Пустые слухи

Когда Рене представляют Луи де Рогана — или же просто Лу, первая мысль, посещающая её голову, оказывается весьма далека от государственных дел. Звучит она следующим образом: все ли гвардейцы столь хороши собой? Нельзя сказать, чтобы она вглядывалась в лица тех, кто бдительно охраняет Версаль и короля, однако в памяти сам собой возникает швейцарец, который часто попадался ей на глаза и имени которого никак не выдавалось случая узнать. Вторая мысль выглядит благопристойнее: что явилось причиной такого стремительного продвижения по службе? Между Лу и Рене едва ли более пяти лет — а он уже полковник швейцарской гвардии и новый великий ловчий (воспоминание о его предшественнике заставляет неуютно поëжиться). Это знакомство растворяется в нескончаемом круговороте прочих. Начало нового строительства, возвышение покровителя самой Рене, но главным образом — зреющий заговор. Нужно вычислить негодяев, задумавших похитить дофина — и Рене проскальзывает в тайный ход, чтобы подслушать разговоры придворных. Никаких подозрительных бесед она больше не наблюдает и собирается возвращаться — как вдруг слышит томный вздох новой фрейлины королевы. Короткое времяпрепровождение с Франсуазой позволило Рене запомнить тембр её голоса — и причина вовсе не в его благозвучности, скорее напротив. Ведомая уже не долгом службы, а обыкновенным любопытством, она приникает к потайной дверце. В юноше, расточающем Франсуазе до пошлости восторженные речи, Рене узнаёт Лу. Серьëзность и собранность, с которой тот озвучивал план по усилению охраны дофина, составляет разительный контраст с раболепной покорностью перед предметом его чувств. «Фи, ещё бы хвостом повилял», — фыркает Рене про себя, хоть и без злобы. Франсуаза милостиво дозволяет целовать себя — но Рене отлично известно, что она метит на место новой фаворитки короля. Ясно как божий день, что Лу она попросту пользуется. Он же — право слово, сущий мальчишка. Глупый желторотый юнец. Просмотр постановки Мольера отменяется для Рене из-за распустившейся шнуровки платья (Франсуаза постаралась) и — удача — поимки одного из заговорщиков. Новый день знаменуется не самым приятным визитом в Бастилию с целью его допроса. Усилиями Александра Рене успела неплохо поднатореть в искусстве лжи, но полученных сведений явно недостаточно. По возвращении её ждëт сюрприз: служанка сообщает о расползшихся по двору слухах о том, что она отдалась Лу в саду. В тот самый вечер, когда удалось выследить заговорщика. Рене еле сдерживает нервный смех: помимо Лу там присутствовал Александр, Жюль, оставшийся для неё безымянным информатор… разве не увлекательнее было бы предположить, что они устроили грандиозную оргию! Кому могло понадобиться распускать подобные сплетни? На празднестве Лу декламирует Франсуазе строки из «Сна в летнюю ночь», немного видоизменяя реплики Елены. В его устах они звучат ещё высокопарнее, но в них он вкладывает весь свой пыл. В глазах Франсуазы Рене улавливает оттенок коварства: возможно, выдумки о них с Лу — её работа? Очевидно, Франсуаза задумала таким странным способом очернить репутацию Рене. Впору ужасаться и паниковать — но ведь этого она и добивается. Рене знает, что пользуется расположением общественности, и практически не сомневается, что никакие нелепые фантазии не способны его пошатнуть. В действительности у неё в Версале была пара интрижек, которые ни к чему не привели — но, судя по всему, для двора они остались тайной. Вероятно, навыки шпионажа у Рене и впрямь недурны. Она продолжает наблюдать за Лу, пожирающим взглядом объект своей страсти, и к удивлëнному веселью прибавляется мрачная решимость. Быть может, Франсуазе нравится воображать своего любовника с нею? Раз она видит в Рене соперницу во всех возможных областях — почему бы не попробовать оправдать её ожидания? Тем временем Франсуаза пытается уязвить Рене, и она парирует ей другими строками Шекспира. По окончании этого подобия спектакля Рене подходит к Лу — не таясь, не отзывая его ни в какой укромный уголок. Ей, довольно опытной шпионке, известна простая истина: хочешь что-то спрятать — положи это на видное место. — Позвольте полюбопытствовать: как вы в ваши молодые годы добились столь высокого положения? — Рене наконец задаёт вопрос, занимавший её уже давно. — Причиной послужили мои заслуги в войне с Испанией, — не без гордости отвечает Лу. — Должен отметить, моё возвышение окружено массой слухов. Самый невинный из них — протекция королевы-матери, чьим крестником я являюсь. — О! — удивление Рене неподдельно, однако вскоре она припоминает, что род Роганов сравнительно высок — должно быть, это объяснимо. — Мою семью некоторые считают не заслуживающей своего положения при дворе, — Лу заметно хмурится, — из-за разности конфессий моих родителей. Моя мать — гугенотка, при том, что отец — католик. И, конечно, из-за моей тëтушки, герцогини де Шеврëз. О последней Рене что-то слышала от королевы Анны, чьей фрейлиной та была. Она в своё время была первостатейной интриганкой… До чего же тесен мир! Рене мимолëтно оглядывает окрестности. Окружающие увлечены светскими беседами или распитием вина, — одна лишь Франсуаза бросает на них с Лу взгляд исподлобья, отвечая что-то радостной Нанетте. Быть может, легковерность — фамильная черта Роганов? — А как вы находите слухи о нашей с вами связи, месье? — Совершенно возмутительными! — с жаром выпаливает тот. — Неужели я настолько ужасна? — тон Рене притворно печален. Щëки Лу мгновенно вспыхивают румянцем, очерчивающим россыпь веснушек. — Нет-нет, что вы! — Рене сжимает губы в попытке подавить смешок, сожалея о том, что не взяла с собой веер — такого чудесного помощника. — Я неверно выразился. Дело в том, что я не терплю лжи. И при этом с готовностью обманывается сам. Крайне занятно. — Знакома ли вам новая пьеса Мольера под названием «Мизантроп»? Я нахожу вас несколько схожим с Альцестом — разумеется, за исключением презрения ко всему людскому роду. — Признаться честно, я не большой любитель драматургии. Предпочитаю чтение античных философских трактатов. Увлечения у Лу, как выясняется, тоже довольно занятны. Но приходится сказать напрямую. — А не кажется ли вам, что эти сплетни могла распространить мадам де Монтеспан? — Кто угодно, только не она! — брови Лу вновь сходятся на переносице. Как же всё-таки комично и при этом странно-притягательно это его выражение лица. — Она на такое не способна. — Выходит, вы удивительно… — Рене с трудом удерживается от слова «глупы». — Кхм. Наивны. Лу воздевает глаза к небу. — Любовь делает нас наивными, мадемуазель. Ослами, если вам угодно, — он неловко усмехается, припоминая ей недавнюю сцену. Мальчишка, как есть мальчишка — несмотря на все чины и заслуги, — принимающий за любовь обычное плотское влечение. Но как же он очаровательно искренен в этом своём заблуждении! На следующий день оказывается запланировано катание на гондолах. Рене по привычке изо всех сил напрягает зрение и слух, ловя каждую крупицу информации, стараясь выискать хоть какие-нибудь новые зацепки по поводу заговора. Внезапно её товарка по свите, Бонна, сообщает ей на ухо о новых сплетнях — что Рене якобы понесла от Лу. Вот так фокус. Однажды, ещё в отрочестве, она была знакома с девушкой, убеждëнной, что беременность наступает от поцелуя. Но чтобы от простой беседы!.. Рене невозмутимо ответствует: «Разве не отрадно находиться в центре внимания?», пресекая речи Бонны о том, что ей необходимо печься о своей репутации. Игнорирование — пожалуй, лучшая тактика. Она ищет глазами в толпе Франсуазу, и, отыскав, не в состоянии определить, чего в её взоре больше — злорадства или возмущения. Сама нарисовала пикантную, почти пасторальную картину соития собственного любовника с Рене в саду — сама же и негодует. Воистину странная женщина. Уже поздно вечером, после отчëта Александру, планируя отходить ко сну, Рене обнаруживает две неприятности: пропажу служанки, всегда помогавшей ей с туалетом, и немилосердно туго затянутый корсет, справиться с которым своими силами не представляется возможным. Вероятно, памятуя о той самой распустившейся стараниями Франсуазы шнуровке, служанка навязала узлов, не уступающих корабельным. Глухое раздражение сменяется осознанием: это может послужить благовидным предлогом. Рене сама не способна понять, чего именно хочет добиться, однако ощущает острую потребность, чтобы подсобил ей именно Лу. Пускай молва припишет им хоть целый выводок детей — но она утрëт этой интриганке Монтеспан нос. Рене отправляется на поиски, и сердце её бьётся быстрее от предвкушения и азарта. В успехе своего предприятия она уверена — в последнее время удача благоволит ей. Это доказывает и проверка на внимательность от Александра, и игра в пэл-мэл с той самой Монтеспан. Однако возникает вопрос: как же обнаружить Лу? Логично предположить, что его комната располагается неподалёку от покоев короля — во имя безопасности оного. Тем не менее, это мало облегчает задачу. «И как прикажете её узнать? — размышляет Рене, фланируя по коридорам. — Перецарапав все двери по очереди? Или по запаху? Я ведь не ищейка.» Она уже готова отказаться от своей сумасбродной затеи, как вдруг слышит за спиной тихие шаги и знакомый голос: — Вы кого-то ищете, мадемуазель? — Не ожидала встретить вас, месье. На лице Рене не дëргается ни один мускул — да, она определëнно научилась владеть собой. Впрочем, это даже сложно назвать неправдой. — Я сейчас не в карауле, и решил немного прогуляться по саду, — Лу растерянно улыбается. Рене незаметно принюхивается: пахнет от него кипарисом, и самую малость — псиной. Духами Франсуазы не пахнет. — Могу я попросить вас об одной услуге? — Конечно, Рене. Она вспоминает, что ранее Лу почему-то практически не называл её по имени, и оттого это обращение воспринимается чуть ли не интимно. — Понимаете… Оказалось, что шнуровка моего платья затянута слишком туго, — Рене глубоко вздыхает. — А моя служанка как сквозь землю провалилась! В этих утверждениях нет ни капли лжи — это легко. А вот далее следует призвать всё своё мастерство. — Я не посмела бы беспокоить вас по таким пустякам. Только, видите ли, мне решительно не к кому обратиться! Сама Рене уже начала искренне верить в свои слова. Поэтому ей кажется, что на месте любого другого человека она ничего бы не заподозрила. Наверное, Александр должен гордиться такой ученицей. — Но, разумеется, если для вас это затруднительно… — Что вы, бросьте, мадемуазель! — Лу качает головой. — Для меня это честь — оказаться вам полезным. Душа Рене поёт. Великий ловчий рад очутиться в её силках. — Однако не скомпрометирую ли я вас этим? Все вокруг только и судачат, что о вас… о нас… Рене безмятежно пожимает плечами. — Можно лишь порадоваться за людей, чья самая главная забота — чужие альковные дела. По пути к комнате Рене они держатся на почтительном расстоянии друг от друга, и та внутренне умиляется этой их совместной попытке выглядеть благочестиво. Затворив дверь, Рене поворачивается к Лу спиной, мысленно потешаясь над столь вопиющим нарушением этикета. Тот невесомым движением убирает вперёд несколько её локонов и берётся за шнуровку. Пальцы его с поразительной ловкостью распутывают хитроумные узлы. Ненароком коснувшись обнажëнной кожи, Лу отдëргивает руку, словно обжëгшись. Закончив, он отступает, а Рене поворачивается, придерживая платье в районе груди с напускной стыдливостью. Чуть заметно ослабляет хватку, пристально следя за Лу, чтобы выгадать момент, когда этот последний бастион должен пасть. Его взгляд блуждает по стенам и потолку, а пальцы теребят манжеты, когда юбки Рене с тихим шуршанием сползают на пол. В конце концов, можно будет сказать, что произошла случайность и что ему вообще-то самому должно быть стыдно глазеть… — Рене… Что же вы со мной такое творите… — потрясëнно шепчет Лу. Ночная прохлада заставляет кожу покрыться мурашками. Или виной тому его исполненное благоговения лицо и ощущение собственного триумфа? Тонкая ткань сорочки подобна фиговому листку. Рене отмечает, что восхищëнный взор Лу прикован к её груди, и едва удерживается от ухмылки: вот она, великая любовь. Но ей становится не до смеха, когда тот, запнувшись о её сброшенные туфли, совсем не фигурально падает к её стопам. И стоило кидаться пафосными стихотворными обещаниями, чтобы вот так вот растянуться перед другой… Об этом ли Рене мечтала? Этого ли ждала? Поднимаясь на ноги и насилу отлепляя взгляд от неë, Лу сконфуженно бормочет: — Я не смею… Если до этого момента у Рене ещё оставались сомнения, теперь они полностью растворяются. — Смеете. Она привлекает Лу к себе за подбородок, невольно побуждая снова опуститься на колени. Полумрак искажает черты его лица — или выделяет и дополняет, подобно художнику. Тени подчëркивают остроту скул, голубой цвет глаз напоминает о чистых озëрных водах. Красноречивая выпуклость на его кюлотах не оставляет простора для трактовок. — Любая ложь может стать правдой. Рене наклоняется вниз, Лу тянется наверх, и их губы сливаются воедино. Тело предаёт еë — она неспособна унять дрожь, и уже не видит в этом резона. Наверное, неправильно так предлагать себя, точно она площадная девка. Однако общественные представления давно перестали иметь значение. Во всяком случае, в пределах этой комнаты… которую Рене, чëрт побери, не удосужилась запереть на ключ. Впрочем, сомнительно, что кто-нибудь захочет нанести ей визит в такой час. Робость Лу длится недолго — не то к облегчению, не то к досаде Рене. Разорвав поцелуй, только чтобы обрушить лавину подобных ему на ключицы и плечи, новоявленный любовник споро избавляет её от сорочки. — А ведь я не замужем, — зачем-то произносит Рене. — В отличие от мадам де Монтеспан. Напоминание о предмете воздыханий заставляет Лу поморщиться. Ругает себя за то, что будто бы изменяет ей? Или… Какими бы ни были его размышления — он прячет их, изучая губами поверхность разведëнных (когда Рене успела?) ног. Щиколотки, икры, бëдра… Ещё выше и сильнее. Нет, это слишком. Рене мечется в исступлении, точно ей тесно в собственном теле. Не только в цитировании Шекспира этот язык хорош. Пусть комната Рене и находится в относительном отдалении от прочих, им стоит быть осторожными. Она закрывает рот ладонью, подавляя стон, и замечает, как нетерпеливо Лу потирается об угол кровати. — Лу! Вероятно, так должен звучать громкий шëпот? Эффекта её оклик не производит. — Лу! Захватив в горсть рыжие пряди волос, в неверном свете свечей отливающие медью, Рене слегка оттягивает их. Тот отстраняется, и взор его кажется опьянëнным. — Идите ко мне. Рене приподнимается на постели, чтобы стянуть жюстокор с плеч Лу. Пуговицы камзола они расстëгивают в четыре руки, однако удвоение усилий едва ли идëт на пользу делу. У обоих подрагивают пальцы — должно быть, от волнения. Костюм Лу устроен много проще костюма Рене, но и с ним приходится изрядно повозиться. Шум крови в ушах заглушает мягкий шорох парчи и шëлка. Жар желания накаляется внутри Рене от зрелища разоблачающегося Лу. Сложение его крепче, чем позволяла наблюдать одежда — он гибок и строен, словно лоза. Против своей воли Рене отмечает кольца на его пальцах, прикидывая про себя, сколько они могли бы стоить. Пусть теперь она уже не стеснена в средствах — мышление поменять сложно. Оставшись наконец обнажëнным, Лу спешит присоединиться к Рене. Они вновь целуются, и поцелуй этот отчасти напоминает состязание: чьи губы окажутся захвачены, чей язык двинется глубже. Правда, состязание это — не жëсткое и бескомпромиссное, а игривое. Рене касается бледного жилистого тела везде, куда может дотянуться. Пальцы Лу оглаживают её бëдра и живот, порой перемещаются к её женскому естеству — и движения эти так же умелы и точны, как те, которыми он расшнуровывал корсет. Только от них узел, совсем нематериальный и метафорический, напротив, затягивается туже. Ладони Лу поднимаются к грудям Рене — обводя, обхватывая, будто взвешивая… В мозгу вертится ироничная ассоциация с добычей — но с добычей не обращаются столь трепетно. — Вы прекрасны, — шепчет Лу упоëнно. — Вы просто богиня. — Слышал бы вас Жак-Бенинь, — усмехается Рене. Лëгкое и озорное настроение обуревает еë. Он щекотно пробегается кончиками пальцев по её боку. — Не планирую ставить его в известность. Их совместное дыхание всë тяжелее, тела делаются липкими от испарины и их общей влаги. Нависая над Рене, позволяя в полной мере прочувствовать своë возбуждение, Лу вопрошает: «Могу я?..». — Да, — выдыхает она, раскрываясь перед ним. Проникновение выходит медленным и плавным, — Рене поджимает пальцы ног и закрывает глаза. Когда же открывает — любуется блеском во взгляде Лу и перекатыванием мышц. — «Отдалась в саду»… — насмешливо цитирует она. — Вот уж вздор. Я постель ни на что не променяю. Более на разговоры нет ни дыхания, ни желания. Рене обвивает ногами Лу за поясницу, прижимаясь и направляя. Отдаваясь ему. Овладевая им. На короткий миг икру отчего-то сводит судорогой, но эта боль моментально гаснет при ощущении нового движения внутри. Рене обхватывает руками спину Лу, чувствуя, как вздымаются и опадают его лопатки. Что слаще — физиологическое удовлетворение или осознание своего превосходства? Рене внезапно понимает, что мысль о Франсуазе отошла у неё даже не на второй план, а на десятый. И всё же это подливает масла в огонь наслаждения. Правда и ложь, искренность и маски, её тело и его — сплетаются, перетекают друг в друга, лишаются границ. Оба они по-прежнему стараются контролировать собственные реакции, разрешая себе разве что громкие вздохи. Рене выплëскивает эмоции, то комкая одеяло, то бесцеремонно царапая спину Лу. На неë накатывают волны блаженства, одна сильнее другой — вот-вот разразится шторм. Жаждая поймать ускользающее наслаждение, Рене ласкает себя — напрягаясь всем корпусом и сжимая челюсти. Последнее, что она успевает отметить перед тем, как соскользнуть в манящую бездну — широко распахнутые потемневшие глаза Лу, который, мощно содрогаясь, покидает её тело, чтобы излиться на простыни. Осуществления иного слуха — о беременности — однозначно не хотелось бы. Рене потягивается, смакуя остатки удовольствия, и буднично размышляет, достанет ли служанке (когда та соизволит вернуться) такта не комментировать состояние её постельного белья. В затуманенное негой сознание врывается шёпот: «Рене…». Лу приподнимается на локте, сдувая со лба налипшую прядь. Тело его расслаблено, а выражение лица — дисгармонично сосредоточенно. Он даже смотрит Рене в глаза. — Мне кажется… — он выдыхает сквозь пересохшие губы. — Кажется, я люблю вас. «Ну и в переплёт же ты угодила, Рене!»