⌑ ⌑ ⌑
Середина октября подкралась тихо не смотря на кучу оторванных листов календаря, скопившуюся у прикроватной тумбочки. О том вечере разговоров не заходило: ни на совместных прогулках до общежития, ни на тихих переменах между уроками. Однако Оминис старался держаться ближе, и даже зачем-то приходил на тренировки, благо тепло одевался: подстраховывался от моих нападок. Осень в Шотландии жестокая своими пронизывающими ветрами и ранними заморозками. А кое-кто любит сбегать из школы под руку с одуваном без шапки на голове. Я больше не просила Оминиса приходить на мои тренировки, но он посещал каждую с цветами в руках. Представить его, сидящего на корточках и тайком копавшегося свободной рукой в клумбе, было тяжело, и только позже Оминис развеял мои сомнения: из оранжереи крал цветы только одуван. Но отхватили у меня они оба. Когда до первого отборочного матча оставалось пару дней, Имельда решила устроить выходной, чтобы самой набраться сил для предстоящей игры и успокоить наши нервы: даже раздобыла сладостей и бутылку огневиски, которых на ораву старшекурсников ожидаемо не хватило. Сэллоу на пару с Селвином выпили почти половину, но я не обиделась — все равно планировала вежливо отказаться от выпивки. Потому что последний день перед матчем я хотела провести в спокойствии и без головной боли от похмелья. — Я думала, ты вообще не проснешься, — Имельда ухмыляется и освобождает мне место на диване в гостиной. Запах жареного арахиса на миске сводит с ума — время почти полдень, а я еще не завтракала. — Хотя парни до сих пор не встали. Вчера столько выпили… Диван скрипит под весом еще одного человека, а подушка под спиной громко шуршит. Спросонья вникать в суть разговора сложно, и я зеваю, от чего уголки губ начинают саднить. — Надо глянуть, как они там, — весело говорит Имельда, быстрой рукой вытаскивая из моих волос перышко от подушки. — Если не спят, то хорошо, если еще не проснулись — надо им помочь прийти в себя. Ну, знаешь… — на лице Имельды вспыхивает и тут же угасает ехидная улыбка. — Инфламаре никогда никому не вредил, только пугал. Зейн, может ты сходишь? — Чего я-то сразу? Соглашаться даже потехи ради не хочется. С недавних пор мужское общежитие ассоциируется у меня не только с неприятным запахом из комнат первокурсников. Хотя идея напугать сонных сокомандников интересная, спорить сложно. — Тебе надо, ты и иди. — парирую я. — Ко мне возникнут вопросы, — Имельда слабо толкает меня в плечо, но мне не дает покоя ее настойчивость. Какая пикси ее укусила с утра пораньше? — А у тебя там брат живет. Железный аргумент. Запрещенный прием, как непростительное заклинание. Но мне жаль тебя огорчать, подруга… Еще вчера я пообещала себе провести этот вечер в относительной тишине и спокойствии. Даже слабый хлопок магии в мальчишеской комнате развяжет между мной и парнями войну на ближайшие пару дней. Поэтому я начинаю доставать Имельду в ответ. — Прищепку для носа найдешь, и я пойду, но вместе с тобой. — Я же сказала, мне не положено туда ходить! Удержаться от смеха при виде улыбки напротив сложно, и мы начинаем звонко хохотать друг над другом. Хочу дотянуться рукой до живота Имельды, чтобы отомстить за щипки хорошенькой щекоткой, но не успеваю поднять руки из-за внезапно упавшей на них тяжести. Удивление срывается с губ шумным вздохом, а горло пересыхает от поверхностного дыхания ртом. Имельда замолкает и аккурат двигается ближе, чтобы получше рассмотреть внушительных размеров сверток на моих руках, в длину достигающий футов семи. Первый вопрос, не прекращающие гудеть в голове, — что это? Второй — откуда? — Мэрлин всемогущий, это что еще такое? — тихо спрашивает подруга и невесомо проводит рукой по подарочной упаковке. Блестящая черная бумага, как усыпанное звездами Млечного пути ночное небо, шуршит от касаний, а серебристая шелковая ленточка из-за ненадежного крепежа норовит сползти со свертка. А в голове все те же вопросы. Что это? Откуда? — Не знаю, — честно отвечаю и оглядываюсь на столпившуюся толпу пятикурсников позади диванчика: они увлечены беседой и не обращают на нас с Имельдой никакого внимания. Да и есть ли им резон подкидывать нам что-то? — Может, это подарок? — действительно умная мысль. — Открой и посмотри, может внутри и записка есть. Нетерпеливая подруга закатывает глаза, когда я тянусь за палочкой. Лучше лишний раз перестраховаться и проверить, чем попасть в конфузную ситуацию. Невербальное ревелио срабатывает быстро, и очертания сюрприза в моих глазах складываются в единую картинку. Но не сразу: сначала в воспоминаниях глухо звучат слова добряка Алби. «— Новая модель Нимбус — это специальная разработка для главных ценителей скорости и квиддича. Подойдёт игрокам на любых позициях…» Ослабшие пальцы роняют палочку на пол, и я с трудом пытаюсь удержать в другой руке новую метлу. Она… неожиданно тяжелее моей нынешней. Блёстки с обертки летят на пол, липнут к поношенным брюкам и ковру, ласкают расфокусированный взгляд многочисленными бликами. Подарочная бумага рвется с трудом, но вскоре опадает на пол, обнажая новенькую и блестящую метлу двум взорам. Я вздыхаю от неверия, Имельда же — от искреннего изумления. Вопросы без ответов учащают стуки крови в ушах. — С ума сойти! Это же… я видела такую у Уикса где-то месяц назад! — румянец на щеках Имельды выдает ее восторг. Верно говорят, что путь к сердцу девушки-игрока лежит через магазин спортивных принадлежностей. Перед глазами картина до сих пор кренится набок, а держать подарок на коленях становится сложно, как и сохранять ровное дыхание. Посторонние мысли вмиг стихают в голове, пока мои пальцы нащупывают каждый изгиб метлы, и только два вопроса не перестают тревожить разум. Это мне? От кого? — Она превосходная, — краснея ещё пуще, Имельда шепчет одними губами и наклоняется поближе, чтобы рассмотреть прутья новенькой Нимбус. — Так и знала. Смотри, твой дружок оставил тебе записку. Она достает сложенный пополам кусок пергамента, но не раскрывает. Хоть и видно по ее улыбке, что любопытство распирает, Имельда не решается даже мельком взглянуть на имя щедрого дарителя. Но я быстро выхватываю записку из ее пальцев, потому что не утихающие вопросы в голове не дают покоя. Имя. Мне нужно прочесть любое имя, чтобы убедиться, что метла была подарена именно мне. Имельда прикладывает в нетерпении ладони к щекам, а у меня вдруг губы не получается разомкнуть, ведь никакого имени в записке не было указано, только… — «Моей… яблочной Бёрти Боттс.» Твердый и изящный почерк самопишущего пера спутать с иным сложно. А вспомнить другого человека, без конца жующего эти драже, не выходит. — Бёрти Боттс? Хах, мило, — уголок рта Имельды слабо дергается вверх. Руки слабеют, роняют драгоценный подарок на усыпанный блестками ковер, а слабые ноги поднимают меня с дивана. Есть небольшой шанс, что Оминис все ещё спит — выходной всё-таки. Мне нужно поговорить с ним как можно скорее, если быть конкретнее, прямо сейчас. — Эй, ты куда? — растерянно окрикивает меня Имельда, но я оставляю ее без объяснений, только быстрым шагом направляюсь к мальчишескому общежитию. Дышать сложно, ощущение такое, будто сердце к горлу подпрыгивает. — Ты же говорила, что ни за что туда не пойдешь! Комната для семикурсников находится в противоположном конце от малышей, и потому снующие от безделья парни косо на меня смотрят: они свыклись с моими визитами к Эндрю, но не более. — Зейн, что ты тут забыла? — сипло интересуется парнишка в коридоре и тоже остаётся без ответа. Нужная деревянная дверь от толчка локтем открывается туго, а я в сию секунду трезвею от дурмана. Взглядом мажу по комнате и сразу понимаю, что Оминиса тут нет. Сердце наконец-то падает из горла вниз, но не в грудную клетку, а куда-то в пятки, когда до ушей доносится смешок Селвина. — Всегда знал, что ты ненормальная, Гринвоу. Шорох снимаемой одежды бодрит лучше ледяной воды. Арнэлиус, но для меня просто раздражающее лицо, быстрым рывком стягивает свитер через голову, показывая мне оголенную кожу плеч и шеи. Смущение неприятно хлещет по щекам, а Селвину похоже нравится видеть меня такой: растерянной и безмолвной. Обычно-то у меня в радиусе пяти метров от Арнэлиуса язык в рот не засовывается. — Если хотела посмотреть, как я раздеваюсь, могла вежливо попросить, а не врываться нагло в мою комнату. Подмигивает. Мэрлин, дай мне сил. Да чтоб этому слизняку под подушку рано утром корень взрослой мандрагоры положили! — Придурок, — бормочу под нос и делаю два шага назад: первый — к двери, второй — за ее пределы, чтобы снова ощутить кожей прохладу коридора. Но она не остужает кипящую в жилах кровь, от которой слабеют и руки, и ноги. Чем дольше я ищу Оминиса, тем сложнее совладать с эмоциями. Зачем, ну зачем он потратил столько денег на эту проклятую метлу?! С начала поисков проходит минут пятнадцать, а я до сих пор не могу его отыскать ни в едином углу гостиной. Его нигде нет: ни в мужском общежитии, ни в женском. Неоткалиброванный под конкретного человека ревелио ровным счетом бесполезен, а лезть в мужской санузел мне не хочется, но в конце концов я решаюсь собрать крупицы терпения и подождать у двери минут двадцать-тридцать… или все тридцать пять, но это не приносит никаких результатов. Стоит ли распылять силы и бежать искать Оминиса по всей школе, если не по территории Хогвартса в целом? Свободный день перед первым отборочным матчем лучше всего провести у камина, закутавшись в плед, а не закаляться пробежкой по бесконечным лестницам, а потом выходить на улицу, что в качестве приветствия обнимет порывом холодного ветра. Голову осеняет смутная догадка: не связана ли "неожиданная" пропажа Оминиса с подарком? Остается только надеяться, что он все-таки объявится до вечера, ведь шнырять по всей школе в его поисках в последний выходной я не собираюсь, а не заданные вопросы мучают меня больше, чем совесть из-за испорченного зелья на уроке у Шарпа. Эта метла стоит немаленьких денег, и подарил бы Оминис мне ее лично, я бы отправила его к Уиксу возвращать деньги. Точно! Уж не собирался ли он подарить её еще в тот вечер? Щелбаном меня по лбу, если я ошибаюсь, а Оминиса – по щекам за то, что бессовестно пропал так, и за всё остальное тоже. Страшно представить, как отнесется его семья к подобным подаркам, если узнает, на что ушли их деньги. От одной мысли тело льдом сковывает. И я устало остаюсь ждать возвращения Оминиса на кресле около фонтана с учебником по зельеварению в руках, чтобы хоть как-то скоротать время. В беспокойном полумраке вечера ожидание протекает ужасно, пока часы не пробивают восемь. Шипя от разочарования я встаю с кресла и ухожу в спальню, успокаивая саму себя только одной мыслью. Завтра от разговора он точно не отвертится.⌑ ⌑ ⌑
Я помню расположение каждой царапины на потрескавшемся лаке своей метлы. Я могу вспомнить причину каждой из них и сколько раз я падала из-за неудачных трюков на землю, сдирала кожу на ладонях, а потом выпутывала метлу из зарослей кустарника. Третья часть ее прутьев напросто отсутствует из-за неаккуратных полетов и жестоких ударов бладжеров, спинка странно гнется и порой серьезно грозит треснуть, или всему виной мои страхи. Я не обновляла красавицу с середины шестого курса: примерно тогда мне посчастливилось завязать со всеми путешествиями по хогвартской долине, как и с дополнительным заработком. Да и Сирона отказалась брать меня на работу: ей проблемы с руководством школы не нужны. «Тише едешь, дальше будешь» — говорила она. И к сожалению, такой поговорки придерживалось большинство торговцев и рабочих в Хогсмиде. И я до сих пор не могу забыть, как около года назад добряк Алби сбивчито — и даже как-то стиснуто — объявлял мне неприятную весть: модель метлы устарела и обновлению никак не подлежит. Ни тогда, ни сейчас, ни в будущем. Отосланные на день рождения деньги я спрятала под подушкой до лучших времен, но в начале седьмого курса все равно пришлось спустить их на подготовку к школе, да и родителям помочь хотелось — готовить одувана к первому курсу оказалось затратнее, чем меня к последнему. И сейчас, задыхаясь от минувшей гонки за победой в холодных объятиях вечера, я ни о чем не жалею. На спинке метлы до сих пор видно три белесых трещины, на рукояти — семь мелких, сплетающихся паутинкой; до сих пор отсутствует добрая треть прутьев, а шероховатая поверхность на упорах для ног стерта. Ветер толкает в спину, и тело дрожит от слабости и редкого дыхания. Слезящимися от холода глазами сложно разглядывать лица зрителей на трибунах под змеиными флагами, но пытливый взгляд все равно скользит по скамьям пока не цепляется за развязанный зелёный шарф Эндрю. Одуван льнет к плечу Оминиса и шепчет ему на ухо, как по секрету, будто в общем шуме рокочущих аплодисментов кто-то сможет подслушать их разговор. А Имельда тянет меня за руку в общие объятия, обжигающие внезапным теплом и громкой радостью. — Слизерин, Слизерин, Слизерин! Я не нахожу сил на кричалку, только на последний беглый взгляд, чтобы увидеть Оминиса и попытаться успокоиться. Непрекращающиеся крики и поздравления сливаются в оглушительную тишину, и только глухая радость за победу в первом отборочном матче стягивает мои губы в слабую улыбку. Выдыхай, Зейн, выдыхай. Вы сделали это. Сокомандники не боятся срывать голос, крича о первой победе всем, пока игроки поверженной команды зло сверлят взглядом нашу толпу. Парни грохочат о тайнике с алкоголем где-то в школе, а Имельда жмется от ветра поближе ко мне, пока общий гомон не стихает приглашением директора скромно отпраздновать этот день ужином в Большом зале. Мэрлин милостивый, да хоть в коридоре, главное — в тепле. Народу у дверей в вестибюле скапливается тьма, но Гаррет умудряется узнать меня в толпе по капюшону мантии, и резко тормозит у дверей в Большом зале порывистыми объятиями. — Это было блестяще! Я даже на воротах так сильно не волновался, как на зрительском месте! — рыжик срывает капюшон с моей головы, чтобы распушить волосы на макушке. Чувствую, как руки окутывает дрожь от желания влепить этому рыжему бесстыжему хороший щелбан: такие у него запоминаются надолго. — Ловко ты квоффлы отбирала! По крайней мере вы дали фору Когтеврану, у них был неплохой шанс обогнать вас по очкам, но по всей видимости Имельда спит и видит, как в этом году ваша команда разносит в пух и прах нашу. Буду ждать решающего матча даже сильнее, чем твои свидания с Оминисом. — Врешь, — выдыхаю слова и стараюсь не рыскать глазами в толпе в поисках зеленого шарфа. — Конечно, вру, — уверенно кивает Гаррет. — Ой, привет, Оминис! Давно не общались. И он взрывается хохотом, когда я рефлекторно оборачиваюсь и слишком поздно осознаю масштабы очередной тупой шутки рыжика. Ему везет — просто сказочно везет — что я пока что не знаю заклинания Серпентсортиа, а то он спасался бы от настоящих гадюк, с которыми бы никак не получилось договориться. Идея и впрямь неплохая, и теперь ее осуществление становится вопросом времени. — Напомни мне, почему я до сих пор с тобой дружу? — пряча в уголках губ улыбку, цежу слова. Но холод моего взгляда не пугает Гаррета, к сожалению, он слишком быстро с этим свыкся еще два года назад. — Потому что я терплю твой отвратительный характер, да и тебе весело со мной. Вместо симметричного ответа ему — нервный смешок. Большинство учеников уже ищут места на скамьях у самых вкусных блюд, а директор прочищает горло перед поздравительной речью, но я не хочу туда идти, даже учитывая правила этикета. Как будто меня они когда-то всерьез волновали. — Я знаю, что ты его ищешь, — аккуратно окликает меня Гаррет и берет под руку. Гомон множества учеников затихает за дверями, потом — за еще одними. Хочется задать какой-нибудь вопрос, но любой из них рискует прозвучать глупо. — Я видел, как он свернул в ваше общежитие, — этих слов хватает, чтобы побудить меня вырвать руку и сбежать, но рыжик реагирует быстро — не зря заработал звание талантливого вратаря Гриффиндорской команды. — Подожди, я должен знать. У вас что-то случилось? Ты так взвинчена. Новостью о подаренной метле хочется поделиться так же сильно, как и сохранить в сердце от чужих ушей. Я кусаю щеку изнутри сжимаю руки в кулаки, царапая ногтями ладони. — Не переживай, все в порядке, — но в хриплом голосе слышится нервозность. — Точно? — не верит. Как же жалко, что врать я почти не умею. — Я тебе потом обязательно расскажу, — запястье саднит от слабой хватки Гаррета. Это не больно, но нестерпимо, когда потребность в разговоре с Оминисом достигает пика. — А, я понял, — вдруг сдается он и размыкает пальцы на моей коже. — Ты до сих пор что ли ковыряешься со своей… невыполнимой миссией? — короткими смешком Гаррет будто выделяет слово «невыполнимой». — И как успехи? А в ответ ему молчание и хмурый взгляд, не потому что его слова оказываются колючими — просто у меня память плохая. И Гаррет спешит прервать неловкую тишину между нами задорным комментарием: — Я имею в виду, ты же хотела предложить Оминису встречаться. И это было не так давно, я даже в календаре отметил, — Гаррету не нужно много говорить, чтобы вызвать улыбку на моем лице, и я сжимаю губы, потому что горло щекочет желание рассмеяться. — Не волнуйся, ничего страшного в этом нет. Это не сложнее, чем натянуть колготки на мокрые ноги. У тебя все получится! А если не получится, то обязательно выйдет в другой раз. Гаррет разворачивает меня лицом к лестницам и подталкивает вперёд, продолжая что-то бурчать под нос про волшебство первой влюбленности и прочую слащавую ерунду, которые из уст Гаррета звучат скорее как анекдоты. Но и его слова теряются из мыслей короткими отголосками в шипящей тишине змеиного подземелья. Вечером здесь как всегда зажигают не все жаровни: пару у лестниц, и ещё пару в узких коридорах, утопающих в холодном полумраке. В самой гостиной оказывается подозрительно тихо, и журчание фонтана перебивает ход настенных часов и шаги по влажному кафелю: первогодки любят в свободное время брызгаться водой друг в друга, а потом убегать от злого старосты. Надежда заметить Оминиса у окон или хотя бы у камина угасает стремительно после небольшой прогулки по гостиной. Стоит признать, что полагаться на это было глупо. Сердце рискует разбиться о ребра — стучит почти в унисон с быстрыми стуками о дверь в мужском общежитии: самую дальнюю, ту, в которой живет Оминис. — Да-да, входи. И нырнув в спальню, я застаю его сидящим на кровати без штанов. Он слепо смотрит в пол и резво хватается за волшебную палочку, узнав меня по сбитому шагу. Закрыть за собой дверь занимает от силы секунду, хотя я не думаю, что гулянка в честь выигрыша оборвется в ближайший час. — Я ждал тебя, Зей, — Оминис поднимает голову выше, выдает лёгкое смущение покрасневшими щеками. — Именно поэтому ты снял штаны? — шутка выходит глупой и неудачной, но разбавляет напряжённую атмосферу. Мы одни, в запертой комнате Оминиса, соседи которого гарантировано пропали на час-другой в Большом зале, а если повезёт, то отправятся справлять праздник в подземную гавань. Главное, чтобы не додумались проверять температуру воды купанием, а то мисс Блэйни погрязнет в работе на неделю. — Я переодевался, — зачем-то спешит объясниться. Семикурсники — такие же дети, как и первогодки, но стоит отдать должное парням постарше: они в отличие от малышей фантики по комнате не разбрасывают. К сожалению, в остальном степени загрязнения комнат почти не отличаются: и у тех, и других носки пылятся под кроватью, а спинки кресел обрастают толстым слоем из свитеров и жилетов. — Оденься, я пришла серьезно поговорить, — произношу неуверенно и сдавленно. Оминис хлопает по кровати рядом с собой, приглашает сесть, но мне пока не хочется приближаться. Сердце набатом стучит в груди, заглушает шумом тихий треск камина. От него тянет теплом, так и хочется сесть рядом и провести оставшийся вечер у огонька. Или согреться в объятиях Оминиса, но этого мне не позволит совесть. Сначала нужно задать вопрос. Да, точно… Я пришла сюда ради вопросов. — Оминис, пожалуйста забери эту метлу, я не могу ее принять. Будет лучше, если ты отнесешь ее обратно в магазин Алби, — уголки губ на последнем слове дёргаются вниз, и я кусаю себя за щеки изнутри. — Я безмерно благодарна тебе за внимание и… Вероятно, мне стоило записать мысли на бумажке, прежде чем прийти сюда. — Я ценю то, что ты подарил это мне. И та записка… — Оминис слабо улыбается и поворачивает голову слегка вбок, чтобы лучше слышать меня. — Я не знаю, что сказать. Я не ожидала, мне никто никогда такого не дарил, даже родители. Расфокусированный взгляд то и дело скользит к бледным рукам, без спешки справляющихся со шнурками на ночной рубахе. Треск поленьев в камине глушит мысли — и я вдруг забываю, что хотела сказать. — Спасибо за всё это. Правда, ты… ты невероятный. Но я не могу принять этот подарок, он слишком дорогой, и я боюсь, что твои родители… Язык будто опухает во рту, становится в несколько раз тяжелее. Рука Оминиса замирает над лежащими на кровати смятыми гольфами, и мне даже удается заметить, как у него слабо дернулся глаз. — Давай пожалуйста вернём это в магазин? — затухающий голос полон призрачной надежды. — Нет, — буднично отвечает он, и сердце моё сбивается с ритма, вызывает вспышку боли в груди. Оминис самодовольно ухмыляется — почти с триумфом — поднимая глаза прямо на меня. — Даже не думай. И прошу, прекрати считать мои пожитки. Мэрлин милостивый, где-то я в своем плане точно просчиталась… Но где? Неуверенными шагами собираю складки на тонком ковре — он делает мои шаги тише, хотя Оминис определенно замечает мое приближение. В теплом полумраке комнаты яркие языки пламени в камине слепят глаза. И я не могу ответить на собственный вопрос: зачем подошла так близко? Улыбка Оминиса тает, как упавшая на щеку снежинка, и он протягивает руку, будто просит подать ему ладонь. — Я предполагал, что ты начнёшь противиться. Прошу, не переживай из-за моих родителей. В его успокаивающих касаниях читается зашифрованное нами когда-то послание, и губы осыпают шелковыми поцелуями костяшки, обещают одним шёпотом: «Всё хорошо». — Но они ведь… А если они узнают, что ты потратил такие деньги на…? — Я же попросил тебя прекратить эти глупости, — Оминис строго обрывает мое негодование. — Они ничего никогда не узнают. Я отдал деньги Гаррету и попросил его сбегать за метлой в Хогсмид. Хочется спросить, зачем, да не успеваю сложить мысли в слова. Оминис тянет меня на кровать, и я чудом не спотыкаюсь о собранную складку на ковре. Треск камина будто считает частые стуки сердца. Оминис сегодня очевидно не в настроении слушать возмущения от кого-то кроме себя. — Считай эту метлу подарком на грядущий день рождения, я лишь хотел, чтобы Эндрю и ты были довольны, — Оминис сипло признается. — Я толком не запомнил её преимущества тогда в магазине, но твоих отзывов мне вполне хватило, чтобы понять, как сильно ты ее хотела… Счастье близкого человека стоит гораздо больше шестидесяти галлеонов. Да и какая кому разница, на что я трачу карманные деньги? «Вот это у тебя карман…» — грубая шутка рвется наружу, но я вовремя прикусываю язык и аккуратно стягиваю с предплечий защиту, чтобы шорохом одежды смутить Оминиса. В противном случае он не даст мне и слова вставить. — И как она? — Оминис выдыхает слова и не рискует пошевелиться, когда я демонстративно роняю спортивную мантию на пол, там ей и место. — Эта метла на самом деле такая же шустрая, как ее нахваливал мистер Уикс? — Не знаю, — честно отвечаю я, считая на клетчатом одеяле углы: стараюсь занять себя чем угодно, только бы расслабиться. — Я ещё не летала на ней, потому что планировала отправить тебя в Хогсмид возвращать деньги. Даже смогла подарочную упаковку восстановить. Сжатые губы Оминиса расслабляются в улыбке, и я роняю взгляд обратно на одеяло. Раз квадратик, два квадратик, три… — Значит, сейчас ты уже не планируешь отправлять меня туда? — весело уточняет он, бесстыдно улыбаясь. Мэрлин милостивый, как же тяжки моменты, когда не получается придумывать остроумные ответы. — Не придирайся к словам, — шикаю на него, потому что голова пустеет без умных мыслей, только квакающие жабы и остаются. — А ты ответь на мой вопрос. Да или нет? — хочется задушить приступ смеха шарфом, но Оминис реагирует быстрее, двигаясь ближе, и кожу запястий опаляет знакомое касание его пальцев. — Я хочу, чтобы ты сдалась наконец и приняла мой подарок. Потому что в противном случае я от тебя не отстану и уж тем более не пойду возвращать деньги. — А можно мне немного времени на подумать? — Нет, — категоричность смешит. Словесная перепалка уже не напоминает спор, больше — игру «у кого язык острее», и отчего-то сейчас звание Гадючки оправдывать совсем не хочется. — Сдавайся, я же знаю, что ты хочешь этого, — все посчитанные узоры вместе с одеялом сползают с кровати на пол, прячут под собой бесконечные складки на ковре и зелёную мантию, стоит Оминису притянуть меня за руку в объятия. И он прижимается щекой к моей груди, считая или вдохи, или стуки сердца — откуда мне знать? Дело плохо: он такими темпами поймет, как легко выбить меня из равновесия. Потом будет ходить и бесстыдно ухмыляться, а мне оно надо? — Ну же, — пальцы скользят по шелковой рубашке, схватиться за плечи с первого раза у меня не получается, со второго — как назло тоже. Мои небрежные касания, кажется, Оминиса только забавляют. — Ладно, — от камина всё ещё веет слабым теплом, приятно обволакивающим обессиленное тело. Коленки трясутся, к горлу подкатывает тошнота. — Мандрагорин корень с твоей метлой, я сдаюсь. Но больше мне подобные сюрпризы от тебя не нужны, понял? — А от кого тогда, если не от меня? — с напускной строгостью спрашивает он и тянет вниз, заставляя усесться ему на колени. — И ради этого не жалко отдать последний кнат, — дразнит ласкающим шелестом из слов на ухо. — Ради чего? — вопрос растворяется в сдавленном вздохе и в отдаленном треске камина, что напоминают о пустоте в комнате. — Ради улыбки. Твоей. Взгляд туманится из-за еле уловимого змеиного шепота, пока руки Оминиса следуют от бедер вверх, собирают пальцами одежду, и кожу окутывает дрожью — вспыхнувшей лихорадкой от внезапной близости и столь смелых касаний. Они повсюду: на животе, плечах, шее и щеках. Его дыхание пахнет карамелью, и на вкус оказывается таким же. Я путаю пальцы в шнурках на ночной рубашке Оминиса, а он — во влажных прядях моих волос, щекочущих лицо. В этой комнате множатся звуки. В этой комнате нет никого кроме нас. — Постой, — одними губами шепчет Оминис, заглушая собственные мольбы поцелуями. — Зей, постой. Я не хочу на тебя давить. — Всё хорошо, — почти честно отвечаю, оставляя на его щеке цепочку поцелуев, теряясь в пудровом аромате, в шепоте змеиных слов, в шорохе ткани. — Я просто никогда… — Всё хорошо, — вторю я, но тяжёлое дыхание не позволяет говорить громко. — Правда. И Оминис старается поверить. Льнет ближе и робко касается моей шеи губами, позволяя поцелуям стекать всё ниже и ниже, чтобы поцеловать каждую грудную косточку, которые смогут ощутить его губы. Оминис укладывает меня на простынь осторожно и сразу спасает тёплыми ладонями от прохлады: дразняще медленно водит руками от внутренней стороны бёдер к талии, внимательно изучает каждый дюйм кожи кончиками пальцев. Волнение сдавливает грудь, а шум дыхания стихает под грохочущем пульсом в ушах. Я смотрю на Оминиса — свое самое громкое желание — и больше не могу себе врать, когда его пальцы переплетаются с моими. Расфокусированным взглядом мне удается заметить мерцание теплого света на его лице. Кажется, все звуки затихают: все, кроме треска камина. И его шепота. Он осыпает успокаивающими поцелуями — торопливыми, не слишком изящными, но искренними — губами касается виска и стискивает пальцами ладонь, растапливает острое напряжение в моем теле. И когда боль перестает жечься, я нахожу в себе силы на жадный вздох, от которого начинает кружиться голова. Всё хорошо, Зейн. Все почти хорошо. Обрывки фраз тонут в шуме крови в ушах, когда Оминис помогает мне сесть и прижаться щекой к его плечу. Запах его кожи и чувство защищённости обволакивают, как теплое одеяло, помогают немного расслабиться. Оминис невесомо гладит меня по спине, рисует пальцами круги между лопаток. Треск камина и его извиняющийся шепот успокаивают ритм сердца, как по волшебству. Наверно потому что оно является неотъемлемой частью каждого из нас. — А знаешь, — слабо улыбаюсь я, — яблочная Бёрти Боттс звучит гораздо лучше Гадючки. — Думаешь? — Оминис оставляет смазанный поцелуй на моей макушке. — А мне кажется, оба варианта тебе подходят. Закатываю глаза, борясь с желанием засмеяться. Оминису везёт с тем, что пока у меня нет сил поднять руку и одарить его щелбаном. Но в следующий раз он от этого точно не отвертится.