***
Этому рецепту его научил Тигнари. О том, что у Хайтама возникают периодические головные боли необычайной силы, рассказал тоже он. Еще Тигнари заметил, что ему будет спокойнее, если за экс-секретарем присмотрит кто-то вроде Кавеха. И, честно сказать, Кавех чувствовал себя одновременно польщенным и растерянным. Он не вдавался в подробности — все же они его не касались, — знал только, что дело было в каких-то особенностях альфа-физиологии. Скорее всего, побочный эффект регулярного приема подавителей. В тот вечер Кавех мысленно возрадовался тому, что ему ничто из этого не грозит, но рецепт все же взял. Кто бы мог подумать, что тот всерьез пригодится? И вот он стоит на кухне, усердно толчет сушеные листья мяты и внимательно отмеряет теплую воду в мерном стаканчике. Еще он готовит кофе — черный, крепкий, без сахара — как нравится Хайтаму, чтобы тот мог запить неприятное послевкусие лекарства. Кавех знает, что такое боль, поэтому намерен быть достаточно обходительным и учтивым сегодня. Пусть даже эта надменная задница подобного ни разу не заслужила. Он подходит к двери кабинета снова, на этот раз держа поднос с двумя чашками и печеньем, опять зовет, затем, так и не дождавшись ответа, стучит и лишь потом открывает ее. Хайтам сидит за письменным столом, сцепив руки в замок и уткнувшись в них лицом. Его плечи и спину заливает солнечный свет, он разбивается сверкающими искрами в серебристой шерсти нервно дрожащего хвоста, и это настолько красиво, что Кавех на секунду теряется. Он тратит мгновенье на то, чтобы запомнить яркий образ, запечатлеть в голове и после — возможно — набросать на бумагу. Кавех вспоминает, зачем вообще пришел, лишь когда Хайтам издает тяжкий вздох. Он подходит ближе, небрежно сдвигает в сторону стопку исписанных ровным почерком документов и ставит на освободившееся место принесенный поднос, надеясь, что запах кофе и мяты привлечет внимание Хайтама и ему не придется ничего объяснять. Но Хайтам не реагирует. Тогда Кавех стягивает с него ободок наушников и говорит: — Вот. Хайтам не реагирует, и Кавех добавляет: — Раз ты не заботишься о себе, придется старине Кавеху тобой заняться. Он улыбается, когда Хайтам все же поднимает голову, но улыбка меркнет, стоит увидеть его лицо. Хайтам бледный как полотно холста. Его губы плотно сжаты, зрачки сужены до двух вертикальных полос. При виде Кавеха они расширяются почти до краев. Запах боли, ярости и отчаянья становится таким сильным, что Кавех морщится. Он натянуто улыбается и подвигает поднос ближе к Хайтаму, но… — Убирайся. — Хах? Кавех застывает. Он настолько теряется под тяжелым мрачным взглядом, что даже не чувствует злости. Нет, Кавех не ждал благодарности, хотя кого он пытается обмануть, конечно ждал да хотя бы тени ответной улыбки, но это — уже перебор! — Что, прости? — Пошел. Вон. Нечто внутри Кавеха незамедлительно требует, чтобы он так и поступил. Ушел, хлопнул дверью, вылил содержимое чашек на голову Хайтама, возможно. Он не хочет ругаться. Он правда устал. Он может потратить свое время с куда большей пользой. Здоровый Хайтам невыносим. Болеющий Хайтам — абсолютно несносен. Но Кавех — лев. И части его прайда — каким бы безумием ни было считать за нее аль-Хайтама — плохо. — Ты мог бы сказать «спасибо». Раздражение просачивается в голос, но Кавех старается держать себя в руках. — Рецепт мне дал Тигнари, так что снадобье в порядке, если ты вдруг решил, что я собрался тебя отравить. Выпей, станет легче. И я больше не буду беспокоить тебя, обещаю. По крайней мере сегодня, — добавляет он. Хайтам медленно встает — Кавеха обдает волна жгучего жара, исходящего от напряженного тела. Его лихорадит?.. Когда Хайтам пошатывается, он чувствует смутный укол беспокойства и шагает вперед, машинально протянув к нему руку, но тот отбрасывает ее с такой злостью будто это не ладонь, а ядовитая змея. — Кавех, — Хайтам цедит его имя сквозь сжатые губы, выдыхая резко, как ругательство, — ты оглох? Уйди. Его слова — будто оплеуха. Они становятся последней каплей, и это — куда больше, чем Кавех может вынести молча. — Ах, и что же я сделал не так на этот раз? Плоха сервировка? Недостаточно благожелательный тон? Или, может, мне стоило поклониться? Хорошо! — Он делает карикатурно низкий поклон, не обращая внимания на хвост, хлестающий бедра словно плеть. — Как пожелает Ваше Величество! А теперь прекращай быть таким мудаком и пей своё сраное лекарство! Взгляд Хайтама наполняется бессильной яростью и неприязнью. Словно это Кавех виноват в том, что ему больно, в том, что этот вечер стал таким паршивым, и во всем несовершенстве бренного мира в придачу. Но если Кавех в чем-то и виноват, то лишь в том, что вообще решил вернуться домой. Ему стоило пойти в таверну, к людям, которым он нравится, которые не пышут злостью и отвращением в его присутствии. Давно стоило признать, что все его попытки сгладить углы, растопить прочно сцепившийся между ними лед обречены на провал. Он не знает, почему продолжает наступать на одни и те же грабли снова и снова. По правде, Кавех устал задаваться вопросами, на которые никогда не получит ответа. — А, до меня дошло, — он едко ухмыляется. — Все дело в том, что это я, так? Ужасный Кавех — причина твоей перманентной головной боли, как можно принять его помощь? Мы слишком горды, верно? Мы не будем говорить «спасибо, Кавех» или «с возвращением домой, Кавех», потому что это ниже нашего достоинства. Хотя знаешь что? Мне плевать. — Кавех! — …Нравится страдать? Вперед! Не буду мешать, — он демонстративно поднимает руки и скалит в ядовитой усмешке клыки, — знал бы ты, как я тебя ненави… Он пропускает момент атаки. Кавех лишь слышит, как трещит дерево, и опускает удивленный взгляд на уродливые полосы, повредившие поверхность стола. По ушам бьет жалобный звон разбитых чашек, хруст раздавленного печенья, а потом Хайтам нападает на него со спины. Тело включает рефлексы быстрее разума: Кавех отлетает в бок, избегая удара, и, не в силах сдержаться, кричит: — Ты с ума сошел?! Хайтам в ответ издает низкий рык, выпускает когти, и это определенно не хорошо. Они никогда не дрались, по крайней мере, всерьез, и даже их самые смелые потасовки не переступали грань и не были опасными. Однако сейчас Кавех не уверен, что Хайтам играет. Больше похоже на то, что Хайтам хочет его убить. Кавех снова успевает увернуться, но на этот раз Хайтам задевает его рубашку. Ткань трещит, разрываясь по шву, и, к слову, это была его любимая вещь, но Кавех обещает себе разобраться с этим позже. — Да какого хрена?! Что на тебя нашло?! Не то чтобы Хайтам на него до этого не злился. Злился, еще как, но предпочитал выражать недовольство высокопарными фразами и выпячиванием своего «интеллектуального превосходства». Ни разу за все время, что они друг друга знают, он не опускался до физического насилия. Видимо, всё в жизни рано или поздно подходит к концу. И, если честно, Кавех понятия не имеет, что ему делать. Он кружит по кабинету, перепрыгивая с места на место, пока Хайтам рушит все вокруг в попытке до него добраться. Кавех хватает первую попавшуюся под руку книгу, бросает в него, следуя простой логике «Хайтам любит книги больше, чем людей, он не причинит ей вреда», но Хайтам разрывает ее на части. Ворох бумажных ошметков падает на пол. К ним примешиваются осколки разбитой вазы, набивка дивана и гусиный пух из лопнувших подушек. Когда Хайтам валит его на пол впервые, Кавех думает, что тот хочет его загрызть. Когда это происходит в третий раз, Кавех понимает, что ошибался. — Хорошо, хорошо, — шипит он, слишком уставший, чтобы скидывать его с себя снова, — твоя взяла. А теперь слезь с меня. Но Хайтам будто не слышит. Хватает его за волосы и дергает назад с такой силой, что темнеет в глазах. Кавех рвано выдыхает, делает еще одну попытку вывернуться из мертвой хватки и случайно задевает бедрами внушительных размеров бугор. Он не сразу понимает, что в теле Хайтама может быть настолько твердым. Он успевает выкрикнуть несколько совершенно бесстыдных ругательств, еще пару раз извернуться, запутаться и распутаться, но все его усилия приводят к тому, что хватка Хайтама становится железной. — Отпусти. Дай уйти. Кавех удивляется тому, как хрипло и загнанно звучит его голос. Возможно, ему стоит меньше времени проводить за разработкой чертежей и больше — за тренировками, раз его физическая форма стала настолько… неудовлетворительной. — Нет. — Нет? В смысле «нет»? Ты же хотел, чтобы я убрался куда подальше! Так вот, я готов, я уйду прямо сейчас и не буду мозолить тебе глаза, скажем, неделю. Целых семь дней, идет? Хайтам сердито рычит, и Кавех быстро добавляет: — Согласен на две! Ничего, поживу у Манджу, он мне всегда рад, в отличие от кое-кого… Он думает, что это наконец подействует, но добивается противоположного результата — Хайтам снова дергает его за волосы, рывком вдавливая в пол. И, бездна его раздери, это действительно больно — Кавех охает и издает слабый стон. На самом деле, он надеется, что этого Хайтаму хватит для взыгравшей доминантности, но Хайтам действует… странно. Прижимается к Кавеху всем телом и… — Эй?.. …Трется. — Эй?! Он вновь чувствует то самое — ненормально большое, твердое, и до него наконец доходит. — У тебя гон что ли?! Ох. Дерьмо, дерьмо, дерьмо. Злость Кавеха сменяет растерянность. Хайтам же не может… Хайтам не должен… Кавех дергает ушками, заслышав шуршание ткани. Хайтам зубами разрывает горловину его рубашки и утыкается в его шею, дыша так, словно жил ради этого момента. Его запах припечатывает Кавеха к полу, обволакивает мягкой ватой, и если он — бета — чувствует его так остро, страшно представить, что случилось бы, будь здесь омега. Хотя, — он издает нервный смешок, — что тут страшного? Уж что-что, а чужой секс-марафон его никогда не пугал, за годы, проведенные в общежитии Академии, он повидал и наслушался всякого. Должно быть, Хайтаму хочется действительно сильно, раз он решил пристроиться к стерильной бете, еще и льву. Все ясно, Кавех лишь попал под горячую руку. Что ж, возможно, однажды он над всем этим посмеется и, быть может, даже расскажет кому-нибудь за кружкой отменного вина, но определенно не сейчас. Потому что сейчас Хайтам, похоже, всерьез примеряется, чтобы оставить метку. Кавех чувствует это: скольжение дыхания по влажному от пота загривку, прикосновения губ, легкие укусы. Он делает еще одну попытку вырваться и сопровождает свои действия криком, который, по его мнению, должен наконец привести Хайтама в чувство: — Пусти меня, дурень! Я не твоя омега, бестолочь! — Мой. Кавех бессильно взрыкивает, когда острые клыки давят на кожу, и прижимается животом к распластанному под ним ковру, пытаясь избежать прикосновения, но хватка Хайтама поистине впечатляет. Он пытается дотянуться когтями до его бока, надеется, что там, где не сработали слова, поможет боль, но Хайтам перехватывает его запястье, сжимая так сильно, что грозит переломать ему кости. Кавех угрожающе рычит и бьет его хвостом, он еще не паникует, но очень к этому близок. Он никогда не воспринимал Хайтама как кого-то сильнее себя, в обычных условиях они были равны — он знал это, и их дружеские поединки еще во времена студенчества это подтверждали. Но сейчас, во власти инстинктов, Хайтам неимоверно сильнее, и Кавех не может сделать ничего, чтобы это исправить. Собственное бессилие нажимает на позвоночник, сдавливает что-то под ребрами, заставляя крепче сжать зубы. Когда Хайтам все же кусает его, вспарывая нежную кожу, Кавех не стонет, только упрямо закусывает губы. Идиот, ну какой же идиот! Прикосновение горячих губ и языка прошивают его спину будто спица — приятно или больно — он не успевает разобрать, потому что Хайтам кусает снова. И снова. И снова. Будто одного раза мало, будто лишь одного не хватит, чтобы унять бушующее внутри пламя. Когти Хайтама скребут его затылок, пальцы вплетаются в волосы, сжимают, натягивают, не давая повернуть шею. Его губы господствуют над Кавехом, спускаются поцелуями вдоль лопаток, обжигают укусами, впечатывающимися в плоть не хуже раскаленного клейма. Кавех знает, каково это — быть с альфой, его опыт достаточно обширен и разнообразен, но ни разу ни один из его партнеров не пытался использовать его вместо омеги. — Да ты никак спятил! Не поможет же, тупица! Мысли мечутся в голове будто стайка перепуганных птиц — Кавех впервые чувствует себя настолько бесполезным. До Хайтама сейчас не достучаться — тот осознает себя не больше бешеной лисицы, слова бессмысленны, действия тоже: ни вырваться, ни прокричаться. Хайтам совсем не осознает, кто под ним, освобождает одну руку, скользит ею под рубаху, лаская напрягшийся живот. Кавех пользуется возможностью, изворачивается всем телом, вцепляется в твердое бедро, раздирая его когтями, но Хайтам лишь хрипло выдыхает и впивается ртом в излучину плеча, оставляя багровеющий синяк. Удушливо-жаркий воздух наполняется ароматом крови: яркий, пряный, он дурманит голову и туманит мысли. Горячие капли падают ему на бока, пачкают ковер, оставляя неровные алые пятна. — Я не омега! — выдыхает Кавех. — Я не омега, бездна тебя раздери! Я не омега, ты не можешь меня хотеть. Я не омега, ты не можешь ко мне что-то чувствовать. Но Хайтама это, похоже, мало волнует. Он убирает руку с его живота, оставляя ощущение неприятной пустоты, подтягивает за бедра ближе к себе и дергает пряжку ремня. Прикосновение воздуха холодит обнажившийся пах, и Кавех вздрагивает, ощутив чужое возбуждение, скользнувшее между ног. Горло сжимает, его изнутри раздирает истерический смех. Кавех насилу удерживается от того, чтобы не захохотать в голос. Хайтам накрывает ладонью его поясницу и толкает бедрами, заставляя раздвинуть колени. Кавех подчиняется. Не то чтобы у него был выбор. Он запрокидывает голову, пытаясь уменьшить натяжение, и Хайтам с готовностью прижимается губами к его шее, ловя сбившийся пульс. От его прикосновений внутри тяжелеет и в груди будто что-то плавится, растекаясь по ребрам жидким золотом. И, хотя ласки Хайтама и на ласки-то не похожи, тело реагирует на них, поддается резким касаниям, скольжению, трению плоти о плоть. Кавех прикусывает губы, чувствуя, как к лицу приливает кровь. Аромат желания, распыленный в воздухе, принадлежит не только Хайтаму — отрицать очевидное было глупостью. Кавех не привык врать другим и не врал себе почти никогда. Ему это нравится. Сколь бы фантастично подобная догадка ни звучала. Он позволяет напряжению стечь вниз, к коленям, расслабляется, насколько возможно в его положении, и вцепляется в ворс ковра. Из-за спины доносится одобрительное урчание. Тяжелый, налитый кровью член касается его ноги, пачкая брюки мутными каплями смазки. Ее пьяняще-пряный запах стелется вокруг них, заполняя легкие, и Кавех удивлен тому, как кружится от него голова. Сердце Хайтама частит, его пульс вбивается прямо под кожу, расползается по венам, подгоняя под свой ритм. Хайтам толкает снова, притирается бедрами: удивительно крупный член скользит по внутренней стороне бедра, почти прижимаясь к животу Кавеха. Хайтам еще далек от оргазма и возбуждение охватило его не в полную силу, но даже так он оказывается до крайности велик. Тонкие пальцы скользят по пояснице, поддевая шлевки брюк, тянут их вниз со вполне недвусмысленным намерением. — Нет, — шипит Кавех, резко мотнув головой — это стоит ему вспышки боли, впившейся крючьями меж позвонков, но он почти не обращает на нее внимания. — Нет, Хайтам, нет. Ты порвешь меня, слышишь? Нельзя. Он умудряется дотянуться до запястья Хайтама, и прикосновение кожи к коже обжигает словно кипяток. Какая-то часть его разума надеется, что Хайтам еще не полностью погрузился в пучину животного безумия, что он услышит, поймет, послушается. Без должной подготовки все это грозит обернуться настоящей катастрофой, и вечер, без того давно переставший быть томным, превратится в сущий кошмар. — Ты же не хочешь причинить мне боль, верно? Ты ведь… не стал бы ранить своего партнера? Кавех разбавляет свой голос медовой сладостью, отчаянно надеясь, что это подействует. И небо — или кто-то другой — определенно его слышит. Его брюки и белье оставляют в покое, и, должно быть, облегчение просачивается в его аромат, потому что Хайтам утыкается носом ему в затылок, опаляя кожу головы разгоряченным дыханием. — Да так, так, хорошо, очень хорошо, молодец. Кавех прикрывает глаза, выпуская его запястье, и облизывает пересохшие губы. Раз Хайтам готов обойтись без насилия, Кавех протянет ему руку помощи. По старой дружбе. Он не уверен до конца, что план сработает, потому что ни одному бете на его памяти не удавалось облегчить альфе период гона. Но попытаться стоило. Возможно, получится вывести Хайтама на плато просветления и запихать ему в глотку подавители. Потом Кавех непременно прочитает лекцию о контрацепции — чтобы впредь было неповадно, но это потом, а сейчас… Кавех сглатывает слегка горчащую слюну и притискивается ягодицами к твердому, бессовестно-рельефному животу. Низ его собственного стягивает сладким томлением, и Кавех следует ему, подаваясь вперед и слегка потираясь затвердевшим членом о член Хайтама. Движение выходит слишком легким, немного неуклюжими — в таком положении двигаться Кавеху неудобно — но волны удовольствия, обдавшие тело от макушки до пят, оказываются неожиданно сильными. Прикосновение Хайтама мягкой дрожью согревает живот, неторопливо проходит по ребрам, ласкает бока, грудь. Он дотрагивается до заострившихся сосков, сжимает, оттягивает и тут же нежно гладит. По спине Кавеха проходит мучительно-сладкая дрожь, он не сдерживается, стонет в голос и тут же закусывает губы, боясь раздразнить Хайтама еще больше. Нужно помнить о сдержанности. И Кавех старается. Он удерживает рассудок нечеловеческим усилием воли, пока Хайтам слизывает с его кожи испарину, целует, кусает, метит, оставляя на рубашке розоватые разводы крови и слюны. Мышцы слегка покалывает, в паху тянет приятными спазмами. Тонкие ручейки цвета спелых гранатовых зерен стекают к ключицам, собираются во впадинке между ними и падают на ковер, теряясь в высоком ворсе. Боль вполне терпима, но то, как Хайтам разбавляет ее своей звериной лаской, поистине восхищает. Его волосы натягивают, наматывают на кулак, заставляя повернуть голову, а стоит подчиниться, как в губы впиваются требовательным, жадным поцелуем. Желание ударяет в голову похлеще крепчайшего вина. Кавех отвечает, покорно приоткрывает рот, позволяя Хайтаму вторгаться в него языком, сплетается с ним своим, скользя по краям бритвенно-острых клыков. Это хорошо. Это очень-очень хорошо. Кто бы мог подумать, что аль-Хайтам скрывает в себе столь неожиданные таланты? Приятная нега пробивается легкой дрожью — Кавех заходит дальше, целует глубже, крепче. Сжимает зубами тонкую кожу, оттягивает, лижет, вкладывая в каждое касание столько страсти, сколько позволяет воображение. Их поцелуй долгий, слегка болезненный, но ужасно приятный. Прерывать его — настоящее преступление, но Кавех отстраняется первым, потому что, по ощущениям, если не сделает этого, в груди точно что-то взорвется. Собственное дыхание, хриплое, срывающееся на выдохе в полустон, кажется таким незнакомым. Неужели это он? Неужели его рот способен издавать такие звуки? Он вцепляется в твердое плечо, машинально облизывает губы, собирая с них чужой вкус, и довольно щурится, поймав взгляд Хайтама. Тот смотрит на него с каким-то болезненным упоением, как на что-то удивительное, потрясшее его до глубины души. Кавех знает — это выражение принадлежит не ему, это лишь горячка гона, но сердцу безразличны доводы рассудка. Оно гулко стучит в груди, бьется, как маленький юркий зяблик. Утешает, что ритм сердца Хайтама такой же бешеный. По крайней мере, Кавех не один сходит с ума. Он покорно запрокидывает голову, когда Хайтам требует, позволяет прикусить ушко, пройтись вдоль шеи шершавым языком. Кавех решает просто плыть по течению и в процессе ухватить и забрать с собой столько ощущений, сколько сможет. — Ах, Хайтам-Хайтам, — с ноткой веселого укора шепчет он, когда тот опять прикусывает его — словно львицу, ей-богу — и толкает бедрами, потираясь членом о член, — что сказали бы об этом твои учителя? Старика Арджуна точно хватил бы удар, увидь он тебя сейчас! Новый толчок заставляет его умолкнуть и сосредоточиться на приятной тяжести, осевшей в паху. Край его рубашки совсем вымок от смазки, запах Хайтама, терпкий, острый, обнимает живот, пропитывая кожу. Член альфы несоизмеримо крупнее, горячее, прижиматься к нему — одно удовольствие. Кавех опускает глаза, скользит взглядом по темной, налитой цветом головке, истекающей прозрачной смазкой. Ее хочется попробовать на вкус, почувствовать эту вязкость на всей поверхности языка, чтобы затопило горло и рот. Запах альфы не может влиять на него, но каким-то образом делает именно это. Тело пронзает стремлением подчиниться, склонить голову, позволить себя присвоить. Собственные слова вдруг кажутся глупостью — от желания почувствовать Хайтама внутри его пригибает к полу. Пусть порвет! Пусть пометит! Пусть возьмет себе через боль и кровь! Распутные, безумные мысли накрывают беспросветной волной. Кавех тянется вниз, желая почувствовать то, что видит, на кончиках пальцев, но Хайтам хватает его за ладонь, должно быть решив, что Кавех вновь хочет его оттолкнуть. Узоры поцелуев хаотичны, смазаны, разбавлены болючими укусами. Его губы мечутся по спине, словно не определившись, где хочется больше коснуться. Сквозь них едва пробивается требовательный шепот: — Не уходи. Как будто Кавех смог бы! — Не стану. Не буду. Эй, — зовет он, отчаянно надеясь, что уговоры подействуют, — пусти. Пусти, — повторяет Кавех, поглаживая твердые костяшки, — я сделаю тебе хорошо, но ты должен отпустить мою руку. Хайтам недовольно выдыхает ему в загривок, но повинуется, разрешая закончить начатое. Кавех осторожно трогает влажную головку, прислушиваясь к реакции, собирает излишек смазки, чтобы растереть ее в руке, и обхватывает широкий ствол. Пальцы вокруг него едва удается сомкнуть, и этот факт впечатляет Кавеха до дрожи в коленках. Он нетерпеливо ведет их вниз, затем вверх, дразняще проходится когтями по мелким складкам плоти и слегка надавливает на скользкую щелку. Хайтам издает задушенный хрип и почти ложится на него, вбиваясь бедрами прямо в кулак. Звук его голоса кажется Кавеху музыкой, невыносимо прекрасной и невыносимо возбуждающей. Преблагие архонты, как же сильно он хочет кончить. Внизу живота все горит, будто там развели костер: член Кавеха ноет, пульсирует, настойчиво требуя внимания и ласки, но Хайтаму не до него, а Кавех… Что ж, у Кавеха свободна лишь одна рука, и если он пристроит вторую, то разобьет себе нос или вывихнет шею. Подобное в его планы определенно не входило, поэтому оставалось довольствоваться тем, что есть. Правильный ритм удается поймать быстро, член Хайтама легко скользит в ладони, и Кавех решается на почти изуверский шаг — ведет по стволу вниз, нежно обводит пальцами едва обозначившийся узел, а затем сжимает его что есть силы. Хайтам издает короткий, отчаянный вой, забившись всем телом будто в судороге. Секунда-другая, и живот Кавеха заливает едва не кипящее семя. Тяжелые капли попадают на грудь, доставая чуть ли не до ключиц, и Кавех делает мысленную пометку поблагодарить альфу, научившего его этому трюку. Он никак не ожидал, что симуляция вязки сработает настолько хорошо. Еще Кавех не ожидал, что Хайтам вцепится ему в горло. Бритвенно-острые клыки остервенело рванули тонкую кожу, ошпаривая болью. От неожиданности он вскрикивает, рефлекторно дернувшись вниз; от натянутых до предела волос заламывает виски и перед глазами мелькают черные искры. Хайтам давит ему на спину, впечатывает грудью в пол, не разжимая зубов. Метит. Этот придурок всерьез меня метит, — со смесью благоговейного восторга и откровенного ужаса думает Кавех. — И завтра утром он выгонит меня на улицу. Кавех не знает, плакать ему или смеяться. Боль одуряюща, шею будто прижгли раскаленным тавром. Он жалобно вскрикивает, когда Хайтам прихватывает метку губами и по свежей ране виновато проходится мягкий язык. Пальцы, крепко стискивавшие волосы, наконец разжимаются, но тут же хватаются за рубашку, разрывая ее, многострадальную, пополам. — Боже, откуда в тебе такие варварские замашки? — бормочет Кавех, утыкаясь лбом в высокий ворс ковра и пытаясь выровнять сбитое дыхание. Хайтам предсказуемо не отвечает. Он слишком занят тем, что зацеловывает его хребет, старательно лаская каждый позвонок. Боль от этих прикосновений слабеет, тупеет, отходит на второй план. Кавех жмурится, думая, что все прошло не так уж и плохо, а с меткой он что-нибудь сообразит. Но его спокойствие рассеивается, стоит брюкам соскользнуть на бедра. — Э-эй, мы так не… Он не успевает закончить — горячий рот прижимается к его ягодицам, и способность выражать мысли внятно улетучивается. В паху становится невыносимо тяжело, и Кавех ныряет рукой к животу, обхватив болезненно пульсирующий член. Ему сейчас хватит лишь пары движений, чтобы кончить, но Кавеху отчаянно сильно хочется продлить удовольствие. Хайтам тщательно — как любимую омегу — вылизывает его между ног, его слюна, густая и вязкая, стекает по промежности, капая на поджавшуюся мошонку. Кавеха так и подмывает спросить, где господин бывший секретарь научился так ублажать партнера, но Хайтам проталкивает язык внутрь, и желание подтрунить испаряется. Широкий, влажный, длинный, он проникает так глубоко, что, кажется, способен достать до простаты. Кавех не выдерживает, стонет — длинно, протяжно, даже не пытаясь сдержаться. Он покачивает бедрами, наслаждаясь тем, как конвульсивно собственная плоть сжимает чужую, и поднимает ушки, чутко вслушиваясь в жадные, влажные звуки. Кавех так невыносимо близок к краю, что хочется рухнуть в него с головой, но он пытается удержаться на грани еще хотя бы пару секунд. Пару секунд веры в то, что это повторится. Пару секунд невозможной надежды, что все происходит всерьез. Хайтам накрывает ладонью его поясницу, притягивает ближе к себе, бесцеремонно задирая мешающий хвост, и Кавеха наконец накрывает. Он всхлипывает, вжимаясь членом в свой крепко сжатый кулак и позволяя оргазму выгнуть его дугой. Мир стремительно темнеет и так же резко взрывается цветными осколками. Кавеха трясет как под разрядами тока, щекам мокро от слез, но, боже, как же ему хорошо. Всё тело обмякает, оседает, как набитая ватой кукла, и Кавех не собирается ничего с этим делать. Он перекатывается набок, глубоко вдыхая тягучий запах секса и свежего пота. По-хорошему стоило все-таки уползти в душ, потому что… Просто потому что. Но нависший над ним Хайтам не оставляет этой робкой идее ни единого шанса. В его глазах — ни намека на возвышенный интеллект. Ни следа привычной строгости. Ничего от того занудного, ворчливого Хайтама, которого Кавех знает. И этот — пьяный от гона, с затуманенными, почти звериными глазами — ему куда ближе. — Варвар, — упрекает Кавех, лаская взглядом разворот широченных плеч. Хайтам издает мягкий, урчащий звук и ложится рядом, устраиваясь так плотно, что между ними и перышку не проскользнуть. Кавех расслабляется, отдаваясь во власть его рук. Он позволяет Хайтаму ласкать себя, вылизывать скулы и губы, сцеловывать соленые дорожки невольно набежавших в оргазме слез. Он не пытается отстраниться, когда Хайтам вновь трется об него, помечая своим запахом по всей поверхности кожи, и когда нежно покусывает мягкие львиные ушки. Приятно-тяжелые ладони обнимают его за талию, привлекая к себе, бесстыдно-мягкий, распушившийся хвост крепко обхватывает бедро. Уютное, всепоглощающее тепло охватывает Кавеха с головы до ног. Он забывает о надвигающихся дедлайнах и капризных работодателях и позволяет зыбкому забвению утянуть себя в безмятежный сон.***
Пробуждение приходит к нему ранним утром. Кавех сонно щурит глаза, глядя на посветлевшую небесную кайму, видневшуюся из окна. Сейчас едва ли пробило пять утра, какого слайма он проснулся так рано? Ответ, впрочем, приходит незамедлительно, вместе с низким, раскатистым звуком. Кавех замирает. Ему требуется время, чтобы понять спросонья, откуда он исходит. Хайтам мурлычет. Хайтам-я-бесчувственная-машина-из-стали, Хайтам, от которого и слова-то доброго не дождешься. К горлу против воли подступает комок — в последний раз для него так громко мурлыкали родители. Еще до того, как отец… Кавех сердито мотает головой, прогоняя непрошенные воспоминания, и прикусывает припухшие от поцелуев губы. Окончательно его добивает тот факт, что из его собственной груди вырывается ответное мурлыканье. Легкий, бархатный звук проходит по телу вибрацией, и плечи тут же покрывают щекотные мурашки. Кавех сердито хватает рукой свое горло, задерживает дыхание, пытаясь заставить себя прекратить, но ничего не выходит. Он продолжает мурчать как сытый, пригревшийся на солнышке кот, и этот факт почти заставляет его чувствовать стыд. Почти — потому что для стыда сейчас есть куда более весомые поводы. Например, зудящий живот, покрытый пленкой засохшей спермы, по-свойски обнимающий Хайтама хвост или собственные руки, обвивающие шею Хайтама с неожиданной жадностью. Все вместе это рисует весьма унылую картину, и похоже, Кавеху неизбежно придется подыскивать себе новое жилье. А еще, что куда хуже, выдержать минимум пару часов предстоящего разговора, который непременно состоится, как только Хайтам проснется. Кавех устало вздыхает. Позволяет себе задержаться взглядом на его безмятежном лице, на разгладившейся морщинке между бровей, на губах, уголки которых впервые на его памяти расслаблены, а не опущены вниз. Кавех наблюдает, как дрожат темные ресницы, как в них путается мягкими бликами утренний свет. Он думает, что вот такой Хайтам — удовлетворенный, спокойный, расслабленный — лучшее зрелище в его жизни. Пожалуй, по такому Хайтаму он даже будет скучать. Кавех осторожно выпутывается из горячего кольца их переплетенных рук и ног; ему приходится пожертвовать тем, что осталось от рубашки, потому что Хайтам вцепился в нее мертвой хваткой и никак не желал отпускать. Он встает на ноги, бесшумно отходит на пару шагов; под его взглядом Хайтам сворачивается в тесный клубок, утыкаясь в ткань носом, и это ужасно мило. Кавех тихо хмыкает и идет к двери, думая о том, что их неприятный диалог получил небольшую отсрочку. Озарение, внезапное, как снег после дождя, настигает его в коридоре. Прекрасный в своей простоте план складывается в мгновение ока. Заметно повеселевший, он идет в душ, а после — начинает собирать свои вещи.***
Спустя пару часов Кавех уходит, хотя правильнее бы сказать «убегает». Он оставляет Хайтаму записку, где сообщает, что, как порядочный сосед, оставляет дом в его полном распоряжении на весь период гона. В ней же он просит Хайтама не предаваться разврату в его спальне, потому что там хранятся чрезвычайно ценные проекты, которыми он рассчитывает заняться по возвращении. На всякий случай Кавех пишет имена пары омег, которые не так давно приходили к нему с просьбой поспособствовать их с Хайтамом знакомству и которые — он уверен точно — не отказались бы составить ему компанию на это время. Полностью удовлетворенный собой, Кавех навещает своего партнера по нынешнему заказу, чтобы передать дела и оповестить о своем намерении покинуть Сумеру на неделю-другую. Он придумывает отговорки на ходу, болтает что-то о пустыне и поиске новых идей. Неудобные вопросы никто не задает — спасибо его репутации сумасбродного гения. Разумеется, ни в какую пустыню на самом деле он не собирается, по крайней мере пока. Кавеху всего лишь нужно место, где он сможет побыть в относительном одиночестве, пока сила метки не ослабнет. И у него на примете есть лишь одно место, подходящее по всем параметрам. Он покидает город и останавливается, только когда тот полностью скрывается за бесконечно высокими кронами. Достав из кармана замысловатый амулет, расписанный в стилистике Ли Юэ, Кавех крутит его в руках, затем глубоко вздыхает и уверенно говорит старательно заученную фразу: — Прошу дозволения войти в светлейшую обитель адептов.***
В доме Итэра светло, тепло и уютно. Еще — без бесконечного ворчания Хайтама — очень тихо. Кавеху нужно время, чтобы ко всему этому привыкнуть. Итэр не просит у него денег, не говорит, что Кавех должен вносить вклад в совместный ужин, и не требует мытья посуды каждый божий день. Он вежлив, учтив, радушен — о таком соседе можно только мечтать! Вот только… только… Кавех и сам не знает, в чем именно дело. Он списывает странный дискомфорт на непривычку. На новые стены, новый дом, новый запах. Коты, знаете ли, склонны привязываться к вещам больше, чем к людям, а здесь нет ничего, принадлежащего только ему. Возможно, стоило вернуться домой и… Нет, — говорит себе Кавех. — Ты не станешь этого делать. Итэр ему нравится. Кавех считает, они могли бы стать неплохими друзьями. И когда тот просит помочь в обустройстве особняка, Кавех соглашается без раздумий. Он погружается в работу с головой, посвящая все свободное время проектировке, расчетам и наброскам. Порой он забывает, что нужно есть. Или спать. Творческий процесс не остановить — Кавех и не пытается. Временами его навещает Тигнари. Иногда — Сайно. Никогда — аль-Хайтам. Этого следовало ожидать. В конце концов, Хайтаму есть чем заняться. О том, чем именно он мог заниматься, Кавех старается не думать. От этих мыслей у него развивается мигрень, во рту горчит, а поджившая было метка опять начинает кровить. Если бы он ушел, когда просили. Если бы послушал Хайтама. Ничего бы этого не… Он виноват. Он и его дурацкое, никому кроме него не нужное желание помочь всем и каждому, даже тогда, когда лучшее, что может сделать Кавех, — не лезть не в свое дело. Он так и говорит Тигнари в один из вечеров, после потрясающего ужина и парочки любезно подаренных Итэром бутылок вина. Тигнари достаточно деликатен, чтобы никак не комментировать открытую взгляду метку или тот факт, что Кавех пропах Хайтамом с кончиков ушек до кончика хвоста. Возможно, Тигнари чувствует что-то еще, какие-то мелкие следы их секса. В конце концов, он — альфа, спектр его обоняния куда шире. А Кавех это Кавех. Он склоняет голову, подпирает щеку и уныло качает бокал с вином в ладони. — Я идиот, — говорит Кавех, и голос его полон скорби. Тигнари не спорит. Тигнари щурит глаза и прячет улыбку в своем бокале. — Но, что намного хуже, теперь я бездомный идиот. Чем я так прогневал архонтов? Почему несчастья сыплются на мою голову как из рога изобилия? Он абсолютно уверен, что вольготное место уже занято каким-нибудь пронырливым омегой, и это раздражает его до трясучки. Не то чтобы Кавех имел право диктовать свои условия, но серьезно, какого хиличурла! — Надеюсь, — с обидой бормочет Кавех, — он хотя бы не выкинул мои вещи. С него станется. — Хайтам бы так не поступил. В словах Тигнари ему чудится мягкий укор, и Кавех хмурит брови. — Еще как поступил бы! И сделал бы это с радостью! Ты недостаточно хорошо его знаешь или думаешь о нем лучше, чем он есть! — Кавех фыркает, за раз проглатывает свою порцию вина и тут же тянется за новой. У мондштатского алкоголя мягкий вкус, приятный аромат, и голова пустеет на раз-два. Кавеху нравится, как после него теплеет в ногах и немеет в груди. Хорошая выпивка все делает лучше и отменно развязывает язык, а выговориться Кавеху сейчас очень нужно. Ему повезло, что Тигнари — прекрасный слушатель. Еще бы, с такими-то ушами. Кавех глупо хихикает над дурацкой шуткой и качает головой. — Он меня возненавидит, — говорит он наконец, не скрывая отчаяния. — Я не послушал его, и вот результат. Все рухнуло! Возможно, он излишне драматизирует, но сил держать всё в себе у него не остается. — Почему ты так в этом уверен? Кавех округляет глаза и от избытка чувств даже взмахивает руками. — Как почему? Это же очевидно! Наверняка он встретил кого-то, когда вступил на должность мудреца. Поток людей, проходящих через него, огромен, и точно тебе говорю, кто-то повертел перед ним хвостом, потому подавители и не сработали. Ведь такого ни разу не случалось! Тигнари окидывает его задумчивым и вместе с тем будто бы жалеющим взглядом. — А вдруг у него кто-то появился? — В запале продолжает Кавех. — Вдруг я испортил брачный союз?! Он ведь ничем со мной не делится! Появись у него пара — ни за что бы не рассказал! — Может быть, он заинтересован в том, кто всегда находится рядом с ним? — Вот уж вряд ли! Со времен студенчества я один мог выносить его скверный нрав. Будь ему близок кто-то другой, я бы знал. Такого человека не существует, поверь. Не считая меня, конечно. — Почему это не можешь быть ты? От неожиданности Кавех давится вином и тут же заливисто хохочет. — Я? Ох, Тигнари, это что, шутка? Сайно на тебя дурно влияет! — Тигнари не смеется в ответ, и улыбка Кавеха гаснет. — Я бы знал, — отвечает он тихо, заразившись чужой серьезностью. — Если бы он испытывал ко мне хоть что-то. Я бы точно знал. — Возможно, он чувствует себя нежеланным? — Хайтам-то? Не смеши! Да по нему половина Академии текла, и я не шучу! Боже, да даже сейчас мне раз в полгода стабильно приходится прогонять омег с нашего крыльца! — Но что насчет тебя? — Я — бета, — уныло напоминает Кавех, — нос породистого альфы ни за что не повернется в мою сторону. — Не все альфы одинаковы. — Глупости! — запальчиво восклицает Кавех и тут же прикусывает язык. Разумеется, он в курсе, что партнером Тигнари является Сайно и что они сформировали союз альф. Но то было скорее редчайшим исключением, чем правилом. И хотел бы Кавех взглянуть на того, кто решит упрекнуть генерала махаматру в его предпочтениях. Тигнари не выглядит оскорбленным, но Кавех все равно стыдливо отводит глаза, говоря: — Вы — другое. Тигнари смеется. — Все то же самое. — Он отставляет бокал в сторону и тянется к дольке сладкого перчика. — Я думаю, тебе нужно вернуться в Сумеру и поговорить с ним. Сказать все, что у тебя на уме. — Сомневаюсь, что Хайтаму это нужно. Уверен, он прекрасно проводит время с кем-то, кто ему действительно по душе. — Он беспокоился о тебе. — Вот уж вряд ли! Хайтам и беспокойство о ком-то — тем более обо мне — взаимоисключающие вещи. Тигнари устало вздыхает и выглядит как человек, терпение которого на исходе. — Просто сделай это и перестань метаться. Неопределенность на тебя скверно влияет. Кавех надувается, мрачно уставившись в тарелку с овощами. Он прекрасно знает, что рано или поздно вернуться придется, но перспектива выслушивать долгие часы обличительной речи его отнюдь не радует. В любой другой ситуации Кавех с легкостью смог бы отбиться и постоять за себя в споре, но тут он действительно облажался. Еще, сказать по-правде, Кавех боится. Боится, что его мысли подтвердятся, боится, что, вернувшись домой, встретит там чужой запах. Но стоит признать: этот дом никогда на самом деле ему не принадлежал. Как и Хайтам. Тигнари прав — нельзя убегать бесконечно. — Вы, — говорит он хрипло, — ты и Сайно. — Кавех делает паузу, пытаясь собраться с мыслями. — Это ведь было трудно? — Да, — Тигнари отвечает без раздумий, и в одном слове столько щемящей нежности и любви, что становится трудно дышать. — Но оно того стоило.***
Кавех возвращается в Сумеру полный абсурдной решимости. Которая, впрочем, испаряется, стоит ему завидеть крышу их дома. Не твоего, — поправляет он себя, пытаясь подготовиться к любому возможному исходу, — только его. Получается плохо. Точнее сказать, совсем не получается. Он делает крюк, заглядывает в таверну, чтобы купить пару кувшинов вина, и предпринимает очередную попытку приблизиться к дверям. Эта попытка кончается тем, что он забирается на дерево, растущее на заднем дворе, и планирует с чувством напиться. Он почти успевает добраться до второго кувшина, когда Хайтам находит его. День клонится к закату, все выше по небу ползут росчерки насыщенной синевы, и Кавех слышит голос, зовущий его по имени. Почти одновременно с ним он чувствует запах. Терпко-сладкий, слегка дурманящий, тот кружит голову, и Кавех мгновенно его узнает. Он замирает, прижимая к груди кувшинчик, и старательно делает вид, что его тут нет. — Кавех? — Вопросительную интонацию мгновенно сменяет утверждающая. — Кавех, я тебя чую. Кавех стоически молчит. — …И вижу твой хвост. Эта реплика заставляет его повернуть голову и уставиться на игриво маячащую в воздухе кисточку. — Предатель, — бурчит Кавех, больно за него ухватившись и потянув на себя. — Вечно не вовремя. — Спускайся, Кавех. Нам нужно поговорить. — Тебе надо — ты и поднимайся. А я никуда спускаться не буду. У меня, между прочим, сегодня выходной, могу делать, что хочу, так что оставь меня в покое. Он сжимает кувшин так сильно, что тот того и гляди треснет, но Кавеху все равно. Он так боится услышать, что может собирать свои вещи и катиться на все четыре стороны. Или чужой голос, зовущий Хайтама из спальни. Кавех судорожно вздрагивает, и могучий ствол древа, на котором он так уютно расположился, реагирует ответной дрожью. От удивления Кавех едва не роняет кувшин. Он свешивается с ветки и растерянно пялится на Хайтама, ловко взбирающегося наверх. Ладным движением крепких мышц можно любоваться бесконечно, но сейчас Кавех на грани паники. Это чувство настолько сильно, что он готов спрыгнуть с дерева и умчаться куда глаза глядят. Возможно, он так бы и поступил, но Хайтам оказывается наверху раньше, чем он решается. Для тигров карабкаться по деревьями обычное дело, но Кавех все равно чувствует себя обманутым тем, насколько быстро ему удалось забраться. — Ты вернулся. — Ага. — Тебя долго не было. — Угу. — Кавех, — Хайтам недоверчиво хмурится. — Поговори со мной. — Говорю. Он отвечает невпопад, стараясь незаметно вдохнуть поглубже, чтобы понять, с кем Хайтам мог быть все это время, но не чувствует ничего постороннего. Только кофе, мыло, книжная пыль и чернила. Ну, не считая собственный запах Хайтама, от которого Кавеха вечно ведет, как какую-то собачонку. С легким удивлением он понимает, что Хайтам повторяет его действия точь-в-точь, медленно вбирая в себя воздух. Пытается понять, где он был? С кем он был? Нет, это невозможно. Хайтаму априори все равно. Правда ведь? Они оба молчат, и тишина между ними натянута, как струны старой лиры. Кавех нарушает ее первый. Привычно. — Если собираешься заставить меня убраться, то дай полчаса, и я сделаю все, что скажешь. — Я искал тебя. Кавех растерянно моргает, уставившись на него, как слайм на закатник. — Зачем? — Чтобы поговорить, — Хайтам хмурится сильнее и, похоже, вот-вот готов разразиться гневной бранью, но лишь поджимает губы. Это — его обычное выражение лица, означающее «Кавех, глупее тебя нет никого на свете». Кавех вот не выдерживает — закатывает глаза. Ладно, как там говорится? «Руби проблемы одним махом»? «Снимай пластырь рывком»? — Ладно. Ладно, — повторяет он. — Я виноват, хорошо? И мне жаль. Очень. — О чем ты? Хайтам выглядит окончательно сбитым с толку, но Кавех на провокацию не ведется. — Да обо всем! Я знаю, что мне не стоило лезть со своей помощью, а когда ты попросил — нужно было уйти. Будь я альфой, я бы понял, что ты на краю, но я бета и я ничего не почуял, и ты проклинаешь тот день, когда позвал меня к себе жить. Я не дал тебе отпор, зато дал себя пометить, и ты хочешь сказать мне, как сильно меня презираешь, потому что я слабый, бесполезный и вдобавок — наивный идиот. — Он не собирался кричать, но в голос все равно пробиваются звенящие отчаяньем нотки, и за это Кавех сейчас ненавидит себя больше всего. — И если вдобавок ты хочешь сообщить, что мои вещи на свалке и я должен отдать тебе ключи, то хорошо, я все сделаю, просто дай мне немного времени. Хочу насладиться последним вечером д… здесь. Он поднимает взгляд, лишь тогда осознает, что всю пламенную тираду пялился на ветку над плечом Хайтама, не смотря на него самого. А когда все же глядит на него, то почти пугается. Хайтам белый, будто снег, будто вся кровь сошла с лица. Лишь глаза неистово пылают, и их выражение Кавеху совсем непонятно. Он прижимает ушки так плотно к голове, что они почти теряются в волосах, и нервно бьет хвостом по бедру. Кавех наблюдает, как Хайтам тянется к карману, как достает оттуда ключи, и замечает умильный брелок-львенка. Комок злости и бессилия, распирающий грудь, вдруг сдувается, как проколотый шарик. — Это?.. Хайтам молча протягивает ладонь с ключами к нему, не обращая внимания на то, что Кавех пытается отодвинуться. Он останавливается, лишь когда глянцево-черные когти упираются кончиками Кавеху в грудь. — Ты забыл их. Опять. Можешь забрать. — Но… — Кавех, — перебивает его Хайтам, — я не собирался тебя выгонять. И ты не виноват. — Он почти насильно вкладывает ключи в его руку, добавляя: — Пойдем домой. Там поговорим. — У меня нет дома, — ляпает Кавех и тут же осекается. Он не собирался укорять Хайтама, только не снова, но слова вырываются сами собой. — Ты правда так считаешь? Возможно, впервые Кавеху нечего ему ответить. — Уже и не знаю, — наконец говорит он. — Ты примешь меня назад? После всего? — Я не трачу время на повторение уже сказанного, Кавех. Подумай сам. — Но это ты хотел поговорить. И вот он я — весь внимание. Жду ответы на свои вопросы. Ты не злишься на меня? Ты не выкинул мои вещи? И что ты скажешь омеге, с которым провел гон? Разве он не будет против? — Не будет. Потому что никакого «омеги, с которым я провел гон» не существует, — медленно, словно малому львенку или душевнобольному, отвечает Хайтам. — И нет, я не выкинул твои вещи, хотя, возможно, стоило бы. — Но ты злишься, — не столько спрашивает, сколько утверждает Кавех, и слегка холодеет от убийственного взгляда. — Разумеется, я злюсь. И если бы ты обладал способностью хоть немного мыслить наперед, то понял бы, почему твой уход был очень плохой идеей. — Встретив абсолютное непонимание, Хайтам раздраженно выдыхает: — Я решил, что принудил тебя. Ранил. Я прочесывал пустыню три дня, пока Сайно не сказал мне, что ты в порядке, но не готов меня видеть. Ты соображаешь, как я волновался? О чем ты вообще думал, сбегая вот так? — Думал, ты скажешь, что я идиот. — Отлично: ты идиот. Это общеизвестный факт. Кавех надувается, пытаясь придумать достойный ответ, но неожиданно его осеняет. Он представляет себе Хайтама, едва очнувшегося после долгого сна, прижимающего к груди его разодранную в клочья рубашку, покрытую кровью и спермой. Представляет себе, как он оглядывает разнесенный в щепки кабинет, как видит залитый кровью ковер и борозды от своих когтей на полу. Как понимает, что Кавеха в доме нет. Как идет по следу его аромата, заглядывает в ванную и чует запах его боли вперемешку с антисептиками. А поверх всего этого — вишенка на торте — запах своих феромонов, смешанный с запахом Кавеха, как во время совместного гона. Если бы на месте Кавеха был омега, его тело дало бы четкий ответ о полученном удовольствии. Но Кавех был бетой, и подобной опции не имел. — Но, — неуверенно бормочет он, — я же оставил записку. Ты ее не читал? — Считаешь, после всего, что случилось, мне хватило бы обычной записки? Когда я думал, что изнасиловал тебя? — Оу, — только и выдает он. Потому что, серьезно, что еще можно сказать? Он сглупил. Очень сильно сглупил. — Ну, ты не насиловал. Просто я предпочитаю заниматься сексом с кем-то, кому нравлюсь, а не с тем, кто меня ненавидит. — Я тебя не ненавижу. — Ха, значит, я тебе нравлюсь и ты наконец-то решил это признать? — Кавех озорно сверкает глазами, радуясь возможности смягчить атмосферу, — Ах, я понял! Ты вернулся домой раньше, чтобы переждать гон в спокойной обстановке, а тут я — явился не запылился! И ты, очарованный моей красотой и сводящим с ума ароматом, потерял контроль и впал в режим секс-берсерка, угадал? Хайтам ничего не говорит и ничего не отрицает. Он отводит глаза, глядя на темнеющий горизонт так сосредоточенно, словно среди облаков написаны все тайны мира. Неужели угадал?.. Ну нет. Нет. Кавех же шутит. Хайтам не может его… Он же не?.. Кавех поддается внезапному порыву и придвигается ближе, едва не взбираясь Хайтаму на колени. — Эй, эй, прости меня, ладно? Я виноват, но исправлюсь. Обещаю больше не сбегать. Хайтам все так же молчит. Только притягивает его к себе, утыкается носом в шею и голодно дышит. Кавех чует аромат облегчения, тоски и радости, разлитый в воздухе словно цветочные пары. Следом за ними слышит мурлыканье. Тихое, едва рожденное в глубине широкой груди, но такое мягкое и ласковое, что сердце щемит. Ну и кто из них глупец? — Нам следует над многим поработать. В особенности над твоими коммуникативными навыками. И, похоже, мне все же стоит воспользоваться любезностью Тигнари и взять у него смягчающее масло. Никогда не понимал, зачем альфам настолько большой. Мне придется готовиться не меньше суток, чтобы принять тебя в себя. Хайтам отстраняется. Его зрачки расширяются, а кончик хвоста заинтригованно замирает. — Ты хочешь?.. — Хочу, — просто отвечает Кавех. — А еще я читал, что тигры способны спариваться пятьдесят раз за день. Всегда было интересно, правда ли это. И, больше не думая, он позволяет себе прильнуть губами к его губам. Хайтам ошарашенно замирает, и это все равно что целовать мраморную статую. Только губы у Хайтама теплые, рот мягкий и влажный, а пульс так частит, что можно оглохнуть. Кавех толкается внутрь языком, пробегает кончиком по клыкам, по ребристому нёбу. Удовольствие плещется в венах, греет грудную клетку и падает вниз, оседая приятной тяжестью внизу живота. Он разрешает Хайтаму сжать себя в объятиях, позволяет зарыться пальцами в волосы и привести идеальную прическу в полнейший беспорядок. Он чувствует покалывание когтей на обнаженной коже, когда широкая ладонь накрывает метку. Хайтам вцепляется в Кавеха так, словно тот снова может исчезнуть, словно тревога, мучившая его все эти дни, почти сумела свести с ума. Он целуется жадно, неистово, требовательно проникает в него, вылизывает, прижимается лбом к его лбу. Кавех идиот. Идиот. Идиот! Как он мог не понять раньше?! Он издает приглушенный стон, но отстраняется быстрее, чем Хайтам успевает остановить. Желание затапливает его с головой, и если они продолжат так дальше, он рискует заняться сексом прямо на улице. И, судя по вздыбленной ширинке на штанах Хайтама, тот ему не откажет. Кавех решает: нет. Он не станет портить их репутацию подобной низменностью! Кавех вполне может потерпеть, пока они не доберутся до спальни. Спальни, в которой не было никакой чужой омеги. Не дожидаясь ответной реакции, он ловко спрыгивает вниз, не выпуская из рук тяжелый кувшин и не прекращая дурашливо улыбаться. — Ты идешь? — кричит Кавех. — Потому что я голоден, как ришболанд! Кто последний — тот готовит ужин! Кавех срывается вперед, слыша шелест травы, когда Хайтам спрыгивает за ним и бросается следом. Внутри хорошо. Внутри, впервые за эту пару недель, по-настоящему спокойно. Он и правда вернулся домой.