Декабрь
— Это просто отвратительно. — не следя за языком, как обычно, высказался Иноджин и скривил лицо. Какого хрена эта мелкая девчонка, Химавари, с тупой коротенькой причёской почти под горшок забыла в его прекрасной художественной студии. — Ты хотя бы карандаш в руках умеешь держать? Химавари немного растерялась (так и надо!), взглянула на своего учителя несколько даже расстроенно, чем вызвала новую вспышку агрессии. У неё была куча бабла от папаши, которую она вбухала в занятия по рисованию, при этом не имея никакого таланта в этом деле. Дилетантство! — В самом деле так плохо? — резанул по ушам её звонкий голос. Голубые глаза, которые навязчиво мелькали в его жизни последний месяц, уставились на Иноджина даже с каким-то странным, диким из-за необычности для простого человека, вызовом. А может, ему просто казалось? В любом случае, это заставляло руки мелко дрожать. Не от возбуждения, радости или испуга. Нет. От злости. Эта богатая дочка богатого папочки просиживает часы на удобном стульчике студии Яманака около мольберта до глубокой ночи, но всё, абсолютно всё, впустую. — Сама посмотри. — тяжело вздохнул Иноджин и выхватил у Химавари карандаш, лёгкими движениями руки начиная намечать правильную композицию. Девчонка, как ни странно, слушала всю критику спокойно. Всматривалась в исправления, хмуря чёрные бровки, задерживала дыхание, когда Иноджин проходился по бумаге особенно сильным и ярким штрихом. — Здесь. Несимметрично. И здесь. Ты ведь не слепая, чтобы не заметить? — порой, он сомневался. Было, на что опереться в своих суждениях. И тот факт, что Химавари нисколько не улучшила навыки рисунка за месяц, здорово бил по самооценке Мастера. Неужто Иноджин не мог обучить кого-то искусству обычного построения самого простого натюрморта и уверенному штриху? Отец засмеёт! — И вот это… Что это вообще?! — Эллипс? — смущённо пролепетала Химавари и улыбнулась обезоруживающе. Но на Яманака такие приколы уже давно не действовали! Пусть лыбу давит своему папаше! — Это грёбаная сосиска не первой свежести! — рыкнул Иноджин. — Строй заново так, как я показал. Он бросил карандаш ей в руки, и Химавари с готовностью его словила, прижав к груди. — Уж постарайся нарисовать цилиндр таким образом, чтобы мне не хотелось выколоть себе глаза. — сказал под конец и отошёл к другому ученику, который справлялся намного лучше, чем какие-то дочки богатеев. Имена, конечно, пусть останутся в секрете. — Да, сенсей… — смиренно прошептала Химавари и вновь уставилась на широкий лист бумаги перед собой.***
Апрель
Кисти, краски, мольберты, палитры, мастихины и прочая художественная шелуха должна была блистать к началу рабочей недели, потому даже на выходных Иноджин не мог себе позволить торчать дома и отсыпаться под серию какого-нибудь очередного тупого сериальчика по Нетфликсу. Вместо монотонного шума голосов по телеку журчала вода, вместо родного дома сжимали в тиски стены не менее родной студии, где Яманака уж точно проводил времени побольше. Но это была лишь одна из причин, почему Иноджин уже вторую неделю подряд считал субботу за полноценный рабочий день. — Сенсей, добрый день! — дверь в студию громко хлопнула. Вот и явилась вторая причина. За деньги нет ничего невозможного. Вопрос лишь в сумме и желании. А Химавари ни в одном, ни в другом не могла никому уступить. Настолько заряженную и при этом обречённую по всем параметрам ученицу Иноджин, кажется, не видел ни разу за четыре года преподавания. — Давай садись, и будем разбираться. — обречённо ответил он, вытирая мокрые руки не менее мокрой тряпкой. То, что придётся именно разбираться, никто уже и не оспаривал. Это казалось аксиомой, когда речь шла о Химавари: если девчонка приходит, через пять минут на бумаге будет нарисован кромешный ад. Химавари села у окна, там, где во всю уже бились об стекло ветви с белыми цветками вишни. Ветер вполсилы задувал в зал и трепал непослушные волосы ученицы, которая прилежно доставала принадлежности, напевая под нос надоевшую уже каждому кроме нее попсовую мелодию. Всё портил ужасный навык рисования. — Дай сюда, — вымученно начал он, подойдя к Химавари и упершись на спинку её стульчика, который немедля скрипнул. Иноджин накрыл руку бесталанной девчонки своей и, крепко сжав пальцы, начал выводить нужный рисунок. — Вот она — ваза, видишь? А это веточки вербы. — спокойно сказал он, ощущая всем телом, насколько напряжённой стала Химавари. Бедная школьница, видимо, сегодня была слишком нежной, чтобы выдержать колкости учителя в свой адрес. Ну и к чёрту! В понедельник отработает. — Сильно не дави. Вот так, аккуратно веди. Успеешь затемнить ещё. — и Химавари с готовностью кивала, шумно сглатывая. Иногда она была очень странной. — А тут кружка. Взгляни, на пропорции. Как раз в вазу умещается две кружки, значит конец её… где-то здесь. — он отстранился, рассматривая работу, и хмыкнул своему превосходному глазомеру. Идеально. — Дальше сама. — Да, сенсей! — воскликнула Химавари, растянув губы в широкую улыбку. А на щеках нездоровыми пятнами выбивалась краснота. От стыда. Да, конечно же, от стыда…***
Ноябрь
— А знаете, сенсей. — с грустью прервала тишину Химавари во время уборки после тяжёлого рабочего дня. — Я ведь улетаю завтра. От грохота заболела голова, распухшая от нервотрёпки со студией. Он слишком резко уронил стул. Как будто это была реакция на её слова. Но нет же. Нет. Ему плевать. На одну проблемную ученицу меньше. Какая прелестная новость! Иноджин хотел сказать это вслух, но отчего-то горло пересохло, его сдавил неприятный ком. Наверное, он давно уже ничего не пил. Заработался. Химавари стояла у окна, где уже качались тонкие голые веточки вишни. Зима никого не щадит. По-прежнему непослушные волосы уже доходили до плеч, и Иноджину ужасно хотелось сейчас откинуть их прочь, всмотреться в лицо этой занозе в заднице. Так она его бросает? Просто берет и бросает? — Что? Звонкий смех раздражал. — Говорю, улетаю завтра. Папе предложили работу в другом городе. — улыбка на розовых губах бесила, до зубного скрежета ранила. Он только привык к этой негоднице в своей жизни. Только привык к ежедневным повторам основ, когда говорить приходилось в чёрную макушку. Привык к глазам и к тому, что её место там. У окна, где весной белым цветёт вишня. — Надеюсь Вы рады, сенсей. — как можно радостнее хихикнула Химавари и вытащила из кармана юбки помятый листок. Клетка. Вырвала из тетради. — Простите, что прощальный подарок вышел таким некрасивым. — её бледная ручка протянула его Иноджину, и как только Яманака взял чёртов «прощальный подарок», Химавари пулей выбежала из помещения студии. Иноджин не смог сдержать нервный смех. Поверх синей безвкусной клеточки на него глядело до боли знакомое лицо в окружении цветов вишни. — Ужасно нарисовано.***
Апрель. Пять лет спустя.
— Сенсей! — писклявый голос ученика навевал неприятные воспоминания. Кажется, у Химавари, той девчонки из прошлого, тоже была привычка звать его криком. Впрочем, мало что удавалось вспомнить спустя пять лет. Только белые цветки вишни всегда ассоциировались с ней, как бы Иноджин ни старался переключиться. Наступила весна, и они вновь зацвели. Нос слегка щекотала пыльца, но закрывать окно никто не спешил. Была в этом, наверное, своя романтика, о которой Иноджину приходилось лишь догадываться. — Сенсей, где ты там?! — вновь завопил мальчишка, злобно прищуриваясь. — Уже иду. — контрольная улыбка могла немного скрыть усталость и нервозность. В последнее время он работал на износ. Когда в последний раз Иноджин выбирался куда-нибудь просто так, не преследуя цель поскорее добраться до студии, чтобы снова просидеть в ней до позднего вечера? — Сенсей, мне тоже нужно помочь! — донеслось с другой стороны, и Яманака тяжело вздохнул. Эта работа прекрасно справлялась с лишением Иноджина личной жизни и хоть какого-то свободного времени. — И мне! Пожалуйста! День, как всегда, прошёл чрезмерно сумбурно, но привыкать не приходилось. Хаос в студии был делом привычным и даже несколько родным, потому Иноджин приспособился к нему и обжился, игнорируя усталость. Хотя наверно синяки под глазами были против такого образа жизни. Благо, говорить они не умели. Богатые ученики любящих родителей уже давно собирались домой. Складывали кисточки в футляры, закручивали крышечками тюбики с акриловой краской и дозванивались до домочадцев, чтобы те их забрали. Скучное зрелище, на которое и времени даже посмотреть толком не было. Вместо этого Иноджин складывал один к одному мольберты и задумчиво разглядывал пол под ногами. Помнится, когда-то давно Химавари специально оставалась после занятия и помогала с уборкой. Славная девочка. Если бы не её полная бесталанность в вопросах рисунка, то Иноджин бы мог назвать её лучшей ученицей. Про себя, конечно же. Не вслух. — Сенсей?.. — Эйда стояла у дверей и выглядела обеспокоенно. Ещё одна хорошая ученица, хоть и одевалась, как заносчивая сука. Всё же образ был совершенно отличным от характера. — Могу я вам кое-что предложить? — с надеждой в голосе спросила она, и Иноджин вскинул брови, подходя ближе. Только если это не перепихон в туалете. — Что именно? — Выставка. — билет на мероприятие естественно лёг к нему в руки. Золотистый, вычурный, и поэтому привлекающий к себе внимание. — Там выставляются молодые художники из Токио, и моя подруга там будет: попросила пригласить всех, кого смогу, так что… — Сестра!!! — её надоедливый брат не выдержал и вломился обратно в помещение студии, тут же обхватывая цепкими ручонками талию Эйды. — Хватит болтать с ним! Пошли! — Обязательно приходите!.. — бросила она и убежала прочь с неугомонным мальчуганом под ручку. — Вот запара…***
Работы на выставке были вполне во вкусе Иноджина: в меру красочные, с интересной композицией и сюжетом, отличным от других. Картины не блистали сильной проработанностью и больше походили на работы учащихся студентов, которым свойственно было совершать ошибки и недоделывать что-то до конца, чем все и пользовались. Но это была лишь ложка дёгтя в бочке мёда. Так он думал, пока не дошёл до одного из самых больших холстов. Это был Иноджин. Иноджин в окружении белых цветов вишни. Его глаза моментально расширились, дыхание спёрло. Тот листочек в клеточку с его портретом хранился в ящике письменного стола в кабинете студии, и Яманака уже давно его не доставал, но был готов поклясться, что сейчас на холсте красовалась масляная копия небрежного рисунка Химавари. Взгляд тревожно опустился вниз, чтобы увидеть имя художника, но женский голос избавил Иноджина от нужды читать мелкий шрифт: — Так и знала, что Эйда пригласит Вас, сенсей. Он развернулся резко, до боли в шее. Химавари улыбалась, сцепив руки за спиной. Лёгкое платье почти до пола нежно обнимало её хрупкий стан и текло дальше, вниз. Чёрные волосы отросли, стали мягче и послушнее, а глаза уже не принадлежали той невинной девочке восемнадцати лет. Вся ребячесть и игривость ушла с возрастом, но кое-что всё же осталось неизменным: — По-прежнему отвратительно рисуешь. — хмыкнул он, и Химавари рассмеялась в ответ. — Черты лица совсем не мои. — Да, наверно, Вы правы. — Думаю, я бы мог указать тебе на ошибки и подкорректировать портрет. В студии. — Правда? — звонко отозвалась она, раскрасневшись, — Конечно. Я приду. С пяти вечера я вся ваша. «Надеюсь, теперь уже на всю жизнь.» — подумал он, но сказать не решился. Не сейчас. У него ещё будет много времени с головой окунуться в сентиментальность.