поэтом, а не грязные подробности его личной жизни, — как бы осуждающе выдает учительница, но расстроенной не выглядит. — Так вы хотели услышать от меня, что Есенин — гениальный поэт? Стали бы его изучать в школе, будь это не так? Так зачем мне тратить время на очевидные вещи? Спросите кого другого. — Мы пытаемся разобраться, что влияло на него как на поэта. В какое время он жил и как прошло его детство. Видно, ты неверно понял задание. — Видно, вы неверно его объяснили. — Ладно, Никита, — вздыхает, ничуть не обидевшись. — Останешься после урока, объясню в индивидуальном порядке. Без интереса пожимает плечами и даже не глядит в ее сторону. — Да она тебя клеит, — на грани слышимости выдыхаю с полуулыбкой. На истории Нику не везет снова, и Игорь Семенович вдруг спрашивает его про 988 год, хотя обычно его редко трогает. Сегодня учителя что, совсем с ума посходили? Ник шумно выдыхает и выдает исподлобья: — Я вам сегодня что, гугл? — и отстукивает ручкой быстрее, но не по столу, а по собственной раскрытой тетради, оставляя на полях чернильные точки. Класс замирает, и я слышу только, как секундная стрелка на большом циферблате над доской срезает секунды. — Куликовская битва же! — внезапно встреваю я. Его ручка на мгновение замирает и возвращается в прежний ритм. Лишь мгновение. Может, мне и показалось. Женька неодобрительно на меня косится с соседнего ряда. Все понимают, на что я напросился. На уроках у Семеныча никто лишний раз рот открывать не рискует: слишком тот дрожит над своими датами. И я это тоже прекрасно знаю. Как и то, что Куликовская битва была в 1380. Семеныч округляет глаза, оскорбившись моим невежеством, и смотрит из-под очков как на дурачка. — Савин, тебе бы поменьше по полю бегать да побольше учебники читать, — о, это мое любимое. Тупой? Ему простительно — спортсмен же. После девятого не погнали? Так это потому, что он от школы на соревнования ездит. В универ собирается? Ну, там спортсменов любят и учиться особо не придется. Знаем, слышали. — Спорт, между прочим, развивает когнитивные способности, — заявляю на уверенном, на что Семеныч скептически хмыкает, предвкушая веселье со мной в главной роли. — Ну-ка, давай к доске, продемонстрируешь на собственном примере. Лениво потягиваюсь и отправляюсь блистать умом. *** — Что слушаешь? — спрашиваю, впрочем, не рассчитывая на ответ. Уже неделю за одной партой, и для меня это превратилось в личный ад. Потому что скучно и интересно одновременно. Он для меня — как нерешенная задачка для мозга, но так долго не поддается, что порываешься опустить руки. Скучаю на биологии, не зная, чем себя занять, и украдкой разглядываю его профиль. Скрываюсь не от него, конечно: он давно, должно быть, понял, что у меня какой-то нездоровый интерес. Или думает, что у меня шило в одном месте. Или он вообще ничего не думает. Тоже, кстати, вариант. Чувствую себя Эдвардом Калленом, который не мог прочесть мысли своей Беллки. Обычно люди сами выдают пусть не все, но многое, и не приходится самому ломать голову над чужими мыслями. Закатываю глаза и страдальчески вздыхаю над собственными размышлениями. — Данечка, тебе скучно? — приподнимает брови биологичка, заинтересовавшись моими охами-вздохами. — Нет, страдаю, — честно признаюсь, разбавляя собственную скуку. — Поделись с классом. — Но это личное, — наигранно возмущаюсь и, неаккуратно всплеснув руками, случайно задеваю плечо Ника. Он крупно вздрагивает, а я заинтересованно кошусь в его сторону. — Неразделенная любовь? — как бы понимающе хмыкает биологичка, будто это вообще ее дело. — Все вы в этом возрасте не учебой заняты. — Может быть… — бормочу на автомате, потеряв суть разговора. Учительница ударяется в собственные воспоминания на радость одноклассникам, а я не свожу взгляда с Ника. Ему было неприятно? Или просто неожиданно? — Прости, — вырывается против воли. — Я не специально. Хоть бы кивнул. Хоть бы какой знак подал. Но снова нет. *** — Поделись хоть наушником вторым, что ли, — с упреком шепчу я, выводя в тетради уродливые каракули. Уже который день стараюсь подваливать к нему с чем-то новым. Для меня это теперь как личный ритуал. Как зарядка по утрам. То про музыку расспрашиваю, то про книги, мол «Что там читаешь на переменах?» Или «Скинь мне тоже, удивлю потом нашу Викторию Михайловну». Или «Дождь сегодня». Или «Куда поступать будешь, уже решил?» Или «Прикинь, на каникулах учился на сноуборде кататься». На каникулах, кстати, было тяжелее всего. Порывался написать ему что-нибудь, может, даже скинуть фотки, какой я смелый и резкий на борде стою, но не стал. — Ногу подвернул, — жалуюсь, но этого сухаря все равно не пронимает. Маша, сидящая перед нами, беспокойно ерзает на стуле. — Но ты не переживай, жить буду. Воробьева, наконец, не выдерживает, разворачивается и прямо мне в лицо: — Савин, ты заебал уже! Рот совсем не закрывается? — пылко наезжает на меня, нахмурив брови. Удивленно улыбаюсь, а она вдруг перехватывает взгляд Ника и, стушевавшись, отворачивается. И я вдруг этой суке так завидую! И злюсь на себя же. Пусть просто посмотрит. Посмотрит один раз. И я все. Я больше ни-ни. Или ни… Я тронулся. Это ненормально. Успокаиваю себя тем, что у меня просто математический склад ума. Я просто люблю решать задачки, да. Невозможно всерьез интересоваться человеком, с которым даже ни разу не говорил. Я знаю его лишь по нескольким фоткам, по веренице треков с его Саундклауда и по ровному невозмутимому профилю. По отстукиваниям ручки по столу и пальцев по уху. По резинке, которая кочует с его волос на бледное запястье. И я давно не слышал его голоса. С нетерпением жду урока литературы. Может, Михална сегодня его поспрашивает или даже вызовет к доске, и я смогу без стеснения любоваться его прикидом. Он сегодня весь в черном. Как всегда. И Михална действительно его спрашивает, но в ответ звучит лишь равнодушное: «Не знаю». Зато у него хорошее настроение. *** Теплеет, и в воскресенье мы играем на улице. Матч против пятьдесят пятой гимназии оканчивается проигрышем, и в понедельник я прихожу то ли злой, то ли подавленный. Ник появляется к третьему. Не желая навлекать на себя гнев Воробьевой, решаю написать записку. Если она снова на меня накинется, а потом будет самым наглым образом смотреть Нику в глаза, я сорвусь. Строчу Аглае в телеге, чтобы одолжила свой блокнотик. Тетрадь рвать не хочется, а у нее этих блокнотов целая куча. Аглая — канцелярская наркоманка. Блокнот кочует по рядам — с третьего на наш, первый, — и останавливается в руках у Женьки. Он его тянет Нику, но Ник, конечно, ничего передавать не собирается. Он вам не посыльный — читается в его глазах. Или мне уже мерещится. Ник сидит, расслабленно откинувшись на спинке стула, поэтому я решаю перегнуться через него спереди. Не вставать же посреди урока. Пригибаюсь, протягивая руку Женьке, и щеку обдает горячим ровным дыханием. Моргаю, застывая на мгновение, стискиваю пальцами край парты и, рывком забрав блокнот, возвращаюсь на место. Все это действие занимает каких-то пару секунд, но в моей голове время замирает, и я все еще чувствую, как горит щека. Или это я покраснел? Пожалуйста, только бы не это. Слепо листаю пустой блокнот в поисках собственных мозгов. Отстраненно думаю, чего бы такого еще попросить у Аглаи или у того же Женьки. И вот как повернусь лицом в следующий раз, некуда ему будет деться, посмотрит как миленький. План теплится в моей груди и кажется хитровыебанным. Но с него станется одарить меня пустым взглядом «сквозь», который и взглядом-то не назвать. А это не то, чего я жду. Вырываю лист из маленького блокнота и строчу: «Проиграли вчера против ваших». И пальцами двигаю листок на его сторону. Проигнорирует, как и все мои словесные доебы прежде, сделает вид, что не заметил. Но он не делает. Одним изящным взмахом отправляет клочок бумаги в свободное падение на пол, даже не взглянув. Неужели ему совсем неинтересно? Может, там код от банковской карты? Или секрет бессмертия? Ему совсем неинтересно. А мне — еще как. И я, вдохновившись, строчу следующее: «Ты же в 55 учился?» Почти с восторгом наблюдаю, как записка летит вслед за первой. Над следующей не запариваюсь и просто пишу «Хуй». «Хуй» припечатывает мои старания сверху. После урока старательно собираю листки с пола и отправляю в мусорную корзину у зеркала. Рискую стать коллегой по цеху баб Вали — нашей славной уборщицы, но это, пожалуй, стоит моего нового развлечения. *** Иногда строчу в записках формулы или тему урока — просто чтобы что-то написать и чтобы Ник не расслаблялся. Не один же я должен трудиться на благо наших отношений. Иногда пишу что-то, что меня тревожит или раздражает, выкладываю, как на приеме психолога, зная, что это все равно никто не прочтет. Как, например: «Придурки из десятого совсем обнаглели. Пишут про тебя всякие гадости в подслушке». «Хочешь, я на них наеду?» «Скажу, что только я имею право писать про тебя гадости». «Ведь кто, как не я, действительно это заслужил кровью и потом?» Некоторое дублирую вслух. «Почему не спал до четырех?» — Так почему ты не спал до четырех? Музыку свою писал опять? Смотрит на доску и стучит дважды по наушнику. *** Решаюсь все же провернуть финт с ушами. Вернее, с глазами. Уже все равно, как он посмотрит. Пусть хоть «сквозь», хоть «вскользь». Мне этого будет достаточно. И я, наконец, успокоюсь. Я, наконец, пойму, что ничего там нет, в этих глазах. Обычных, среднестатистических, как у всех, глазах. И меня, наконец, перестанет ломать от его близости, которая ощущается так, словно я в Арктике, а он — в Антарктике. Пишу Женьку, что мне жуть как нужна его замазка. Замазать на лбу слово «дебил», которого на деле нет, но ощущается с каждым днем все сильнее. Тянусь снова спереди, как в прошлый раз, и снова ощущаю теплое дыхание. Мысли рвет в разные стороны, но я упрямо забираю корректор в форме ручки, делаю вдох, решаясь, и поворачиваю голову, словно ныряя с разбега в холодное море, наплевав на все. Я, наконец, избавлюсь от своей больной зависимости и продолжу жить дальше, словно никакого Ника не существовало. Он просто одноклассник. Один из. Поворачиваю голову — градусов сорок пять уже позади и впереди еще столько же — и вдруг натыкаюсь на препятствие. Его прохладный палец утыкается в мою щеку и давит, отворачивая лицо обратно. Тяжело сглатываю. Натыкаюсь на Женькин изумленный взгляд и, опомнившись, быстро опускаюсь на место. Это просто пиздец. *** Заболеваю на целую неделю. Безнадежно жду весточки от Ника — вдруг напишет, как скучает без меня? Конечно, не пишет. Пишу я. Только не ему, а Аглае. Благо, она первая справляется о самочувствии, и не стыдно задать вопрос — как там, в школе? Мне неинтересно, «как там, в школе». Мне интересно, как там Ник. Сходит ли с ума, не зная, куда себя деть в мое отсутствие? Наверняка. Мечется по кабинету, требуя мой адрес, чтобы притащить апельсинов и открытку с сердечком. Усмехаюсь, представляя эту картину. Все, что мне теперь и остается — представлять. Спрашиваю, что там, но в школе ничего интересного для меня не происходит. До четверга. В четверг Ник хамит Виктории Михайловне, и та даже отправляет его к завучу. В тот день он на занятия больше не возвращается. *** Самый нервный понедельник за последний год. Вхожу в класс и первым делом смотрю на свою парту. Сидит, безразличный. Как всегда. Одноклассники накидываются с приветствиями. Сидит, скучающий. Как всегда. Жду начало урока и отстукиваю ручкой по столу — прямо как он. «Скучал?» Похуистично отправляет мое «скучал» на пол и стучит по уху два раза. Стук-стук. «Эй, я чуть не умер, у меня было 38,5!» На пол. Стук-стук. «Ты бы хоть цветы прислал, а то невежливо как-то». На пол. Стук-стук. «Посмотри на меня!» — корябаю нервно, игнорируя косящиеся взгляды. На пол. Стук-стук, блять! Задыхаюсь от злого отчаяния и не нахожу ничего лучше, чем настрочить прямо у него на полях: «Ты заебал!» И это правда. Я так устал от этого бреда, что больше не могу это вывозить. Еще прошлой ночью, кажется, я принял решение прекратить эти странные — нет, прямо скажем — ебанутые попытки с ним сблизиться. Попрошу у классной снова меня пересадить. Буду клясться, что последний раз. Что остаток года буду мышкой и паинькой. Только бы это закончилось. Смотрю на свое отчаянное «Ты заебал!» и рвано выдыхаю. Давай, кидай тетрадь на пол тоже. Не сомневаюсь, что так и поступит. Но вопреки моим ожиданиям, тетрадь остается лежать на столе. И то, что он делает дальше, сводит с ума, и я натурально чувствую, как снова поднимается температура. Он резко дергается со своей ручкой к моей тетради и пишет крупными буквами на весь тетрадный лист проникновенное «ОТЪЕБИСЬ». Аккуратно так выводит, с чувством, кончик языка еще не хватало высунуть от усердия. Губы расплываются сами собой — я их не просил. Улыбаюсь как последний дурак, растекаясь на стуле. Лед тронулся, получается? Или это разовая акция? Он зачем это сделал? Знает же, что теперь точно не отъебусь. Ник, ты… На последнем уроке вырываю лист из блокнота и пишу глупое: «Ты любишь шоколад?». Привычно двигаю вопрос на его сторону и убираю руку. Жду, когда потянется знакомым движением в попытке в очередной раз скинуть на пол, и в этот момент снова прижимаю клочок бумаги пальцами к столу. Как я раньше до этого не додумался? Одергивает руку от неожиданности и тянет к уху. Стук-стук. Кожей чувствую, как бесится. Минуту сидит неподвижно и, наконец, опускает взгляд. Победно выдыхаю и закусываю изнутри щеку, чтобы не улыбнуться. Тянется ручкой, и только когда убираю пальцы — но недалеко, так, на всякий случай, — пишет под моим вопросом лаконичное «Нет» и сует под мои пальцы. Стук-стук. Нет. Но это ничего. *** Мозги мои окончательно съезжают набекрень. Роюсь в рюкзаке посреди урока и дрожащими руками кладу на парту чупа-чупс. Качу к нему ближе, и цветная обертка едва слышно шуршит под пальцами. Опускает взгляд — ждет, пока уберу руку. Цепляет пальцами белую тонкую палочку и отшвыривает на пол к батарее. Заинтересованные головы поворачиваются в нашу сторону, и химичка строго хмурит брови: — В чем дело? — Извините, уронил, — почти радостно сообщаю и тянусь вниз, подбирая леденец с пола. Потеряв интерес, одноклассники возвращаются к изучению ионных уравнений, а я пишу у него на полях: «Не нравятся клубничные?». Пробегает глазами по строчке и скучающе поднимает голову. «Может, яблочные?» «Апельсин?» «Со вкусом энергетика?» «Но он больше твоей головы, так что вряд ли». Чуть дергает бровями вверх на мою глупую шутку и выводит круглыми буквами «Кола». Удовлетворенно улыбаюсь уголками губ и откидываюсь на спинку. *** На следующий день выкладываю на парту чупа-чупс со вкусом колы, не успеваю отложить рюкзак, как он подхватывает конфету пальцами и прячет в кармане своей черной уютной толстовки. Удивленно смотрю на его бесстрастный профиль, мягкие бледные губы, и фантазия рисует самые смелые картинки с участием этих губ и чупиком со вкусом колы. Отгоняю непрошенные мысли и стараюсь отвлечься темой урока. А перед физрой он устраивает мне шоу-представление. В раздевалке, как всегда, шумно. Ник переодевается, перекатывая чупа-чупс от одной щеки к другой. Отстраненно переговариваюсь с одноклассниками и стараюсь не смотреть в его сторону, но периферическим зрением то и дело выхватываю оголенные части светлой кожи. Зачем ты, блять, это делаешь здесь? Быстро заканчивает переодеваться и выходит из раздевалки. Неосознанно тянусь вслед за ним, не заметив, как на мне уже оказались шорты с футболкой. Стоит расслабленно перед входом в спортивный зал, скучающе прислонившись спиной к стене, и перекатывает между губ белую палочку. Его волосы стянуты в короткий высокий хвост. Голые острые коленки плавят мой мозг, и я останавливаюсь прямо напротив. Смотрит куда-то вбок — куда-то, где не мои глаза. Смотрит и перехватывает пальцами палочку. Леденец выскальзывает наружу между влажных губ с неприличным звуком. Розовый язык ловко облизывает сладкие края. Проворачивает пальцами, вращая леденец вокруг оси, и льнет к нему покрасневшими губами, собирая слюну. Медленно облизывается, словно нарочно, и конфета снова ныряет ему в рот, ускользая от моего взгляда. Тяжело сглатываю. Умираю, наблюдая за его выкрутасами, и молюсь всем богам, чтобы никто не решил порадовать нас своим внезапным появлением. Когда уже собираюсь потерять остатки разума, Ник внезапно вгрызается в конфету зубами. Слышу громкий хруст. Дробит, не жалея, на осколки, и на свет появляется только пустая палочка. Лениво отталкивается от стены и, не глядя, сует палочку в карман моих шорт и уходит в зал. А я еще добрых десять минут пытаюсь привести себя в чувства в туалете, плеща в разгоряченное лицо ледяной водой. На следующем уроке пишу ему: «Не делай так больше». И он действительно так больше не делает, хотя я таскаю ему чупики теперь каждый день. *** Аглая налетает на меня с порога: — Даня, ты это видел? — и тычет телефоном мне в нос. Морщусь и кошусь глазами на четвертую парту в первом ряду. Мне, конечно, дико интересно (нет), что там произошло, но мне жуть как нужно поделиться со своим немым другом новостями. — Ну что там? — вздыхаю, зная, что не отвяжется ведь. — Ты Ксюше нравишься! — почти гордо сообщает, демонстрируя экран телефона. Там все та же пресловутая подслушка. «Предлагаю новый пейринг! Савин+Никифорова». Кто-то из учащихся занимается этой хренью весь учебный год. В группу постоянно льются анонимные посты с новыми именами. Уже кого с кем только не скрестили, даже учителя пострадали в этой схватке больных умов. Ксения Никифорова — красавица из десятого, которая уже сама с кем только не шипперилась без помощи зала. — Это мог кто угодно написать, — отмахиваюсь, готовый идти за парту, но Аглая интригующе кивает и открывает комменты. «Савифоровы. Звучит элегантно» — коммент от ее подружки. «Может, у него вообще девушка есть» — кокетливый комментарий со смайликом от самой Ксюши, который и наталкивает Аглаю на очевидный вывод. У меня нет никакой девушки, и сейчас мой интерес сосредоточен на одной конкретной светловолосой макушке, но ни Аглае, ни, тем более, Ксюше об этом знать совершенно необязательно. — Послушал вчера твой новый трек, — оповещаю шепотом во время урока. — «Passion» — это про меня? И улыбаюсь, наблюдая, как с раздражением тянется к уху. На последнем уроке от скуки вдруг решаю залезть в подслушку и натыкаюсь на новый анонимный пост: «А с кем будем шипперить милашку Ника из 11-го?» Открываю комменты и выпадаю в осадок. Первый же строчит тот чел из десятого, который в прошлый раз острил про фен. «Предлагаю с ножницами, а то ему уже девчонки начинают завидовать». А второй… Второй пишет Ник. «Долбаеб» — и это на моей памяти его первый коммент в этой группе. Он даже подписан не был. «Это ты мне?» «Других долбаебов здесь что-то не вижу». «Давно в ебало не получал, коротышка? Ты лучше яйца отращивай, а не волосы». «Что-то тебе мои волосы совсем покоя не дают. Влюбился, что ли?» Действительно — что-то этот Волков проявляет нездоровый интерес. А в этой школе нездоровый интерес к Нику имею право проявлять только я! Ты, что ли, все чупа-чупсы с колой в магазине у дома скупил? То-то и оно. И через десять минут новый пост. «Поздравляю, вот и новый пейринг: Луковский+Волков. Луколковы — как вам? Не слишком сладко?» Морщусь и долго пытаюсь придумать, как бы звучал наш с ним этот… пейринг? Но ничего сносного не выходит. *** Спускаюсь со школьного крыльца и с наслаждением вдыхаю теплый весенний воздух. Шагаю кроссовками по сухому асфальту и все не могу привыкнуть к этому забытому за долгую зиму ощущению. Малышня на продленке носится с беззаботным гомоном во дворе школы. Старшеклассники собираются группками и несутся по своим важным делам — покурить, наверное. Я подоставал сегодня Ника от души и не планирую на этом прерывать свою продуктивность. Может, даже пару пробников ЕГЭ сделаю, если настроение будет. Не успеваю я порадоваться чудесному деньку, как заворачиваю за угол школы и вижу пренеприятнейшую картину: Ник стоит в окружении четверых парней. В одном из них узнаю того самого, которого Ник в комментах назвал долбаебом. Волков. Парни что-то втолковывают ему на быдлячьем — сужу исключительно по языку тела — но Ник стоит расслабленно, курит не спеша, будто без интереса слушает — ну что, какие там новости на районе? Его светлые тонкие волосы развеваются на ветру. И в следующую секунду в эти самые волосы наглым образом вцепляется рука Волкова. Другой рукой он с размаха бьет в скулу. Ник не теряется и бьет в ответ, с чувством — так, что Волков удивленно отшатывается. Но Ник один, а их четверо. В глазах темнеет от злости. Замираю на мгновение, впуская в голову вспышку ненависти, и в следующее уже срываюсь с места. Долетаю за какие-то секунды и, не разбирая, набрасываюсь на одного из, который, впрочем, быстро наскучивает. Выцепляю глазами Волкова, он рядом — только руку протяни. И я протягиваю. Но вовсе не в жесте доброй воли. Вовсе. Вкладываю в удар все негодование. Не смей, сука, трогать эти волосы! Что я говорил про чупики?! Бьет хаотично, наотмашь, сбитый с толку, не в силах адекватно настроить на меня прицел. Не ожидал, что мелкий из одиннадцатого сумеет дать сдачи. Не ожидал дважды, что за него кто-то впряжется. Не ожидал трижды, что за него впрягусь я. С наслаждением хватаю за волосы и прикладываю о колено. И вдруг на периферии замечаю невысокий силуэт. Ник пролетает мимо и дергает меня за рукав, увлекая за собой. — Бежим, — шелестит он, и мы бежим. Я не знаю, зачем и куда. Парни уже явно не были настроены на продолжение банкета. Группка недалеких десятиклассников, решивших вчетвером наехать на — на их взгляд — слабого — не те, от кого надо бы бежать. Но я бегу. Перед глазами проносятся знакомые панельки. Несмелые лучи весеннего солнца путаются в его светлых прядях. Он впервые со мной заговорил. Если ради этого каждый день придётся бить морды его обидчикам… Просто назовите имена. Мы сбавляем темп, и я наконец спрашиваю, не надеясь на ответ: — Почему мы бежим? Переходит на шаг и вдруг отвечает с чем-то странным, похожим на улыбку, в голосе: — Тебя надо держать подальше от людей, ты же его чуть не убил. Ошарашенно останавливаюсь и прожигаю взглядом его затылок. И он вдруг делает две вещи. Первое: он смеется. Второе: он оборачивается и смотрит мне в глаза. — Ты псих, — качает он головой. Я — да. У него чуть подбитая скула и блеск в глазах. У меня оторопь напополам с восторгом. У меня поражение в самую грудину и подрагивающие руки. Замираю, не в силах отвести от него взгляд. Наверное, со стороны я выгляжу как человек, которому требуется скорая медицинская помощь. Наверное, Нику стоит вызвать санитаров, потому что вряд ли я скоро смогу вспомнить, как ходить. И дышать. Он смотрит мне прямо в глаза, и я не отвлекаюсь ни на чуть не задевшего меня плечом спешащего мужчину, ни на громкий гомон детей возле подъезда соседнего дома. Он смотрит мне прямо в глаза, и я не понимаю, как мне могло прийти в голову, что у него могут быть обыкновенные, среднестатистические, как у всех, глаза. Не понимаю, как мне могло прийти в голову, что после этого я от него отстану. Пересяду за другую парту и забуду эти серые с темной окантовкой омуты. Ник дает мне время на передышку. Достает из кармана пачку сигарет и подкуривает, укрываясь ладонью от ветра. Ник думает, что дает мне время на передышку от бега. Но дыхание я восстанавливаю совсем по другой причине. — Что? — спрашивает на мой долгий внимательный взгляд и чуть склоняет голову вбок. Выпрямляюсь и беру себя в руки. Потом буду растекаться мыслями по древу. — Удивлен, что ты все-таки умеешь разговаривать, — «со мной» — добавляю мысленно и обвиняюще щурю глаза, хоть и звучу больше изумленно, чем обиженно. — Почему? — выдыхает дым и щелчком стряхивает пепел. — Наверное, потому, что за весь учебный год ты впервые открыл рот в мой адрес? — хмыкаю и шагаю вперед. Между нами все еще ощутимая дистанция. — Мы что, вместе учимся? — почти искренне спрашивает, удивленно вскинув бровь. — Не видел тебя раньше. Разворачивается, будто потеряв всякий интерес к беседе, и идет вперед. — Ну да, с глазами та же история, — улыбаюсь уголком губ и шагаю следом. Что мне теперь с тобой делать? Плетусь за ним, чуть позади, засунув руки в карманы ветровки, и молчу. Все мысли, слова, вопросы, которыми я донимал его на протяжении почти двух месяцев, вдруг вылетели из головы. Как будто я наконец сдал экзамен, и вся выученная информация улетела в архив моей памяти за ненадобностью. Спустя десять минут останавливаемся возле высокой новостройки. — Подожди здесь, — бросает через плечо и скрывается в подъезде. Надо же, не забыл о моем существовании. Усаживаюсь на аккуратную лавочку возле подъезда и перевожу дыхание. Костяшки пальцев слегка саднит, а в голове гуляет ветер. Мы теперь, типа, общаемся? Или завтра он снова будет играть в незнакомцев? Через несколько минут дверь подъезда открывается, и на улицу вылетает исчадие ада. Крупный мускулистый пес бело-коричневого окраса с вываливающимся языком и бандитской мордой. Слава богу, что на поводке. Не слава богу, что на поводке у Ника. Пялюсь на собаку во все глаза с нескрываемым удивлением. Он буквально выглядит больше своего хозяина. Поднимаюсь и с опаской подхожу ближе. — Это угроза? — выдыхаю, пока пес увлеченно обнюхивает мою руку. Решил меня отпугнуть этим адовым созданием, что ли? — Это Фанта. Американский булли, — отвечает Ник и чешет пса за ухом. Фанта? Вопросительно поднимаю бровь, и он поясняет: — Сестра назвала ее Фантастикой. Я говорил, что это очень длинно. Так что она просто Фанта. Девочка, значит. Спокойнее от этого не становится, конечно. Идем в зеленеющий парк недалеко от его дома, где всегда целая куча собачников. Фанта оказывается очень игривой и нападать пока ни на кого не планирует, но некоторые прохожие оглядываются на нее с опаской. Прогуливаемся молча и не спеша. Наблюдаю, как он губами обхватывает фильтр на фоне приближающегося заката. Выдыхает дым, перехватывает поводок покрепче и вдруг выдает, разрезая долгое молчание: — Так надо было всего разок с тобой поболтать, чтобы ты заткнулся? — досадливо цокает и качает головой, словно не может поверить в то, как легко мог от меня отделаться. — Неверную я избрал тактику. — Так у тебя была тактика? — задумчиво прикусываю губу и решаюсь задать вопрос, который мучил меня на протяжении такого долгого времени: — Не поделишься, почему так усердно меня игнорил? Затягивается почти раздраженно и долго молчит, прежде чем пренебрежительно бросить: — Терпеть не могу тупорогих спортсменов. — С чего ты взял, что я тупорогий? — По лицу увидел. — Это когда? — Когда впервые вошел в класс, — презрительно кривит губы, а я вдруг довольно улыбаюсь, вызывая непонимание в его взгляде. — Так ты все-таки смотрел на мое лицо, — довольно констатирую, наслаждаясь тем, как долго до него доходит смысл сказанного. — Здорово, Никитос! — радостный возглас отвлекает нас от зрительного спарринга, и мы оба оборачиваемся на высокую улыбающуюся фигуру. — Мы вас уже заждались. Ник сует сигарету в рот, освобождая руку, и пожимает протянутую в приветствии ладонь. — А ты… с другом? — нерешительно спрашивает незнакомец, скосив на меня глаза и приподняв в удивлении брови. — Не знаю его, — Ник безразлично пожимает плечами, будто и правда впервые меня видит, и отстегивает поводок, позволяя Фанте радостно рвануть к такой же крупной, как она сама, собаке, но явно совсем другой породы. Закатываю глаза и протягиваю ладонь. — Даниил. Мы одноклассники. — Илья. Приятно познакомиться, — отвечает и с дружелюбной улыбкой жмет руку. Высокий, темноволосый и чуть старше нас. — А мы, вроде как, приятели по прогулкам. Непонимающе хмурюсь, и он тут же поясняет: — Видал этих мутантов? — кивает на резвящихся в стороне собак. — Они ж активные пиздец, им надо куда-то энергию девать. Некоторые собачники стремаются к ним своих мелких подпускать, так что лучший вариант — словиться с кем-нибудь, у кого такая же псина здоровая. — А вашу как зовут? — Миса. Сдружились девчонки, еле потом по домам их растащишь, — улыбается доброй, мягкой улыбкой, по которой понимаю, как сильно любит свою питомицу. — И давай на ты. У тебя есть собака, Даниил? — Да нет, — жму плечом. — Я больше кошатник. Илья одобрительно кивает, расспрашивает меня про кота. И так какое-то время мы беззаботно болтаем, травим друг другу байки про своих питомцев и их причуды. Мне легко с людьми, особенно — с такими дружелюбными и открытыми, как этот Илья. Мне легко с людьми, которых не зовут Ник. А он уже с любимым аирподсом в ухе, настукивает, переключая треки, стоит чуть в стороне и время от времени кидает игрушку в виде большой косточки виляющим хвостами собакам. — Кстати, — Илья чуть повышает голос, чтобы Ник точно понял, что обращаются к нему и расслышал вопрос сквозь играющую в наушнике музыку. — Я думал, сегодня Юлькина очередь. — У нее зачетная неделя в универе, — кидает в ответ, оглянувшись через плечо. — Ну да, да, — кивает Илья, и взгляд его вдруг становится чуть задумчивым, всего на секунду. Мотает головой, словно отмахиваясь от навязчивой мысли, и снова спрашивает: — Когда предки приедут, не знаешь? — Да не знаю я, че пристал? — раздражается и разворачивается всем корпусом. — Ну все-все, разнылся-то, — ничуть не обидевшись, отмахивается Илья с улыбкой, будто с младшим братом по привычке беззлобно цапается. И снова оборачивается ко мне, спрашивает: — Ты тоже, как Никитос, в Политех поступать собираешься? — Угу, — киваю, хотя на деле-то еще не планировал свой дальнейший путь после школы. ЕГЭ еще сдать бы, а там видно будет. Но за клочок новой информации я был ему благодарен. Ник в немой угрозе сужает глаза и не спеша подходит ближе. — Там, если что, мышцами поиграть для поступления будет недостаточно. Сощуриваю глаза и не успеваю ничего ответить на его колкость, отвлекаясь на Илью, который вглядывается вдруг в лицо Ника и хмурится. — О, я и не заметил сразу. Это кто тебя так? — и указывает пальцем на наливающийся на бледной скуле синяк. — Поклонники, — чуть не с придыханием отвечает Ник и перехватывает губами тлеющую в пальцах сигарету. — Это кто ж осмелился? — Гопник из десятого. Не дают ему покоя мои волосы, — небрежным щелчком отправляет бычок прямо в мусорку. — Дрочит на них по ночам, что ли? Ты бы видел, как он в них вцепился. — Ты, если что, набирай, я ему объясню ласково, как не стоит себя вести, — угрожающе сводит брови и поджимает губы. — Ну нихуя себе, защитников развелось, — недовольно цокает Ник и косится на меня. — Может, мне даже понравилось? — Фу, Никитос, — смеется Илья, и лицо его разглаживается. А мне вот несмешно. Вообще ни капли. — Ты что, после Шта… — Фанта, ко мне! — рявкает Ник и, дождавшись, когда та радостно прискачет к хозяину, цепляет поводок. Я бы в ее сторону себе такой тон позволять не стал. — Давай домой. Провожаю Ника с Фантой до дома, и он уходит, ни слова не сказав на прощание. Впрочем, я бы удивился, услышав от него нечто вроде: «Хорошего вечера, увидимся в школе!» — До завтра, — задумчиво бормочу себе под нос, когда дверь подъезда громко хлопает, закрываясь. *** Новость о драке разлетается по школе довольно быстро: еще вчера вечером мне пришла куча сообщений с расспросами о случившемся. А уже в классе на меня первым делом налетают Аглая с Женькой. Рассказываю им в общих чертах, не желая вдаваться в подробности. У Ника — синяк на скуле, а у меня — разбитые костяшки, и я почему-то неловко горд за это. Закусив губу, радуюсь, что мы как будто в парных костюмах и нас что-то связывает. Даже благодарен тому мудаку Волкову, что все так сложилось. — Ник, — окликаю его полушепотом и замечаю, как слегка вздрагивает от неожиданности. — Ты вчера это серьезно сказал? Непонимающе хмурится, не отводя взгляда от доски, и я тут же поясняю как-то неловко: — Ну, что тебе понравилось. Раздражается, все еще не понимая, о чем идет речь, и пишет в моей тетради, не заботясь о том, чтобы хотя бы строчить на полях, а не в середине, заходя своим размашистым почерком на выведенные формулы. «Что понравилось?» «Как Волков тебя за волосы схватил» — пишу, почему-то немного нервничая. Усмехается еле слышно и медленно, будто с наслаждением выводит: «А твое какое дело?» Поджимаю губы и уже жалею, что задал этот вопрос, но все же неуверенно пишу: «Ну… он же уебок». Закатывает глаза и возле своего предыдущего вопроса ставит еще один вопросительный знак. «А твое какое дело??» Подчеркиваю свое глупое и какое-то по-детски наивное «Ну он же уебок» двумя чертами, а он лишь ставит третий вопросительный, издеваясь. Переворачиваю с психу страницу и упрямо переписываю все формулы урока на чистый лист. Не знаю, чего я вообще вдруг так завелся. И вопрос изначально задавал не так чтобы серьезно. Да и понятное дело, что он просто издевается. Уже нервы с ним сдают, кажется. Скоро с успокоительными в школу начну ходить. После школы плетусь домой со странным ощущением, какое бывает, когда поссоришься с другом. Но мы с Ником не ссорились, и уж тем более никакие мы не друзья. Но на душе все равно паршиво, а еще как-то надо взять себя в руки и через час собираться на тренировку. И вечером все-таки порешать пару тестов, которые вчера по понятным причинам не оказались в списке моих приоритетов. Первыми в списке были размышления о Нике и воспоминания о прошедшем дне. О драке и о прогулке. Больше о прогулке, конечно, и о том, что мы, наконец-то, вроде как общаемся. Я думал, мне одного этого осознания хватит с лихвой, но немного просчитался, и теперь оказывается, что этого просто чертовски мало. Успокоиться и жить прежней жизнью уже не получается. Теперь я гашусь от звонков и сообщений, и привычные встречи с друзьями уже не кажутся мне классной идеей. Я странным образом помешался на человеке, который заинтересован во мне меньше чем кто-либо. В конечном итоге решаю пропустить сегодняшнюю тренировку. Звоню тренеру и вру, что приболел. Дохожу до парка и выглядываю Ника среди собачников. Сперва замечаю Фанту, а после уже и его. Сидит чуть поодаль на скамейке: правая нога согнута в колене и щиколоткой уложена на колено левой. Копается в телефоне и задумчиво поправляет наушник в ухе. Сажусь рядом, засунув руки в карманы, и смотрю вперед. Краем глаза замечаю, как поднимает в мою сторону голову, смотрит пару мгновений и снова утыкается в телефон. — Это шутка была, ясно? — подает голос через пару минут. — И если ты и дальше планируешь быть таким тупым, то скажи сразу, я скормлю тебя Фанте. Дальше? Звучит многообещающе. Невольно расслабляюсь, коря себя за дурные мысли, и перевожу тему: — Где Илья? — спрашиваю, не замечая поблизости добродушного паренька. — Вызвался отвезти Юлю по ее делам. Киваю и нахожу глазами Фанту. Благо, парочку крупных собак себе в друзья она все же нашла. Сидим так еще какое-то время, и вскоре Ник подзывает Фанту, чтобы пойти домой. Провожаю их, как и в прошлый раз. Уже разворачивается лицом к подъезду, когда вдруг решаюсь напроситься к нему. Ко мне он не пойдет точно, а так хоть какой-то шанс провести вместе побольше времени вне школьных стен. — Покажешь, как музыку пишешь? Оборачивается и кажется мне сбитым с толку. Размышляет пару мгновений и, наконец, отвечает: — Ну… Ладно, пойдем. Как будто вообще от меня такой наглости не ожидал — и оттого так быстро согласился. Жмет в лифте на седьмой этаж, и мы поднимаемся в тишине, которую разбавляют только громкие вздохи Фанты. — Хочешь… чай, что ли? — бормочет слегка отстраненно, пока разуваемся в прихожей. — Или что там гостям предлагают? — У тебя что, гостей не бывает? — хмыкаю недоверчиво. — Изредка. У Юльки чаще, — бросает через плечо и отправляется на кухню. — У тебя друзья-то есть? — спрашиваю осторожно. — Есть. По музлу и из Америки парочка. — М-м… — тяну и раздумываю, стоит ли дальше расспрашивать, и все же решаю, что ничего такого в этом нет: — А такие, чтобы вживую с ними видеться? — Зачем? — оборачивается и смотрит на меня в искреннем удивлении. — Мне никто особо не нужен. И мне с этим правда нормально, не надо так смотреть. — Всем нужно живое общение, — говорю как само собой разумеющееся и пожимаю плечами. — Слова истинного экстраверта, — цокает недовольно, будто даже слегка осуждающе, и снова отворачивается. Фанта остается в гостиной, укладывается в огромных размеров лежанку и устраивает голову на лапы. Наблюдаю за ней из-за приоткрытой двери кухни, пока Ник возится с чаем. Протягивает мне большую белую кружку и ведет в свою комнату. У него просторно и довольно светло. Чисто, но на рабочем месте творческий беспорядок. Два монитора, в одном из которых открыт Саундклауд, а на втором какая-то мудреная прога — видимо, для музла. Вокруг клавиатуры куча канцелярской и прочей мелочевки, которую он сгребает в выдвижной ящик стола. Ставит передо мной вазочку со сладостями, а сам достает оттуда баунти. Наблюдаю, как забирается с ногами в компьютерное кресло, и удивляюсь, как это вообще может быть хоть каплю удобно. — Пиздец ты компактный, — комментирую свое наблюдение и усаживаюсь рядом на принесенный из гостиной стул, отставляя кружку подальше от клавиатуры. Ник переводит на меня уничтожающий взгляд, но ничего не отвечает. Приподнимаю брови, наблюдая за тем, как он отрывает по диагонали обертку, и насмешливо упрекаю: — Ты же говорил, что не любишь шоколад. — Это шоколадом-то трудно назвать, — фыркает и откусывает почти половину. А я беру себе информацию на заметку. Чупа-чупсы, должно быть, все равно ему уже надоели… Запивает чаем и быстрым движением облизывает губы, а я залипаю тут же. Влажные и бледные. Красивые, что пиздец. Совсем не к месту вспоминаю, что он вытворял ими возле спортивного зала. Я много раз уже думал: что это тогда было? Намек какой-то? Если да, то как я должен его расценивать? А если нет, то, ну… Не мог же он это просто? Или мог? Это же Ник. Сижу, раздумываю и разглядываю его губы, пока он занят чем-то в компе. И он вдруг тихо спрашивает, разрезая тишину: — Хочешь попробовать? Блять, да, хочу, конечно, но вряд ли ты о том же, о чем и я. Смотрю на губы и пытаюсь понять, что он от меня хочет. — Или просто посмотришь? — так же тихо произносит и задумчиво проводит зубами по нижней. — Да, — отвечаю, просто чтобы что-то ответить, и слышу, как собственный голос немного осип. Быстро моргаю, пытаясь привести разум в чувства, и, наконец, спрашиваю: — О чем ты? Вздыхает и раздраженно закатывает глаза. — Ты вроде хотел посмотреть, как я музыку пишу. Сам хочешь попробовать или как? — А, да, — неловко чешу бровь, надеясь, что он не заметил моего минутного помешательства. — Не знаю, а получится? — Ну, не сразу, конечно. Все с чего-то начинают. И он с готовностью показывает мне программу, рассказывает про основы. Про паттерны, каналы и семплы. Пытаюсь слушать внимательно и даже задаю вопросы, когда слышу незнакомые термины. Он на удивление терпелив и спокоен, и я понимаю — ему так сильно нравится музыка и все, что с ней связано, что он готов говорить об этом часами, несмотря на то, что сам по себе не особо общительный. Сижу и слушаю его, а в голове мелькает мысль о том, что всего несколько дней назад мы еще не общались и я был рад любому вниманию с его стороны, даже такому, вроде бы, оскорбительному, когда он скидывал мои дурацкие записки на пол. А теперь я сижу у него в гостях, и он уже наговорил мне больше, чем за весь учебный год вместе взятый. Прерываемся пару раз на перекур, выходим на лестницу, потому что ему лень спускаться на улицу. Курит и продолжает мне что-то втолковывать про сэмплинг и сведение, а я вдруг остро осознаю, как мне становится не по себе. От того, что с каждой минутой, проведенной в его компании, я все больше вязну. От того, что у меня вряд ли получится с ним просто дружить, а даже дружба с ним — это уже что-то из ряда вон. Ему же особо не нужен никто. Это он что имел в виду? Друзей или… Устраиваюсь локтем на столе, подпирая ладонью висок и разглядываю его профиль. Почти как в школе, только там я так откровенно пялиться себе не позволяю. — Устал? Ты говори, если что, а то я так еще долго могу, — улыбается чуть неловко одними уголками губ, и сразу так непривычно становится, что он умеет испытывать неловкость. — Я тоже, — отвечаю негромко, имея в виду, что долго могу смотреть, как он увлеченно болтает и крутит свои микшеры в проге. — Ты что, с Фантой обжимался? — тыкает пальцем в мое плечо. Опускаю взгляд за его указательным, и там действительно немного шерсти на толстовке. Можно сказать, что и обжимался, если язык повернется назвать обжиманиями то, как она на задних лапах налетела на меня, выпрашивая жалостливыми глазами печенье. Можно сказать, но я не говорю. Смотрю на его замерший палец и вдруг перехватываю его ладонь свободной рукой. Это происходит почти неосознанно, и я уже готов, что он отпрянет от меня в недоумении или спросит, чего это я вообще делаю. Но он не шевелится и только смотрит. Может, ждет, что я буду делать дальше. Провожу подушечками пальцев по его запястью, по тыльной стороне ладони, ловя ощущения его гладкой кожи и тихий выдох, который различаю даже сквозь негромко играющую в колонках музыку. Он все молчит, не двигается, и поэтому я смелею, скольжу чуть выше, по предплечью, и именно в этот момент его телефон взрывается громким звуком. Вздрагиваем оба, и он наконец одергивает руку, хватаясь за звенящую трубку. — Да? Да, дома, — в нечетком голосе на той стороне улавливаю женские интонации и предполагаю, что звонит сестра. Знаю теперь, кого благодарить за испорченный момент. — Ну, разумеется. Хорошо, давай. Откладывает телефон на стол и кидает на меня нечитаемый взгляд. Решаю перевести тему, чтобы нам не пришлось обсуждать то, что произошло минуту назад. К тому же я и правда давно собирался об этом спросить. — Почему ты вернулся из Штатов? Смотрит на меня странно, хмурит брови и отрезает: — Тебе пора. *** Выкладываю на парту баунти и двигаю на его сторону. Переводит на меня изучающий взгляд. Долго смотрит, словно пытается что-то разглядеть на моем лице. Хмурит брови и вижу, как с силой сжимает челюсти. Злится на меня за вчерашнее? Так он вроде не особо против был. Или не сразу осознал произошедшее? Реально думал, что я просто так его достаю, без всяких подтекстов? Или причина в другом? Сложно было и раньше, но теперь я совсем ничего не понимаю. — Ох, спасибо, — шепчет горячо и нарочно громко, чтобы и другие, заинтересованно развесив уши, услышали. — Как приятно, слов не подобрать. Думает, я этого застремаюсь, отведу глаза и сделаю вид — типа, это не то, что вы подумали? Как будто мне не плевать, что подумают обо мне одноклассники, с которыми нас совсем скоро разведет судьба, раскидает по разным универам и даже городам. И если бы не так, все равно плевать. К счастью, их ожидания — не мои проблемы. Легче становится жить, когда вдруг осознаешь эту простую истину. Так что я только улыбаюсь и шепчу: — Пожалуйста. Буравя взглядом, подхватывает батончик со стола и медленно начинает сминать его в ладони. Продавливает пальцами, наблюдая, ожидая моей реакции. Обертка громко шелестит, и спасает только, что на ОБЖ обычно всегда довольно шумно и учительница нестрогая, так что не так много мы захватываем чужого внимания, как он рассчитывал. Смотрю внимательно в его омуты и замечаю в них вдруг что-то странное, непонятное и почти неуловимое. Будто он не меня сломать пытается. Будто это его что-то изламывает изнутри. — Почему ты меня отталкиваешь? — спрашиваю и пытаюсь хотя бы в глазах разглядеть ответ. Он вдруг подрывается и, сгребая вещи в рюкзак, громко спрашивает: — Можно выйти. Вопросительного в этой фразе ни на грамм, но учительница растерянно отвечает: — Да, Никита. Не успевает он вылететь за дверь, как я собираю вещи и, кинув «Мне тоже… выйти», выбегаю следом. Замечаю скрывшуюся за углом фигуру. Услышал, что я подорвался следом, и решил свалить в противоположную рекреацию, думая, что рвану к лестнице и вниз, к выходу. Хитрый. Но я хитрее. Нагоняю быстро и зову: — Ник. Не оборачивается, конечно, идет дальше. Хватаю его за рукав толстовки и мягко тяну, разворачивая. Зло сводит брови и грубо кидает: — Руку убрал. Отпускаю послушно, но взглядом даю понять, что не уйду и не отстану, пока не получу хоть какой-то вразумительный ответ. Устремляется к окну и прислоняется к подоконнику поясницей, скрестив руки на груди. В школе тихо, почти умиротворенно, но у меня тут маленький торнадо, который рвет и мечет по непонятной причине. Подхожу ближе и осмеливаюсь положить ладонь на подоконник, недалеко от его бедра. Подоконник же общий, и кто мне что теперь сделает? Тяжело вздыхаю, облокачиваюсь боком и смотрю на его профиль. Так привычнее и совсем чуть-чуть легче, чем глаза в глаза. Прислоняюсь к прохладному стеклу виском и снова негромко спрашиваю: — Почему ты меня отталкиваешь? — получается почти на ухо. — С чего я взял, что ты тупорогий? — припоминает мне недавний вопрос и выпаливает: — Да ты же очевидных вещей понять, блять, не можешь! Бесится. Руки на груди высоко вздымаются от глубокого дыхания, которым он пытается себя успокоить. — Так объясни. Все еще хмурится, смотря перед собой, надсадно вздыхает и выдает обидное, встающее комом в горле: — Ты мне не нравишься. Поворачивает голову и чуть не касается своим носом моего. Пару секунд смотрит в глаза, а потом переводит взгляд на губы, и меня уже рвет на части от одной только мысли. Каким-то чудом только не схожу с ума, и он, будто награждая меня за выдержку, касается моих губ в невесомом поцелуе. Это длится всего несколько секунд, но пульс успевает подскочить так, что бьет по вискам, рискуя своими гулкими ударами заставить всех школьников высыпать в рекреацию — посмотреть, что это здесь так громко шумит. Отстраняется, смотрит серьезно своими серыми глазищами и повторяет: — Ты мне не нравишься, — повторяет, пытаясь убедить самого себя. А я уже и так все понял. — Чего тогда целоваться лезешь? — спрашиваю полушепотом, ни на секунду не поверив. — Хочется, — нагло кидает в ответ, и не думая смущаться. На этот раз за поцелуем тянусь я. Мягко подхватываю нижнюю, скольжу по ней языком. Дыхание сбивается, и я кладу ладонь на его подбородок, углубляя поцелуй. Отстраняется, часто моргает мутными глазами и без тени угрозы сообщает: — Пожалеешь, если пойдешь за мной, — и оставляет меня одного, быстрыми шагами скрываясь на лестнице. Я и не против дать ему время все обдумать. *** Мы не общаемся три дня. Держаться тяжело, но я держусь. В школе отвлекаю себя учебой, после — тренировками и пробниками. Не смотрю на него, ничего не говорю и не пишу записки. Вообще не дышу в его сторону. Даю время разобраться самому и решить. Даже почти даю себе слово, что в случае «нет» оставлю его в покое. К счастью, скоро конец учебного года и на меня перестанет давить его присутствие. На четвертый день он не приходит в школу, и я почти вздыхаю с облегчением. Все-таки на расстоянии держаться куда легче. Но он появляется после уроков. Стоит за углом школы, чуть поодаль. Курит в одиночестве, без наушников, и держится как-то беспокойно. Стреляет в меня взглядом, и только поэтому понимаю, что ждет меня. Подхожу и останавливаюсь напротив, засунув руки в карманы. Впиваюсь в него взглядом, понимая, как жутко соскучился по его голосу и глазам за эти несколько дней. Молчу: жду, пока заговорит первым. И он внезапно начинает с вопроса: — Ты хотел знать, почему я вернулся из Штатов? Осторожно киваю, не понимая, при чем здесь вообще это. — У меня там был парень, — произносит, а я все еще непонимающе хмурюсь. И то, что он произносит следом, заставляет меня с силой стиснуть телефон в кармане толстовки. — И ты, блять, просто его копия. Красавчик-спортсмен, экстраверт, местный клоун-любимчик. Теряюсь и судорожно обдумываю сказанное. Один плюс в этой новости все же был — дело не в трудностях с принятием ориентации, как я уже успел себе надумать накануне. На этом плюсы, впрочем, и заканчиваются. — И какой же был его решающий минус? — спрашиваю нарочито спокойно и с усилием тру ни в чем неповинный корпус телефона. — Такой, что он ебал все, что движется. А что не движется — двигал и ебал. — Так… И я здесь при чем? — При том, что такие, как вы… Вы просто не можете. Жить без всего этого. Какая-то больная потребность находиться в центре внимания, чувствовать себя таким нужным и желанным. — Я хочу себя чувствовать нужным только одному человеку, — протестую и неловко отвожу взгляд из-за внезапного признания, впрочем, понимая, что для него сейчас мои слова не значат ровным счетом ничего. — Ты за меня ведь зацепился только потому, что я не обращал на тебя внимания. — Нет, — отвечаю почти честно. — Не только. — Задел твое эго? — разочарованно хмыкает, как будто раскусил меня. — Да нет же, — выдыхаю возмущенно и снова смотрю в глаза. Уж если я и хотел добиться его внимания, то точно не из-за раздутого эго. — И вообще, речь не обо мне. Так ты мстил ему, изводя меня? — Ничего я не мстил. Я правда хотел, чтобы ты от меня отвязался, — уныло опускает плечи и будто сдувается весь, отводя взгляд. — Не хочу застрять, увязнуть в тяге к такому, как ты. И проходить снова через все это. Смотрю на его печальное лицо и посылаю самые негативные вибрации его американскому бывшему. Подхожу ближе и аккуратно беру его тонкую ладонь в свою руку. Пробегаю мягко по пальцам и негромко, но твердо произношу: — Может, на твой взгляд, я на него и похож, но это еще ничего значит. Ты вообще пока плохо меня знаешь, так что не вешай на меня ярлыки. Я — не он. И я не планирую тебя обидеть или сделать тебе больно. Отпускаю руку, отхожу на полшага и добавляю негромко: — Подумай об этом, пожалуйста. *** На следующий день Ник снова не появляется в школе, и сразу после уроков я отправляюсь к нему. Подхожу к подъезду и пишу: «Выйдешь покурить?». Наворачиваю беспокойные круги у его подъезда, не выпуская из рук телефон. Через долгие десять минут, наконец, приходит «Поднимись на этаж» и код от домофона. Поднимаюсь на лифте на его седьмой и останавливаюсь возле широкого подоконника. В знакомой двери проворачивается замок, и Ник выходит на лестницу в белой футболке и черных штанах. Что за праздник сегодня, что он вдруг в белом? Спускается по лестнице, крутя на пальце ключи. Волосы затянуты в короткий хвост на затылке. И даже без любимого наушника в ухе. Прикуривает и запрыгивает задницей на подоконник, устраиваясь поудобнее. — Почему тебя не было в школе? — спрашиваю негромко, наблюдая, как он обхватывает губами фильтр и глубоко затягивается, разглядывая противоположную стену. — Классной заделался? — отвечает вопросом на вопрос, прищурившись. Я на это лишь приподнимаю вопросительно брови, и он нехотя отвечает: — Не захотел. — Почему? — Думал. — И что надумал? — спрашиваю и чувствую, как подскакивает от волнения пульс. Тушит недокуренную сигарету, сплюснув ее о край подоконника — так, чтобы не было особо заметно, и кидает бычок в полупустую пачку. Роется в кармане и вдруг достает чупа-чупс со вкусом кока-колы. Смотрю изумленно и думаю, расценивать ли это как белый флаг? Типа, намек, что он обдумал и принял какое-то решение насчет нас? Или я уже что-то себе напридумывал, потому что с ним иначе никак? Потому что с ним не получается прямо и просто. Потому что с ним надо думать, взвешивать и решать головоломки. Даром, что я люблю задачки посложнее. Возится, громко шуршит, срывая фантик и наконец сует конфету в рот. Посасывает, зажав за щекой, а затем вынимает обратно и устраивает мне представление 2.0, как тогда, возле школьного спортзала. С той лишь разницей, что в этот раз смотрит. Медленно ведет языком, припадает губами с громким причмокиванием и смотрит. Подхожу почти вплотную, устраиваясь между разведенными коленями, и наблюдаю за его концертом под названием «Выведи Савина из себя». Взгляд мутный и наглый — не стесняется ни черта. Укладываю подрагивающие ладони на подоконник, по обеим сторонам от его бедер, не в силах оторвать глаз от провокационной картины. Не выдерживаю и неожиданно даже для себя подаюсь вперед и припадаю губами. Сладкий леденец оказывается зажат между нашими ртами, и это так ебануто ударяет в голову, что я плюю на то, как ненормально это может смотреться со стороны. Скользим с влажным звуком, сталкиваясь горячими языками, и, наверное, никогда и ни от чего у меня еще не рвало так крышу. Ловлю его горячее дыхание, перехватываю пальцами леденец и отшвыриваю куда-то за спину. Мешает. Раздается жалобный хруст, которого я уже не слышу. Мне плевать и похуй уже абсолютно на все. Даже если все соседи соберутся прямо сейчас вместе с вахтером на этой лестничной клетке. Прижимаюсь с жадностью к горячим сладким губам со вкусом колы. Теперь никаких преград. Теперь вылизываю его рот, будто он — самая сладкая конфета в моей жизни. Мозг не находит ни одного сопротивления и ни одной причины, почему нельзя было сказать, что это не так. Кладу ладони на его колени и скольжу выше, крепко сжимая бедра, вжимаясь в него всем телом, словно это то, до чего я пытался дорваться всю жизнь. Ник податливый и горячий. Ник послушно откидывает голову назад, когда мои губы оказываются на его шее. Ник с выдохом выгибается, когда мои ладони пробираются под футболку и оглаживают спину. Ник испуганно дергается и отстраняется, когда щелкает замок в двери и на лестницу высовывается его удивленная сестра. *** Сидим молча на кухне и пьем чай, заботливо сделанный его старшей сестрой Юлей. Я чуть взвинченный и напряженный, Ник — расслабленный и скучающий, как всегда. — Это он? — спрашивает Юля, кивком головы указывая на меня. — Не, за волосы меня другой таскал, — невинно пожимает плечами и хитро косится в мою сторону. Кошусь в ответ и недовольно поджимаю губы, взглядом пытаясь донести, насколько не оценил глупую шутку. — За какие еще волосы? — недоуменно хмурит брови Юля, но, перехватив мой взгляд, быстро все понимает и закатывает глаза. Нервно ходит по кухне туда-сюда, затем останавливается и, вперив в меня не сулящий ничего хорошего прищуренный взгляд, спрашивает: — Это ты несколько месяцев сталкерил моего брата? — Откуда она знает? — недоуменно спрашиваю, оборачиваясь на Ника, тем самым выдавая на блюдечке ответ его сестре. — Я наябедничал, — почти с восторгом сообщает и снова жмет плечами — типа, а что такого? — Да ну? — сужаю глаза на манер его сестры и все пытаюсь его подловить: — Ты вроде только недавно узнал, что мы вместе учимся? — Правда? Не замечал тебя никогда, — и улыбается вдруг, довольный, что его логику хрен прокусишь. — Ага, как впервые в класс вошел, так и начал не замечать изо всех сил. — Перестарался, видимо, — выдыхает небрежно, пересекаясь взглядом со все еще недовольной сестрой, и разводит руками: — Что? Он мне тоже не нравится. — Ага, подоконник на лестнице тому главный свидетель, — скептически поджимает губы Юля. — У тебя фетиш на подоконники, да? — улыбаюсь, вспоминая наш первый поцелуй в школе, и смелею окончательно и бесповоротно: — У меня в комнате, кстати, широкий и крепкий. Хочешь, покажу? Переглядываются изумленно с сестрой, будто оба оскорбились моим наглым неотесанным флиртом, и Ник ей заявляет: — Сегодня с Фантой гуляешь ты. Юля, вскинув брови, возмущенно выдыхает: — Ник! *** Август выдался отличным. Не паляще-жарким, каким был весь июль, а умеренно теплым, — как говорится, в самый раз. Вытаскиваю Ника на пикник со знакомыми, среди которых добрая половина — наши одноклассники и несколько человек из десятого. Хотя они одной ногой уже в одиннадцатом. Народу много: кто-то треплется у деревьев в сторонке, кто-то крутится вокруг небольшого мангала, жарит хлеб и сосиски, а кто-то, как мы, устроился на пледах, уложенных полукругом — кто в карты играет, а кто пританцовывает под льющуюся из колонок музыку. Ник сидит рядом, сложив ноги по-турецки, чуть откинувшись, опирается на левую ладонь. Расслабленный, млеет на солнышке. Водружаю ему на голову свою кепку, чтобы башку себе не напек, и получаю в ответ вместо благодарности недовольный взгляд. Улыбаюсь и думаю о том, как ему эта кепка к лицу. Ему все к лицу. Особенно я. Аглая стоит неподалеку и, заметив мой маневр, умилительно улыбается. Она пока единственная, кто знает, помимо Юли. Я в темных очках, и моих глаз за ними не видно, но Ник будто чувствует всякий раз, как я кидаю на него взгляд, и смотрит в ответ, хлопая своими охуенными ресницами. — Хочешь пить? — спрашиваю уже в который раз, а он кивает на пластиковый стаканчик у своих ног, наполовину наполненный соком. Я достаю его своей заботой, знаю, но ничего не могу с собой поделать. Я хочу заботиться о нем. Хочу защищать. Это как-то быстро становится моей странной и непривычной потребностью. Ник красивый. Иногда он мне кажется настолько красивым, что я ревную его ко всем подряд. Не демонстрирую это, прячу в себе, опасаясь показаться ему ненормальным или каким-то там абьюзером, но каждый раз нервно напрягаюсь, когда чей-нибудь чужой взгляд задерживается на нем слишком долго. — Дай покурить, — требовательно просит Ник, пихая меня коленкой. — Жека, верни сиги! — кричу другу, который возится в смартфоне, переключая треки. Отвлекается на секунду и кидает мне пачку. Выкидываю руку вверх и успешно ловлю в воздухе, не замечая, что футболка в этот момент задирается чуть выше пупка. Ловлю заинтересованный взгляд Ксюши из десятого, которая последние полчаса все крутится рядом, поглядывая в мою сторону и поджидая удачный момент. Досадливо одергиваю ткань, но она уже восклицает, уцепившись за повод завязать разговор: — Вау, у тебя есть пресс! Плюхается напротив нас на бедро, чуть подгибая колени и опираясь на плед ладошкой. Ее юбка кокетливо задирается, призывно демонстрируя гладкую ляжку. Беззастенчиво оглядываю длинные стройные ноги и не чувствую ничего. Я всегда считал себя бисексуальным, но теперь у меня встает только на бледные, волосатые, совсем не по-девичьи острые коленки. — Покажешь? — и крутит кокетливо каштановую прядь. — Да что там показывать, — бурчу, отнекиваясь, но тут совершенно предательски решает встрять мой благоверный: — Да, покажи. Может, он вообще нарисованный. Смотрит нагло и с вызовом, а у меня хищно ползет вверх уголок губ. Ну ладушки, ты сам напросился. Цепляю указательным край футболки и медленно скольжу вверх, почти до солнечного сплетения, и с наслаждением наблюдаю за его реакцией. Никакого вау-пресса, какими могут похвастать качки в тренажерке, у меня нет — так, скорее, очертания, но мне и так нравится. И ему тоже нравится, пусть он и не балует меня комплиментами. — Ну что, кто будет проверять достоверность? — нарочито томно выдыхаю. — Сейчас проверим! — тут же пользуется возможностью Ксюша и оказывается рядом. Проводит тонкими пальчиками по моему животу и довольно заключает: — Не нарисованный. Конечно, не нарисованный, дура, это вообще не тебе намеки были. Опускаю футболку и гляжу на Ника. Он молчит, но замечаю угрозу во взгляде и то, как напрягаются его плечи. — Ну, такое, — выдает вердикт Ник. — У меня получше будет. Ах ты, маленький!.. — Давай тогда тоже оголяйся, — смеется девушка. — Я не позер, — презрительно фыркает Ник и лениво тянет: — Но если так хочется посмотреть, то можем уединиться. Чего?! Может, вам еще плед подержать? Уединяться он, блять, собрался. Смотрю на него, осуждающе сдвинув брови, а Ксюша, кажется, принимает ревность на свой счет. — Пожалуй, воздержусь, — она гордо задирает голову и снова переводит взгляд на меня. — Сдался он тебе? — кривит губы Ник и припечатывает: — Ему вообще блондинки больше нравятся. — Правда? — она в неверии округляет глаза, глядя на меня, и ее ладонь застывает на каштановом локоне. Неопределенно дергаю плечом, а Ник тянется за своими сигаретами, которые и стали виновниками всего этого цирка, но в итоге почему-то решает не курить. Выдергиваю длинную травинку, торчащую у края пледа, и зажимаю в зубах в попытке занять чем-то руки и рот. — Дань, я все хотела спросить, — девушка мнется и растягивает губы в застенчивой улыбке. — Спрашивай. — У тебя есть девушка? — Угум, — киваю, покусывая зубами тонкий зеленый стебелек. — Серьезно? — Ну да. Это удивительно? — Нет. Конечно, нет, — поспешно произносит, будто ляпнула что-то не то. — Просто… Я ее никогда не видела. — Э-э, знаешь… — неловко почесываю затылок. — Счастье любит тишину. — Как романтично, — мечтательно цокает она. — Жалко, конечно. Но я рада за тебя, правда. — Спасибо. — Она блондинка? — киваю, стараясь не коситься на Ника, хоть и глаза мои скрыты за темными линзами. Вот надо было ему ляпнуть. А Ксюша отчего-то продолжает свое любительское интервью. Видимо, запахло новым материалом для сплетен. — Расскажешь о ней? — Ну, не знаю, — мнусь, покусывая губу. — Что рассказывать? — Ну, какая она? Красивая? Задумчиво поднимаю глаза к небу и размышляю пару мгновений, стоит ли продолжать этот разговор. В конце концов, плюю на сомнения и отвечаю: — Красивая. Очень. Маленькая и хрупкая, как фарфоровая статуэтка, — произношу это, и теплая улыбка сама собой поселяется на моем лице. — Но сильная и очень-очень вредная. И пахнет вкусно. Говорю это не для Ксюши, конечно. Просто пользуюсь ее интересом и тем, что могу говорить так обезличенно. Потому что наедине, на серьезных щах и глядя в глаза, такие слова не скажешь. Может, когда-то потом. Однозначно, когда-то. И куда больше. Но пока выходит только так, и я уже безгранично доволен. Стреляю в него взглядом и знаю, как хочет коснуться уха, но, к его величайшему сожалению, он без своего любимого спасительного наушника. — Ты так это говоришь… — протягивает Ксюша, и ее глаза чуть не слезятся очарованием. — Любишь ее? Сердце пропускает удар, и я уверенно заключаю: — Люблю. Ник не убирает ото рта свой стаканчик. То ли делает вид, что пьет, то ли действительно глотает маленькими порциями, пряча покрасневшие щеки. Ксюша, наконец, отлипает и бежит делиться новостью с подружками, а Ник вскоре поднимается на ноги и говорит: — Я домой. Хотел еще успеть трек допилить. Поднимаюсь следом, едва касаясь кончиками пальцев его локтя на прощание. — Ладно. Я недолго, скоро приду. Меня хватает всего на каких-то полчаса, и я решаю свалить тоже. *** Захожу в пустую прихожую и разуваюсь. Ник, конечно, не встречает меня у дверей, да я и не жду. Открыл и сразу вернулся за комп, видимо. Фанта сладко сопит в гостиной, только голову приподнимает на мое появление, будто в приветствии, и снова укладывается досыпать свои собачие сны. Юли дома нет, что тоже не может не радовать. Захожу в комнату и прикрываю за собой дверь. Сидит на портале Политеха, изучает какие-то документы для поступления. Останавливаюсь сзади и замечаю: — Ты вроде трек хотел дописать. — Не идет. Вздыхаю, усаживаюсь на кровать и нарочито-небрежно предлагаю: — Значит, пора немного отдохнуть. Разворачивается в кресле и вскидывает брови: — Да я вроде только с прогулки, — улавливаю в его тоне обвиняющие нотки. — Хорош ныть, все же нормально было, — знаю, что он не особо любит проводить время в компаниях, но не теряю надежды, что со временем это пройдет. Поднимается и, скрестив руки на груди, не спеша подходит ближе. — Было просто ужасно, — выдыхает и упирается коленом в кровать между моих разведенных ног. — Утрируешь мастерски, — весело присвистываю и кладу ладони на его бедра. — Я говорил, что ты мне не подходишь, — ну, началось. — Что? — ужасаюсь притворно и, приобняв, быстрым движением опрокидываю Ника на кровать. Охает от неожиданности, но упрямо продолжает: — Мне нужен кто-то не такой общительный, — это его любимая игра и прелюдия в одном флаконе. — Я уже выключил телефон, — сообщаю, нависнув сверху. — Желательно, социофоб. — О, ненавижу людей, — вру беспощадно и закусываю в улыбке губу. Мне отчего-то тоже нравится эта игра. — Тогда ты становишься слишком на меня похож, — ноет и недовольно пихает меня коленом. — Ладно, слегка недолюбливаю, — переобуваюсь в воздухе и забираюсь ладонями под его футболку, пересчитывая пальцами ребра. Замечаю, как сглатывает и ерзает беспокойно. — Желательно, кто-то страшненький. — А это еще для чего? — невольно отрываюсь от своего занятия и снова оказываюсь глазами напротив. — Чтобы не ревновать. — Оу, так я красивый и ты меня ревнуешь? — улыбаюсь самодовольно и легонько прикусываю его за подбородок. Недовольно поджимает губы, осознав, что сказал лишнего, но дальше гнет свою линию: — Мне нужен кто-то более… спокойный, — начинает дышать тяжелее, когда я прижимаюсь губами к шее и короткими поцелуями опускаюсь ниже. — Ты еще не слышал? Я начал заниматься йогой, — целую возле пупка и прохожусь языком по гладкой коже. — Кто-то, кто не спортсмен. — Забудь про йогу. Ненавижу спорт. — Тогда что со спокойствием? — привычным движением зарывается пальцами в мои волосы и стискивает покрепче, протяжно выдыхая, будто сделал самую длинную затяжку в жизни. — Медитации, чувак. — Ты будешь просто сидеть и молчать часами? Боже, да у меня встал, — признается раньше, чем я расстегиваю ширинку и убеждаюсь в этом лично. — У тебя давно встал, — возражаю, и он не спорит, только уточняет: — Но теперь сильнее. Выдыхает и откидывается головой на покрывало. Теплый и податливый. Вредный и невыносимый. Мой. Как всегда.