lost in april

      В Портовой мафии никогда не было особо принято праздновать такие мелочи, как дни рождения. И не то чтобы среди ее членов игнорировалась концепция праздников как таковых — нет, скромно отметить в ближайшем кругу, к примеру, Новый год и им не чуждо. Но праздновать факт собственного рождения, когда вся твоя жизнь, как и жизнь организации, насквозь пронизана смертью, ощущается как-то неуместно.       Для Чуи это и вовсе всегда был самый обычный день, если не сказать, что немного мрачный. Будучи частью Овец, он, вроде бы, даже не помнил, когда у него день рождения, да и дела ему до этого не было. А потом пару лет после того, как он узнал — и вместе с ним, естественно, узнал Дазай — дата ознаменовывалась выходками напарника. И те были настолько до абсурдного детскими (на семнадцатилетние Дазай подарил ему ростомер, черт бы его побрал, с каким-то веселеньким рисунком, и, к позору Чуи, он, явно предназначавшийся для младшеклассников, заканчивался отметкой ровно в сто шестьдесят), что, хоть кое-кто и получал за это знатного леща, это даже отвлекало ненадолго от совершенно не детских дел, валившихся на их головы с завидной скоростью. Но свои девятнадцать Чуя встречал уже в гробовой тишине, в темноте квартиры, и все последующие сутки его телефон хранил молчание. Не то чтобы он ждал, что кто-нибудь его поздравит, конечно, это было бы глупо. И он тогда был настолько зол на Дазая, что, попытайся тот ему позвонить, был бы, наверное, уничтожен волной ненависти дистанционно, через трубку.       Свои двадцать три Чуя встречает на работе и больше не злится. Если честно, он вообще мало что чувствует, кроме усталости. Само по себе удивительно, что он дожил до этой даты — со всем, что происходило и с чем ему до сих пор приходится разбираться, он был уверен, что в возрасте двадцати двух просто останется навечно. Но время идет, как ни странно, и для него тоже. И вещи меняются. Их отношения с Дазаем тоже в очередной раз поменялись за последний год. Хотя нет, скорее, отношение Чуи к Дазаю изменилось, за остальное он ручаться не может. Да, им снова пришлось сражаться вместе, но никакого сказочного воссоединения не произошло, и как только работа была сделана, все вернулись на свои места: Дазай — в агентство, Чуя — в мафию. Но Чуе достаточно было увидеть, насколько Дазай изменился. Спустя столько лет он стал другим человеком, сильным и, пожалуй, лучшим, и в его жизни не осталось места ни мафии, ни Чуе. Так что он не чувствует злости или обиды. В глубине души он и так всегда знал, что должен отпустить и, если у него есть хоть какие-нибудь моральные принципы, быть счастлив за Дазая, потому что каждый имеет право на нормальную жизнь. Эта война, наверное, просто стала точкой, которую до этого ставил только Дазай, а сам Чуя так и не смог.       В любом случае, сегодня Чуе двадцать три, и он чувствует себя странно по этому поводу по слишком многим причинам, поэтому и пришел на работу с самого утра под предлогом, что до сих пор не закончил бумажную работу, которой его завалило после окончания конфликтов. С начала его самоорганизованного рабочего дня прошло уже почти двенадцать часов и несколько кружек кофе, и стопка бумаг на рассмотрение заметно уменьшилась, но Чуя решительно не собирается уходить раньше полуночи — пока этот день не закончится. Но его планам не суждено было сбыться. Делая очередной глоток американо, он слышит за своей спиной тихие шаги.       — Чуя-кун, — в пустом архиве неестественно громким кажется спокойный голос Мори. — Тебе не пора отдохнуть?       — Я не устал, — Чуя поднимает голову, глядя в лицо Мори, остановившемуся перед его столом со сцепленными за спиной руками. После случившегося у всех, наверное, сместились приоритеты, так что, несмотря на всю свою лояльность, он не встает в знак приветствия. — Но спасибо за беспокойство.       — Мне так не кажется, — он выгибает бровь, бросая взгляд на три пустых стаканчика. — Ты хорошо поработал, заслужил отдохнуть в собственный день рождения. Чуя невольно морщится от напоминания.       — Отдохну завтра, — делает попытку он, хотя уже знает, что она обречена на провал. В конце концов, Мори никогда не приходит ни к кому лично просто так, поболтать ни о чем за чашечкой чая.       — Чуя, — стальные нотки прорезаются в его голосе, — это моё распоряжение. Мне нужен исполнитель в здравом уме. Он вздыхает, захлопывает папку с бумагами и встает.       — Вас понял, босс, — с кислым видом он начинает ставить стаканчики из-под кофе один в другой, чтобы унести.       — Прекрасно, — Мори мимолетно улыбается одними уголками губ и разворачивается на каблуках. — С днем рождения, Чуя-кун. Сходи в бар, расслабься немного.       Когда Чуя выходит из штаба, небо ярко горит оранжевым, и заходящее солнце играет на стеклянных фасадах небоскребов, как искрящееся в бокале шампанское. Пальто он забыл в офисе, но оно и не к чему — на улице уже по-летнему тепло. Подумав несколько секунд, Чуя направляется в сторону китайского квартала. Раз уж с работы его выгнали, тогда он лучше потеряется там в суете, чем будет мариноваться дома или в каком-нибудь тихом барчике.       — Острую лапшу и бутылку пива, спасибо, — бубнит Чуя, облокачиваясь на стойку первой попавшейся забегаловки. Пиво ему открывают сразу же, и, несмотря на то, что он ничего не ел весь день, он сразу делает хороший глоток, поворачивает голову и начинает рассматривать улицу.       Ему по-своему всегда нравились маленькие переулочки китайского квартала, с его яркими огнями и резким запахом специй. В этом легко раствориться. Он решает поесть, выпить пару бутылок пива, может, пройтись немного по кварталу, а потом поехать домой и сразу же лечь спать. Но в очередной раз — кого там волнует, что Чуя решает?       Перед ним ставят глубокую расписанную тарелку, полную лапши, и он тянется за палочками, когда кто-то слева от него, на другом конце стойки, чиркает зажигалкой. Автоматически Чуя поворачивается, и его и без того паршивое настроение портится окончательно.       — Что ты тут делаешь? — устало спрашивает он. Дазай с самым непринужденным видом прикуривает, откидывает с лица челку и только тогда смотрит на Чую, будто только сейчас его заметил. Чуя прекрасно знает, что это не так.       — Надеялся найти тебя здесь, — улыбается он. Что-то переворачивается в душе Чуи, когда он видит эту легкую улыбку, светлую одежду и расслабленно-уверенную позу. Не особенно-то уже и хочется что пиво, что есть.       — Я сам не знал, что сюда приду, — хмурится он. — Откуда ты мог знать?       — Неплохой из меня детектив, скажи? — отвечает он вопросом на вопрос. Чуя мотает головой. Ему все равно, правда, ни малейшего желания тратить силы на выяснение.       — И зачем я тебе понадобился? Внезапно ответом ему служит молчание. Дазай медлит, а потом тушит едва начатую сигарету в пепельнице и подходит к Чуе.       — Что ты тут ешь? — заглядывает он через его плечо в тарелку. Чуя отшатывается, глядя на него, как на сумасшедшего, но на лице Дазая написано искреннее любопытство, и внезапно он выглядит на все семь лет младше.       — Эм… Лапшу? — Чуя в недоумении моргает.       — Дай попробовать, я голодный ужасно. Чуя открывает рот, чтобы сказать, что он такую не будет, но тут же передумывает и, сдерживая, как может, хитрую улыбку, пододвигает тарелку к Дазаю.       — Ну на, ешь. Тот берет палочки и захватывает сразу целую горсть, видимо, довольный, что выпросил еды, но как только начинает жевать, выражение его лица меняется.       — Острая, — жалуется он, — блин, Чуя, она же жесть какая острая, зачем ты все время такое ешь? Чуя уже не сдерживает улыбки.       — А зачем ты просишь?       — Дай пива.       — Ну нет, знаешь ли, это святое, — он возмущенно отодвигает бутылку от Дазая, наслаждаясь его обиженным видом.       — Мне надо запить твою лапшу!       — Я тебя не просил ее есть! — смеется Чуя. Дазай что-то нечленораздельно ноет, но тоже смеется, и Чуя ничего не может поделать с тем, что внутри него начинает разливаться знакомое тепло.       — Так зачем ты меня искал? — уже мягче спрашивает он. Но Дазай снова затихает, опускает плечи и смотрит на собственные руки. Чуя снова хмурится и все же протягивает ему бутылку с пивом.       — Хотел поговорить, — все-таки отвечает он после глотка. — Знаешь, Кенджи передавал тебе поздравления с днем рождения.       — Кенджи? — бровь Чуи неконтролируемо выгибается. — Мальчик из деревни?       — Ага.       — И откуда он про него знает, позволь спросить?       — Допустим, я сказал, — Дазай потирает ладонью заднюю часть шеи.       — Для чего?       — Потому что тоже хотел тебя поздравить? Чуя замолкает и утыкается взглядом в тарелку. Что-то просыпается внутри него, что-то, само существование чего он усердно отрицал много лет. Чему не мог дать даже имени, боясь показаться слабым, но теперь, наверное, это все уже неважно, никому уже нет дела, так что можно признаться хотя бы себе.       Ему больно.       Но он все еще не может позволить Дазаю видеть это, видеть, что ему бывает грустно, что он, в отличие от него, так и не двигается дальше. Чуя напрягается всем телом, готовый защищаться, но он всегда был беззащитен перед Дазаем.       — Ты злишься на меня? — негромко задает тот вопрос, и Чуе хочется лезть на стенку. Он бы и рад соврать, но не может.       — Нет.       «Нет, идиот, я не злюсь. Я скучаю».       Чуе противно от самого себя.       — За что мне на тебя злиться? Наверное, это абсурдно звучит от человека, почти размазавшего Дазая по стене в первую за четыре года встречу. Раньше, может, и было за что, но прошло слишком много времени, и, пожалуй, можно справедливо сказать, что все было к лучшему.       Дазай барабанит пальцами по столешнице, увлеченный рассматриванием старых плакатов из Китая, которыми обклеили стены внутри бара. Чуя слышит легкую усмешку — ту, что означает, что он не очень поверил.       — Я так и не сказал тебе спасибо, — Дазай зачем-то гнет свою линию. — Знаешь, агентство очень благодарно тебе за помощь. Чуя неконтролируемо громко фыркает, со стуком ставя бутылку пива на стойку. Агентство. Класс.       — Не беспокойся, Мори выписал мне хорошую премию, — в его голосе явно слышатся ядовитые нотки, потому что вот теперь он злится, да. — Если ты только об этом поговорить хотел, то можешь не тратить время, я пошел.       Он отталкивается от стойки и, повернувшись к Дазаю спиной, направляется вглубь квартала. Сумерки уже сгустились, над головой засветились десятки бумажных фонарей с покачивающейся на ветру бахромой, и Чуя засматривается на ходу на них, стараясь считать их про себя вместо того, чтобы думать о противном послевкусии бессмысленного разговора. Он почти скрывается за поворотом в очередном переулке, но его запястье резко хватают из-за спины.       — Подожди, слушай… — Дазай не тянет, только слегка удерживает, но Чуя все равно с силой выдергивает руку из его пальцев и разворачивается.       — У тебя десять секунд, чтобы выложить, что тебе надо, иначе я ухожу, — перебивает он. Под кожей бурлит раздражение, и меньше всего ему сейчас хочется ходить вокруг да около. Дазай прячет руки в карманы своего плаща, держась на расстоянии в пару метров.       — Семь, — отсчитывает Чуя, когда спустя пару секунд не дожидается ответа.       — Мне тебя не хватает, — Дазай говорит, будто опрокидывает ведро с ледяной водой. Тяжелая тишина повисает даже несмотря на кучу голосов вокруг них. Чуя сверлит Дазая взглядом, но у того, как обычно, совершенно непроницаемый вид.       — И чего ты хочешь? — наконец выдавливает Чуя.       Когда-то он часто — почти против собственной воли — думал о том, что будет, если их с Дазаем пути снова сойдутся. Не как партнеров (или врагов?) на поле боя, и не когда они пройдут друг мимо друга на улице, притворившись незнакомцами, а если им правда представится шанс все переиграть. Воспользовался бы он им или нет — он тогда так и не решил.       Дазай слегка наклоняет голову и осторожно подбирает слова.       — С одной стороны, всего, что было раньше, — у Чуи чуть не отвисает челюсть от этих слов. Он вспоминает душные номера отелей и темные коридоры Портовой мафии, слишком четко отпечатавшиеся в памяти, и этого на секунду становится слишком много, чтобы он успел удивиться наглости Дазая. — А с другой — начать все заново.       — А ты не стесняешься в своих амбициях, — фыркает Чуя. У него, все-таки, ещё сохранились остатки гордости.       — Ты не моя амбиция, Чуя, — морщится Дазай.       — Сомнительно.       — Я ничего не прошу, — Дазай мотает головой, и впервые за этот странный разговор выражение на его лице ломается. — Это только твой выбор. Он тихо смеется. Это они уже проходили, ага.       — Вот это спасибо, — цедит Чуя и вдруг чувствует, что у него закончились силы. Он так сильно устал. Он не хочет делать этот выбор, но на этот раз никто не может сделать его за него.       — Я сейчас уйду, — жмёт плечами Дазай, а Чуе не нравится, как болезненно отзывается ему эта фраза. — Но возьми это, ладно? Он достаёт из кармана маленький бумажный сверток и протягивает ему.       — С днем рождения, Чуя, — его рука падает вдоль тела, когда Чуя забирает из нее сверток. — Открой, если захочешь.       С этими словами он разворачивается и быстрым шагом уходит, оставляя его на перекрёстке. Чуя крутит сверток в руках, а затем сует его в карман брюк и тоже уходит подальше от этого места.       Остаток своего дня рождения он проводит дома, то и дело поглядывая на конверт, который почему-то не выкинул сразу. А потом сон берет над ним верх, а потом — потом он снова уходит на работу на несколько долгих дней и забывает про него, слишком занятый другими делами.       И только в конце следующей недели, в субботу утром, за чашкой крепкого кофе, Чуя снова бросает взгляд на конверт, так и валяющийся на подоконнике, рядом с пепельницей, и любопытство внезапно берет над ним верх. То, что выпадает из конверта, на первый взгляд кажется небольшим блокнотом с обычной белой обложкой, но Чуя крутит его в руках и замечает маленькую надпись «стихи» на корешке — и больше ничего. Зато внутрь, в самое начало книжечки, вложена серебряная закладка, и Чуя открывает ее на этой странице. Та оказывается пустой, кроме напечатанного на ней незнакомого имени. И текста, написанного рукой Дазая.       «В Санкей-эн каждый день сидит пожилой мужчина и продает этот сборник своих стихов, за копейки, просто чтобы кто-то прочитал. Знаешь, они правда хороши. Почитай. А если захочешь обсудить — приходи вечером в сад, рядом с этим стариком после семи наверняка найдется собеседник.»       Чуя читает текст несколько раз, пока до него не доходит.       И он смеется.       Вот же чертов Дазай.