Сакжи-ка дядя, ведь не даром,
Сердца, спалённые пожаром, слегли в безудержной войне?
Небо, покрытое темно-серым дымом, исходящим от многочисленных пожаров, сегодня было чернее, чем обычно. Облака густого дыма клубились над рыхлой землёй, облегая всю её поверхность. Вдали виднелась тонкая полоска леса, из которой частями выходили красные языки пламени, вместе с дымом. На поле никого не было, что было довольно таки странно, ведь обычно здесь было больше всего перестрелок и бомбёжек. Лишь огромные овраги, оставшихся, после падения бомб, да залежи трупов. Валера сидел на земле, облокотившись о несколько десятков трупов, возможно, даже его жителей. Воронской сидел и курил, нахмурив брови. Он часто слышал от своих друзей слова: «Валер, у тебе скоро брови срастутся, может улыбнешься наконец?». Поначалу есть его не много раздражало, но потом он привык, и это даже вошло во всеобщую "традицию". Помнится, век или более назад, когда он сидел со старшим поколением своих друзей, Василиса, гордая и красивая женщина, улыбнулась и с беспокойством в голосе спросила: «Валь, у тебя все в порядке?». День у Воронского выдался не лучший, поэтому он сидел хмурый и насупленных весь день. Другие это тоже подметили, начали его расспрашивать, так скажем, заботясь о младшем члене. Больше всего Валера не любил, когда его жалели, поэтому тот день стал для него кошмаром, после которого он перестал выражать эмоции на показ, кроме полного спокойствия. Михаил Юрьевич даже иногда спрашивал, не под чем ли он? После чего Воронскому было сложно выражать даже спокойствие, не то, что улыбку. Он положил свои руки на колени, рассматривая труп возле себя. Это был молодой парень, годов так двадцати-двадцати пяти, если не меньше. Он лежал на спине, поэтому Варела хорошо мог рассмотреть его лицо. Глаза были открыты, бывшая зелень потеряла данный оттенок, превращая его в стекло. Из его груди виднелась засохшая кровь - скорее всего, ему попали пулей в грудь. Его левая нога лежала в неестественном положении, расскисшая, мягкая. Валера потрогал парня и принял решение порыться к него в карманах. Было неприятно. Порывшись в кармане штанов, Валерий обнаружил телеграмму, на котором красивыми каллиграфическими буквами было написано: «Кому: Арине Степановне Емцевой. От кого: Валерия Ивановича Емцева.» Валера судорожно развернул телеграмму. «Здравствуй, любовь моя, душа моя, Аринушка! Здравствуй, сынок мой, Антошка! Передаю вам большой привет с фронта и расскажу вам все, как есть. Недавно выходили на одну операцию, нас было пятьдесят пять, может чуть более. Вернулось только два - я и ещё один парень. Молодой такой, сказал, что только-только школу закончил и сразу на фронт. Ну, я им горжусь! Паренёк не из робких, сам меня от смерти спас, когда я отстреливался от фашистов. Хороший, говорил, что как приедет обратно с фронта, обещал своей девушке предложение сделать. Все уши мне про неё жужжит! Ну а я сам в полном порядке. Отделался парой незначительных ран и ссадин, да и дело с концом. До этого хуже было - думали, что ногу сломал, отнесли в медпункт, оказалось только растяжение «левого голеностопа». Сам немного не понял, но болело - жуть какая-то! Я надеюсь, Арин, у вас с Тошкой все хорошо. Я, как вернусь домой, сразу же вас куда-нибудь свожу. На речку, например. Ну ладно, любовь моя, Ариночка, прощай! Свидимся ещё, поболтаем. И Антошке передай, чтоб таблицу умножения к моему приходу выучил! Все, целую, пора бежать.» Валера завернул телеграмму и спрятал её в маленький кармашек у него на груди. Какая-то лёгкость посетила его в этот момент. Было иронично. Валера, Арина, Антон... Хотелось упасть на сырую землю и засмеяться. Громко, нервно, чтобы все услышали. Воронской наклонился над мёртвым, глядя ему прямо в глаза. Он смотрел на них, не моргая, очерчивая лицо взглядом. Парень судорожно поднял свою руку и преподнёс её к векам трупа, закрывая глаза. — Прощай, не радушный мой тëска. — Есть кто ж... Лер? Из-за горы трупов виднелась рыжая голова. Это была Арина.Она быстро зашагала в сторону Валеры. — Хоронишь? — Хороню. — Пойдём, а то тебя сейчас в список умерших запишут. — Ну и пусть запишут, ты вообще видела меня? Валера был прав, город был наполовину разрушен, настолько сильно, что правая рука совсем не слушалась своего хозяина. Весь в синяках, как подбитый голубь, Валера сидел на корточках и закрывал глаза трупу. Арина дала Воронскому свою руку, и не отпустила её, когда тот встал. — Пойдём, Лер, пойдём, тебя, наверное, Антон ждёт, он же переживает. Все-таки сильно тебя помотали. — И не говори, правый берег разрушен, спасибо, что левый хоть ещё нормальный, а то уже помирать собирался. — Помирать тебе ещё рано, — заметила Арина, вглядываясь вдаль: виднелся лагерь. Они все ещё шли, держал друг друга за руку, но находясь на широком расстоянии друг от друга. — Кстати о Антоне, с ним все хорошо? — Валера прикрыл глаза, на всякий случай. — Да с ним вроде все нормально, — пожала плечами Трубежская, рассматривая свои длинные кожаные ботинки. — Это хорошо. — Я знаю, Валер, знаю, — Арина грустно улыбнулась, — Ты злился на него, когда он от тебя отделился и стал иметь свою область? — Нет, я был рад за него. — По тебе не сказала бы. — Я, конечно, был немного раздражён, но рад, что теперь Антон стал самостоятельным. — Да брось, ты же ни на минуту не верил в него. — Чуть-чуть. — Да? Ну ладно. — Отстань от меня, ради Бога.