***
Вечерний закат озарял небольшой, однако шумный городок малиновым светом, протискиваясь сквозь пышные кроны деревьев. Яркое летнее солнце медленно заходило за горизонт, скрываясь за многоэтажными домами, проникая оранжевыми лучами в квартиры через окна, медленно сползая по стенам. Длинные яркие полосы, скользящие сквозь ткань занавесок, приветствовали недовольных таким беспокойством жителей. Безоблачное небо, покрашенное словно в переход градиента голубого и оранжевого, на котором скоро были готовы мерцать ночные звёзды. Ветер затих, переставая трепать раскидистые ветви деревьев, символизируя этим умиротворение вечернего города. Птицы благозвучно щебетали, сидя на высоких яблонях, пытаясь достать самую сладкую мякоть спелого блестящего плода, старательно съедая горькую кожуру. Дорога под колесами быстро двигалась, мелькая в глазах. Маленькие блики отбивались в зеркале заднего вида, светя в глаза голубоглазого паренька, заставляя его невольно щуриться. Он нервно ехал за рулём своей машины, иногда делая повороты и превышая нужную скорость, вдавливая педаль газа в пол. Обгоняя несколько машин, шатен выехал на ровную и прямую дорогу, с неким облегчением выдохнув. Опустив солнцезащитный козырек и нормально открыв сонные глаза, Джон зевает. Указательный палец лёг на дужку очков, что успели сползти на край носа. Очки заерзали вверх-вниз по переносице и, наконец, нашли свое место, соответствующе смятению владельца. Тяжёлый вздох слетает с его уст, а голубые глаза устало глянули на телефон, лежащий на соседнем сидении. Последнее сообщение, которое пришло на его телефон, было от Линча, который хотел о чем-то поговорить. Обычно, когда младший это пишет, то он подразумевает этим очередное важное дело, которое нужно обсудить вместе. Джон ненавидит, когда его отвлекают от чего-то важного, например: от дневного сна или написания мемуаров. В такие моменты он готов послать всех и всё к чертям, лишь бы продолжить засыпать в теплой, обволакивающей его уставшее тело, постели, видя уже десятый сон. Однако писатель не мог себе позволить отказать любимому журналисту. И даже если брюнет позвонит ему в столь поздний час, прося о помощи, где потребуется приехать к нему в три часа ночи – он приедет. Линч как что-то невероятное и обожаемое, до самых глубин сердца поразил писателя, заставляя его неоднократно расплываться в тёплых объятиях, словно маленькая девчонка. От одного касания Линча Джон впадал в эйфорию, буквально становясь краснее помидора. Ему нравилось обнимать и сжимать в своих чувственных объятиях младшего, утыкаясь холодным носом в его волосы. Сжимать и трепать эти мягкие кудри писателю нравилось, иногда дразня этим хозяина пышной шевелюры, наматывая локоны на пальцы. Это невероятное, изящное тело, завораживающее своими нелепыми движениями было приятной и желанной фигурой в глазах Джона. Эти изгибы на голом торсе были как нарисованные художником мазки на большом холсте, распластавшийся на белой бумаге. Сам по себе Егор был худощавого телосложения, напоминая этим девушку, однако имел неплохую мышечную массу, чем и привлекал внимание голубых глаз: ярко выраженные ключицы, на которых так и не терпелось оставить свои багровые отметины влажными губами, что виднелись из-под длинноватой джоновой футболки черного цвета, явно приходясь не по размеру журналисту. Белоснежная, а также лебединая шея, небольшие мышцы рук и еле заметный пресс, видневшийся из-под разреза футболки – этой картиной Джон был готов любоваться всегда. А ещё козырь – большие, сочные бедра, упругий зад и пухлые ляжки, вальяжно двигающиеся при ходьбе, которые так и остаются по сей день неприкосновенными в обтягивающих все свои прелести шортиках по колени. Такие манящие, элегантные, завораживающие, а главное – гладенькие и мягкие. Журналист имеет не совсем мужскую привычку, а именно ежемесячно брить ноги. Хотя, кто сказал, что это не мужская привычка? Когда любопытный Джон узнал об этом, он не засмеял друга, а лишь пошутил на этот счёт, продолжая незамысловато гладить парня по пышным ногам, получив в ответ лёгкого подзатыльника. Сладкие губы брюнета, цветом будто бутон алых роз, с каждым разом расплывались в ехидной улыбке, когда писатель вновь и вновь соглашается на какую-то авантюру, придуманную ним. Зелёные глаза с оттенком александрита с неким огоньком азарта блестели каждый раз, смотря на недовольного Джона немного снизу-вверх из-за примечательной разницы в росте: журналист ниже, писатель выше. Умеренно проходился языком по своей верхней губе, увлажняя её слюной. Пальцы сложены в замок, а сам журналист что-то заинтересовано твердит, объясняя старшему о принципе работы чего-то, пока шатен всматривается в его смазливое личико: покусанные и одновременно припухлые губы, мягкие черты лица, немного смахивающие на женские, длинные ресницы, которым позавидует любая дама, розоватые щеки, приятная форма глаз, густоватые чёрные брови и ровный носик. От такого вида писатель мог поклясться, что готов жениться на своем друге, что стал ему парнем и любимым человеком, из-за которого в груди полыхают теплые и настоящие чувства, словно вьющиеся внутри ветвями лозы. А трепетно бьющееся сердце с каждым разом громче стучало ради журналиста, даруя доступ к самым сокровенным мыслям, закрытым под замком в глубине души. Он сжимает руль и слегка улыбается. Гнев, что ранее засел внутри него, будто пропал, исчез, испарился в теплом воздухе, растворяясь с запахом лесных сосен, которые виднелись уже вдали. Пейзаж за окном стремительно менялся каждую секунду. Деревья, сверкая верхушками, легонько пошатывались со стороны в сторону, поддаваясь потоку ветра. Дорога была спокойной и тихой, что аж убаюкивала за рулём в кожаном чехле, заставляя писателя сомкнуть глаза на пару секунд. Лишь зайцы, выбегающие из густого леса и стремительно перебегающие дорогу, попадались на глаза. Путь был неблизкий, но и недолгий, если считать то, что Джон скоро приедет, тем более в место, где ему рады всегда. Честно признаться, он был рад тому, что скоро встретится со своим возлюбленным: шатен сможет заглянуть в эти сияющие изумрудным цветом глаза, напоминающие сказочный сосновый лес, увидев родной силуэт в дверном проёме, вновь ощутит тёплые ладони Линча на своих крепких плечах. Снова почувствует то, как невыносимо нуждается в его бархатном голосе, который в тишине словно ласкал слух. И, опять-таки, они до позднего времени будут сидеть перед телевизором, смотря фильм в обнимку, под теплым слоем махровой ткани, прижимаясь друг к другу своими горячими телами, с пиццей, в сопровождении влажных, искренних поцелуев и безобидных шуточек, которые далеко не заходили. В отношениях парни более двух лет, однако на что-то более серьезное не решались. Каждый жаркий поцелуй, каждое тёплое объятие, соблазняющий комплимент или незамысловатый флирт были для них максимумом, ведь отношения и без интима отличные, особенно для двух холостых парней – так считал брюнет. Если писатель, имея неограниченный опыт и переспав со множеством количеством привлекательных девушек, потерял свою девственность ещё давно, до их отношений с Линчем, то сам Егор был ещё тем стесняшкой-девственником. Он словно брезгливо относился к такому, стыдясь даже разговаривать на тему секса. Все, что интересовало брюнета, – неплохо оплачиваемая работа. Да, пусть она и опасная, рискованная, даже, в какой-то момент, смертельная. Естественно парни множество раз страдали из-за этого, чуть ли не вырывая себе глотку от чего-то поистине страшного и опасного. Но младшему до дрожи в теле и побелевших костяшек нравится это дело. Нравится рассеивать мифы, ездить на заброшенные исторические места, искать призраков, узнавать что-то новое, разгадывать загадки и чувствовать адреналин, что бурлил в крови каждый раз, когда парень ощущал новые живые эмоции – это как смысл жизни, обожаемая обязанность парня или даже простая работа журналиста-любителя, которая ему приносит прибыль и обычные, искренние эмоции. Однако есть и вторая сторона монеты... Без Джона, что скрасит любой момент своими тупыми шуточками на уровне консервной банки, было бы не так интересно. Все его приколы, подкаты, пошлости и флирт вне кадра вызывали густой румянец и смущение на мордашке брюнета в сопровождении трепетного сердцебиения и дрожащих губ. Да и просто без Джона мизантроп не чувствовал себя в безопасности... Он слишком привык к писателю, и тот – неотъемлемая часть его насыщенной жизни. Все домашние, уютные посиделки, очередные экстремальные приключения были для двух парней как смысл жизни в сопровождении друг друга. Эта трепетная любовь, что так палко пылала в их крови, которая проливалась маленькими алыми крупицам из очередной кровоточащей раны, являлась тому доказательством. Линч до невозможности любит того, но намеки на секс якобы не понимал, постоянно отшучиваясь. Писатель удосуживается каждый раз услышать отказ на беззаботные обнимашки с девственником, а после иногда бесится из-за этого, обиженно надувая губы, как маленький ребёнок, у которого забрали побрякушку. А когда его выгоняют спать на скрипучий диван, чем дают выбор остаться на мягкой кровати рядом с журналистом, голубоглазый ощущает себя брошенным, будто бездомный котёнок, которого оставили без ласки и любви. Однако нет: Джон не будет заставлять Линча делать что-то насильно, потому что это жестко и совсем неприемлемо по отношению к младшему, как-никак они понимающая пара, должны уважать мнение с обеих сторон, а не просто наплевательски относится к чувствам. Поэтому голубоглазый пообещал: пока журналист не будет готов к этакой интимной близости, только с добровольным согласием, он не будет намекать на нечто подобное, даже если на то понадобится множество дней, месяцев или годов. Честно признаться, эта маска неприкосновенности к изящному телу журналиста сильно заводила, кидая того в приятную дрожь каждый раз, как младший недовольно краснеет, говоря о том, что Джон – полный придурок и упрямый баран. Смотря на это злое, но одновременно красное лицо, то ли от недовольства, то ли от румянца, старший довольно улыбался, представляя в голове эротические мысли о том, как эта упругая задница скачет на его длинном члене, с развратными шлепками и хлюпаньем насаживаясь на всю длину, крича имя писателя охрипшим голосом. Как джоновый член входит в узкую и влажную дырочку, делая бедрами фрикции, ощущая, что теплые стенки сжимают возбуждённую плоть, растягивая колечко мышц. И нет, Джон не был извращенцем. Это будто такая игра, где младший доминировал писателем, каждый раз разбивая его надежды на романтический вечер в пух и прах. А мысли о том, что журналист ещё не имел сексуального партнёра, сводили его с ума, каждый раз осознавая – это его парень. Никто никогда не касался его прекрасных бёдер, оставляя на них алые следы своих ладоней, никогда не видел голым, имея возможности разглядеть элегантные прелести, или же просто ни один человек не получил пламенного поцелуя в макушку. Мизантроп любил так сильно и искренне только Джона, показывая свою ласку и привязанность в привычной манере, делая хладнокровное выражение физиономии практически на всех заданиях. От такого хотелось держать брюнета в своих крепких объятиях, сжимая его песочную талию своими кистями, и оставлять на его атласной коже множество смазанных поцелуев, не болезненных укусов и багровых пятен, якобы обозначая этим своё имущество. С такими размышлениями парень остановился, даже не замечая, как уже оказался за каменными воротами, около большого и таинственного дома, в подвале которого хранится огромная и устрашающая штука... Сосны и огромный дуб, под которым парочка частенько устраивала пикники на природе, вокруг жилья стеной пошатывались от ветра, скрипя старыми, скрюченными ветвями, придавая некого устрашения. Маленькие листики разных причудливых форм срывало и уносило ввысь, кружась в небе грациозным танцем. Шатен, с лёгкой ухмылкой представляя, что сейчас встретится с родным человеком взглядом, взял телефон и вышел из машины, несильно хлопнув дверью. Теплый ветерок прошёлся по открытым участкам кожи, не закрытым тканью оранжевой рубашки. Приятные, будоражащие мурашки пробежались табуном по телу, заставляя шатена немного поморщиться и взбодриться. – «Наконец-то...» – он устало вздыхает и потирает вспотевшие ладони, осматриваясь по сторонам. Ветер легонько развевал пушистые джоновые волосы, пахнущие какими-то сладостями, в воздухе, пряди которых спутывались между собой. Правая рука сама потянулась ко лбу и убрала выступившие капельки пота, смахнув их резкими движениями. Намокшая каштановая чёлка прилипла к челу. Со стороны это казалось милым и неловким. Ноги неспешно ступают прямо, с нетерпением дрожа от волнения, направляясь в здание. Деревянная половица на крыльце дома скрипит под ногами, противным звуком заполняя гробовую пустоту, пока писатель, сжав в руке телефон и уставившись в пустой экран, перевёл взгляд и посмотрел на запертую дверь. Сложив ладонь в кулак, он стучит несколько раз по плотной деревянной преграде. Однако никакого копошения или шагов за дверьми парень не услышал, как ни странно, лишь мрачная тишина, окутанная в омуте безмятежности, заставляющая придумать что-то плохое... – Уснул что-ли? – послышался слегка хриплый и задумчивый голос шатена. Джон, с удивлением выгнув правую бровь к верху и скорчив недовольное выражение лица, подошёл к окну, ожидая увидеть за компьютером спящего журналиста с взлохмаченными волосами, упавшими на беззаботное личико. Но странно, ведь шатен ничего не увидел, кроме тёмной ткани портьеры и собственного отражения в окне: немного помятая оранжевая рубашка с ананасами, чёрная однотонная футболка, из прореза которой виднелись острые ключицы, ярко выраженная шея, очки, сквозь линзы которых было видно яркие голубые глаза, словно океан, блестящий и переливающийся на солнце. Каштановые волосы вихрем качались со стороны в сторону, падая то на нос, то под очки, мешая глазам лицезреть. Прислоняясь к стеклу розоватой щекой, Джон щурится и пытается разглядеть что-то, однако тщетно – в отражении он видит лишь слепого хомяка в очках. Окна были закрыты плотными занавесками изнутри, но на это шатен не обратил особого внимания, ибо журналист часто зашторивает окна, дабы солнечный свет не мешал работать за компьютером до ночи. Нужно отучить его от этой плохой привычки, ведь так и здоровье можно угробить... А ещё лучше съездить в отпуск: журналист отоспится, отдохнёт от всей нечисти и паранойи, они проведут неделю в теплой компании друг друга и с новой тягой к приключениям ринутся на поиски паранормального. Так писатель и сделает. Только подходящее время нужно подобрать. Путёвки на море не так сложно купить, денег для любимого не жалко, да к тому же – жаркий август на дворе, почему бы не съездить? Джон недовольно цокает языком и легонько стучит пальцами по стеклу, задумчиво уставившись на маленькое мандариновое дерево, стоящее в цветочном горшке на окне. Так и хотелось съесть спелый плод, висящий на кривой веточке. Однако писатель не за этим здесь. Он топчется на месте и проходит к дверям, толкая их вперёд. Те почти сразу открываются настежь, впуская в дом свежий поток. – Ну, Линч, ты как всегда в своём репертуаре. Позовешь, а потом уедешь куда-то. Так ещё и двери закрыть забудешь, – недовольно бормочет шатен, ступив на порог белоснежной подошвой.– Темно-то как. Зачем окна закрывать? Писатель, тяжело вздохнув, проходит внутрь. Тьма кромешная и непроглядная, словно на улице давно глубокая ночь, ибо даже солнечный свет не просвечивается сквозь занавески. Парень мысленно молится, чтобы во тьме не зацепиться за какую-то неправильно стоящую вещь. Оранжевый свет с улицы освещает прихожую: аккуратно висящие кофты и куртки на вешалках, зонты, какие-то плакаты, довольно большой ковёр посреди комнаты и обувь, стоявшая на своём месте, – странно, но кроссовки там, где должны стоять, а это значит, что парень дома. В нос неожиданно ударил приторный запах чего-то сладкого, до боли знакомого и притягивающего. Исходил тот из глубин, словно манящий пройти в помещение. – А вот это подозрительно уже... – Джон задумчиво чешет затылок. – Линч, дурашка! Ты дома? В ответ слышатся глуховатые шаги, будто от каблуков по деревянному полу. Парень лишь напрягается и отходит немного назад, становясь в привычную боевую стойку. Во тьме слышится чье-то томное дыхание, а запах сладкой вишни, смешанный с другими разными, буквально врезается в сознание, доводя до головокружения. Серый неизвестный силуэт, показавшийся вдали огромной тенью, приближается медленно и уверенно. Одно движение пальцев, и яркий свет загорается в комнате, на долю секунды ослепив писателя, чуть ли не упавшего от неожиданности. Перед ним стоял расфуфыренный и улыбающийся журналист, выпятив пятую точку, оперевшись локтями о тумбочку, безумно миловидно выглядя со стороны. Писатель сразу же пробежался взглядом по своему возлюбленному, не веря своим глазам: чёрные смоленые кудряшки, немного упавшие на покрасневшее миловидное лицо и румяные щеки, светящиеся ярко-зелёным цветом изумрудные глаза, с некой искрой заинтересованности пылая в хитром взгляде. Бледноватые запястья, поддерживающие голову, на которых виднелись длинные чёрные ми́нетки, по локти. На груди женский ажурный бюстгальтер нулевого размера без специальных вставок, из-под которого еле выпирали бусины сосков. А на них что-то, похожее на специальные силиконовые накладки, которыми были скрыты соски для большего удобства. Белоснежная шея украшена чёрным чокером с неострыми шипами и множеством звенящих при движении декоративных серебристых цепей, одна из которых шла прямиком под сам бюстгальтер, а также недлинный поводок. На восприимчивой талии, обтягивающий весь худой животик, выемки и бока кожаный пояс-корсет того же цвета, что и остальные элементы костюма. Задницу и пышные бедра обтягивает короткая сплит-юбка, выделяя широкую линию ноги и бедра. На грациозных ногах, которые брюнет кривовато раздвинул в стороны, становясь почти что дугой около украшенной дизайнерскими потёртостями светло-карамельной тумбочки, были сетчатые чулки с широким кружевом, тонкими подвязками и сдавливающим поясницу поясом. Белые, женские кружевные трусики, слегка охватывающие аппетитные половинки, врезаясь во внутреннюю часть ягодиц. На ступнях чёрные, вельветовые туфли с высокой платформой, открытым носком и большим каблуком. От такой соблазнительной картины у Джона глаза округлились, а внизу живота появился скомканный узел. Он не верит, что это его стеснительный, серьезный журналист, который сейчас оделся в безумно сексуальный наряд, выделяющий все его прелести. Эта поза – нечто удивляющее, как и сам Егор. Щеки покрылись алым румянцем, а губы сжались в тонкой полосе. Глаза, глядя на парнишу, загорелись грязным желанием отодрать эту задницу. – А я уж засомневался, что ты не приедешь. – бархатным голоском говорит парень, становясь в полный рост. Лямка лифчиками будто запланировано сползла по плечу, пока журналист, немного краснея, сводит ноги вместе, скрестив руки на груди. Наклонив голову на бок, он идёт медленными изысканными шагами к ошарашенному писателю, пальцами касаясь его разгорячённой щеки. Старший вздрагивает и пытается выдавить из себя какие-то слова, однако и взгляд отвести от этим соблазнительных форм не может, будто он прикован. Молочные ладони Линча ложатся на крепкие плечи писателя, начиная их нежно поглаживать и массировать. Холодным кончиком носа журналист начинает тереться о шею голубоглазого, вдыхая ноздрями несильный запах одеколона. По коже пробегается волна мурашек, а внутри бурлит пучина смешанных эмоций, распространяющихся по всему телу будто электрический ток. – Это, пожалуй, лучше закрыть, – спокойно проговорил журналист, прикрывая входную дверь, – Ну и как я тебе? – он издевательски теребит парня за волосы. А после проходит немного дальше, перешагивая на каблуках небольшие шажочки, и крутится вокруг себя, расправив руки в стороны, да так, что даже юбка немного задралась. – И-изумительно... – слегка запинаясь выдает шатен, мимолётно заметив полупрозрачное бельё, обтянувшее аппетитные ягодицы. От одного взгляда паренёк давился слюной, впервые видя Линча в таком виде. Для него это было как что-то невероятное и новое в его партнёре: эти изящные изгибы, нелепые движения рук и бёдер, до невозможности привлекательные части тела, легкая улыбка и шелковый голос, уже сводящий с ума. Руки были готовы потянуться к талии журналиста и притянуть к себе, заключив в объятиях, однако тот, будто читая мысли старшего, лишь непринуждённо посмотрел исподлобья, хищно улыбнувшись. – Нельзя! – приказом говорит он, посмотрев на шатена, как на провинившегося ребенка. Джон ощущает, что в воздухе повисла тяжёлая атмосфера, смешанная с желанием жгучего прикосновения. Тело начинает легонько трепетать, пусть и неосознанно, а внизу живота появляется еле заметная, но чувствительная тягость, заполняя этим и так спутанные мысли. В животе словно порхают бабочки в случайно возникшей истоме. Писатель, сглотнув вязкую слюну, не перечит младшему, продолжая стоять и повиноваться, словно послушный зверёк. Опустив голову, парень тотчас чувствует, как его покрасневшего лица касаются нежные подушечки пальцев, легонько поглаживая по щеке, а после рука скользит вниз, хватаясь своей ладонью за запястье писателя, охватив ее тонкими фалангами. – Идём! – говорит журналист, убрав из вспотевшей руки шатена телефон, положив его на тумбу, и ведёт за собой, цокая каблуками по деревянному паркету. – Ага... – еле как выдавливает из себя тот, повинуясь и на ватных ногах следуя за младшим. Он идёт сзади, держа того за теплую руку, мимолётно кидая случайный взгляд на вальяжно двигающиеся бёдра, а также половинки. Хотелось взять их, помять, пожамкать, раздвинуть, дабы увидеть узкую промежность, впихнув туда свои скользкие пальчики. Однако журналист пока явно был против этого. Он так целеустремленно вёл писателя в свою комнату, что даже ни слова не проронил, лишь иногда сильнее сжимал руку того, дабы старший не тормозил по пути. Но с одного наряда уже понятно, что назревает что-то грандиозное, откровенное... Неужели журналист действительно решился на это? Это, кажется, один из эротических сюжетов снов Джона... Для носителя очков прошла вечность в туманных мыслях, в которых только и сиял возбуждающий образ журналиста, осязая извращённые вымыслы, смешанные с грязной похотью. Ноги грациозно передвигались на каблуках, да и так умело, будто всю жизнь тот работал моделью. Из-за них журналист казался выше, но на самом деле просто догнал часто стебающего над его ростом писателя. Голову вскружил приторный запах сладкой вишни, исходящий от Егора, укутав шатена в пелену неистовой эйфории, смешанный со всем положительным спектром эмоций, бурлящим внутри. Проходит всего момент, а парни оказываются в дверном проёме тёмной, наполовину освещенной комнаты, держась за ручки, впутав пальцы в крепкий замок. Тусклый свет от ароматизированных свеч освещал помещение, давая возможность разглядеть большинство элементов декора: аккуратно убранная комната, бережно застеленная белоснежной тканью просторная кровать, на махровом покрывале которой лежали немного алых лепестков пахучих роз, а также зашторенные пластмассовые двухчастные окна ранее упомянутыми портьерами, скрывая доступ к их романтической атмосфере посторонним. В комнате стоял ванильный запах от декоративных свеч, смешиваясь воедино с вишнёвым. Всё это было настолько насыщенным, что сбивало с толку, пренебрегая к здравому рассудку недавно проснувшегося Джона. Журналист одним движением толкает писателя на мягкую кровать, когда тот оказывается рядом с ней, на которую приземляется плашмя. Глаза с удивлением уставились на невозмутимое лицо Егора и его иссиня-черные волосы, упавшие на щеки. Журналист явно знает, что делать. На физиономии писателя изначально застыла гримаса непонимания. Глубоко в грудной клетке что-то трепетало, трещало и билось, разливаясь по всему телу приятной мелкой дрожью, заставляя писателя непроизвольно ахнуть. Однако спустя пару секунд Джон приподнимается на локти и устремляет любопытный взгляд на своего партнёра, расплываясь в сомнениях. Он смотрел лишь на соблазнительное тело журналиста, желая прикоснуться, ощутив подушечками пальцев тепло, исходящее от разгоряченного тела младшего. Мизантроп коварно поглядывает из-под пушистой челки на лежавшего в предвкушении писателя, подтягивает своими тоненькими указательными пальчиками тончайшие чулки, чья кружевная резиночка сжимает и облегает пышные бёдра. – Могу ли я поинтересоваться, с чего такие изменения, прелестная и вульгарная миледи, поражающая меня своей красотой до самого нутра? – неспешно тянет шатен своим ехидным и издевательским тоном, наслаждаясь каждую секунду такой бесовской и до жути соблазнительной картиной, вовлекая второго в словесный танец. – Не имеете права даже удосужиться подать голос, – слышится спокойный и невозмутимый голос выше поставленного Егора, что ласкал своим ангельским голоском покрасневшие от смущения уши писателя, принимая вызов, умело отвечая парнишке. Старший слегка прикрывает свои тяжкие веки, с довольной ухмылкой поглядывая на неловко двигающегося безрассудно очаровательного журналиста, пожирающим взглядом посматривая на коротенькую юбочку, надеясь на то, что в скором времени она окажется на краешке кровати, слегка свисая с него. – Тогда извиняюсь за своё невежество. Но что мне сделать, дабы экстравагантная леди на грациозных каблуках наконец-то поддалась неистовому соблазну и поведала мне свой чертовский замысел? – Джон, не скрывая своего восхищения от доминантного поведения Егора, наклоняет голову набок, шумно вздыхая. – Словесных комплиментов будет вполне достаточно, – нежно шепчет младший, облизнув влажные от кокосовой гигиенической помады пухловатые губы. – Но можно поиграть в одну игру: Вы соизволите молвить лестные отзывы мне, говоря какой-то комплимент, пытаясь смутить меня, а я буду снимать с себя за каждый понравившийся обворожительный комплимент один элемент одежды, кроме чулков и ошейника. И тогда мы доберёмся до самой изюминки, – журналист склоняется над писателям, похотливо-дразнящим взглядом и миловидной улыбкой съедая своего возлюбленного малахитовыми глазами, в которых пылает рыжеватый огонёк мании. Золотистая цепочка с усменным поводком негромко дребезжит, качаясь со стороны в сторону, словно маятниковые часы, колеблясь от телесного движения и тяжёлого сбитого дыхания в грудной клетке. – Изюминки? – с неким удивлением полюбопытствовал голубоглазый, расплываясь в торжествующей ухмылке, намереваясь ухватится за висящий поводок и хлестче сжать его в своих ладонях, притянув журналиста за него, будто послушную овечку. Цепь ускользает от него, как взор смущённого журналиста от столь горячего поведения Джона, что каждый раз заставлял, пусть и не произвольно, младшего неуклюже дёргаться, хлопая своими длинными завернутыми ресницами и расширяя зеницы. Писатель, увлажнив обветренные и пересохшие губы мокрым кончиком языка, осматривает снизу-вверх свою бесподобно влитую в образ распутной красавицы пассию, нависшую над ним, зацепляясь похотливым взглядом за каждую крошечную детальку. Обволакивает его стройную талию своими длинными жилистыми руками, на которых виднеются синие выпирающие венки, избитые костяшки кулаков от внезапных драк, в которые писатель незамедлительно вступал. А на гладкой, слегка загорелой коже, малюсенькие продольные царапины и шрамы от их несусветных похождений. Голубоглазый с осторожностью, дабы не спугнуть своего любимого, что наконец молча решился на эту неизбежную авантюру, скользит чувствительными подушечками пальцев по кожаному корсету, обхватив указательными и большими пальцами чёрные верёвочки, которыми было связано изделие посередине, намереваясь развязать их. Ноготками он елозит по мягкому, кожаному покрытию, маленько постукивая, будто наигрывая какой-то хаотичный и нетипичный ритм. Однако журналист недовольно зыркает на своего партнёра, из-за чего этакий коварный план намеревается провалиться. Оставшийся на месте, неловко краснеющий, Егор позволяет самодовольному писателю прикоснуться к нему, ожидая услышать ответ. Он шумно вздыхает ртом, упираясь белоснежными ладошками в кровать, пальцами сжав постепенно нагревающуюся от знойного тела писателя простыню в лепестках роз. На его гладких щеках пылает нежно-розовый румянец, а дрожащие губки мило и обольстительно поджимаются в тонкую полосу. Появляется бурное желание вцепиться в них, обильно облизнув и смочив своей слюной, специально причмокивая губами, дабы поцелуй, по ощущениям, не получился сухим. – Куколка, – тихо начал молвить писатель, недолго растягивая гласную букву «а». При этом, он, словно ненасытное животное, желающее схватить свою беззаботную жертву длинными корявыми конечностями, вглядывается в уверенный образ журналиста, сильнее подогревая в себе интерес продолжить подыгрывать ему. – Без сомнений, я согласен. Однако, если бы Вы, обаятельная леди, позволили мне иметь возможность самостоятельно вас раздевать, было бы намного интереснее... – Некорректно такое трактовать лишь потому, что вы хотите исполнить свои похотливые делишки как можно скорее. Разве романтика – это не прекрасно? – журналист с наигранной обидой хмурит черные брови, изгибая их чуть ли не к переносице. – Но за Ваш лестный тон и ослепительный комплимент я не могу Вам нагрубить, а к тому же отказать, – на лице зеленоглазого вскользь появляется небольшая улыбка, символизирующая согласное благое намерение. Пассив выровнялся в спине, неуклюже стягивая со своих ступней первый элемент костюмчика: туфли с открытым носком. Покачиваясь со стороны в сторону с милым хихиканьем, он несильно кидает их. Первая туфелька летит на пол, оставаясь недалеко от кровати, а вторая под компьютерный стол, что обычно завален неровными и исписанными стопками бумаг. Но в этот раз на нём стоят те самые небольшие ароматизированные свечи с экстрактом ванили, тускло освещающие спальную комнату, и отблескивающий маленькие огоньки от свеч выключенный монитор компьютера. Журналист тут же визуально уменьшился в росте, избавившись от этих неудобных каблуков, как всегда оставаясь меньшим по сравнению с писателем на пол головы, будто та самая низкая подружка из компании одногодок. – Каково это быть маленьким, Линч-и? – с издёвкой подразнивает младшего тот, получив неодобрительный, словно прожигающий в макушке дыру, взгляд. – Тише ты! Всю романтику испортишь, приколист хренов, – недовольно бурчит журналист, вальяжно вильнув бёдрами, приблизившись к уже сидящему писателю. Парень без стеснений примостился к тому на сдвинутые коленки, слегка морщась от чего-то, и наполовину прикрывает веки, сидя лицом к нему. – Я жду комплименты, дорогой. Не могу уже терпеть. Писатель, слегка обескураженный такой решимостью девственника, что ранее стеснялся просто прилечь к тому на коленки головой, сейчас находился так близко, явно желая большего. Джон даже сомневается в том, что этот сладостный момент – правда... Он, томно вздыхая от несдержанности и неистового очарования этого темноволосого чертёнка, кладёт свои горячие ладони ему на нижнюю часть спины, плотнее и ближе прижимая к себе. Егор криво ухмыляется, не сопротивляясь этому вожделению, что приносил прилив эйфории по всему телу от одного прикосновения писателя, даже пусть через ткань сексапильной одежды. Обхватив талию Джона обеими ногами, Линч задумчиво положил подбородок на его плечо, брюнет вскользь проводит своим мокрым язычком по горячей, из-за высокой температуры тела, шее голубоглазого, заставляя того непроизвольно вздрогнуть, искоса посмотрев в затылок любимого. – Ваш теплый и нежный язык очень приятный, миледи, – хрипловатым голоском шепчет на ушко журналисту шатен, специально раззадоривая его, из-за чего по коже проходится волна будоражащих мурашек. – Прям как Ваши сладкие, упругие ягодицы, которые скоро окажутся обнаженными... Вы будете ощущать гуляющий сквозняк между двух своих половинок, что в скором времени заменит мой набухший от Ваших прекрасных движений член, приносящий нереальное удовольствие... Журналист мысленно стушевался от стыда, щеки загорелись карминовым смущением, ресницы хлопались в удивлении. Ведь он не был готов к такому провоцирующему словесному нападению сразу. Писателя же порадовала и даже позабавила эта незамедлительная реакция, ибо его навыки смущения людей на высшем уровне, и только этого сладкого мальчика Джон мог смутить даже без прикосновений, лишь правильно подобранными словами. Смотря исподлобья на незнающего, что сказать, партнёра, Джон, сжав губы в тонкую полосу, окольцевал его запястья своими кистями, деликатно прихватил их, постепенно спускаясь ниже, к локтям, поддевая перчатки пальцами. – Вы смутились. Поэтому второй элемент летит вслед за туфельками, моя принцесса, – он соблазнительно подмигивает Линчу, пусть этого особо и не видно, нерезкими движениями оголяя его ручки, небрежно откинув перчатки в сторону. Линч только и успевает удивлённо глядеть на то, как Джон вживается в роль наглого хозяина своей блудной пассии, хотя совсем недавно, минутами ранее, брюнет приказывал старшему держать свои руки при себе. Теперь с взбалмошной скоростью все происходит слишком внезапно, вскружив две неудержимо влюблённые головы. Журналист ёрзает на коленях, томно и незаурядно вздыхая, сжимая ткань черной футболки на спине писателя, проведя слегка вспотевшими ладонями до предплечья. Виляво целуя свободную часть молочной шеи, старший взвивается губами все выше, продолжая покрывать кожу сладостными, воздушными поцелуями, добираясь до чувствительной мочки уха, умилённо обведя её языком, оставляя влажный след. Журналист приятно содрогается и дрожит от размеренных ласок парня, наслаждаясь его утонченному умению приносить наслаждение, заставляя пассию впадать в нарастающий экстаз и постепенно возбуждаться. Горячее и ритмичное дыхание писателя опаляет ухо Егора, отчего тот с вожделением закатывает глазки, легко поддаваясь телесным махинациям. – Знаете, как Ваши очаровательные ноги мне приглянулись? – рука старшего намерено приземляются на бедро Линча, ощущая тоненькую сеточку и резиночку чулков, стиснув их пальцами, игриво оттягивает вверх и отпускает, дабы те вернулись в исходное положение, развратно шлёпнувшись о кожу. – Они такие пышные, мягкие, роскошные. С лёгкостью будут скакать верхом на мне... Представляю, как Вы оседлаете меня, восседая на моем твердом стволе, что будет пульсировать внутри вашего анального отверстия. Этой картиной я буду ненасытно довольствоваться... Последнее Джон произнёс почти что шёпотом, с насмешкой улыбнувшись, уткнувшись в худое плечо. Растерянный и неловко хлопающий веками журналист постыдно прошептал: «извращенец!» и смущённо отвёл взор в сторону, лишь бы не смотреть на чертовки привлекательного писателя, чьи слова были явно многообещающими. Хитрые, загребущие ручки скользят выше, под коротенькую юбочку брюнета, поглаживая его ноги, уже намереваясь стянуть кожаное изделие с упругой задницы. – Третий элемент, Линч... – Джон, не стесняясь разместить под бёдра журналиста свои сильные руки, что привлекали влюбленный взор парнишки, ухватился за ткань и медленно стянул с него обтягивающий элемент костюмчика наполовину. Щёчки пассива запекло ещё больше от стыда и неловкости. Он обхватывает и обнимает Джона за шею, прижимаясь к нему; немного приподнимает свой зад, давая возможность писателю снять с него эту придающую дерзкости откровенному наряду юбку, и опустить её по самые щиколотки. Джон слышит учащенное сердцебиение и беспокойное дыхание неловко сводящего вокруг его талии ножки брюнета, видя в раскрасневшейся физиономии необычайное волнение. Он аккуратно поглаживает того по спине, чувствуя ярко-выраженые лопатки, снисходительно обведя их подушечками пальцев, заставляя напряжённые мышцы немного расслабиться. Приходится незначительно поменять позу. Теперь Егор теснится спиной к Джону, все также сидя на его избитых и собственноручно обработанных зелёнкой коленях, только без скрывающей все неизъяснимые прелести юбки, что прохлаждается где-то на полу. Белые, коротенькие кружевные трусики с узорами в виде раскидистых лепестков флоры на кончиках, с невысоким эластичным поясом, из-под которого виднелись еле выпирающие тазовые кости, и довольно плотной хлопковой промежуточной тканевой панелью для покрытия половых органов обхватывают наполовину аппетитные формы, слегка проникая между пухлых ягодиц. Также виднеется достаточно большой, кидающийся на глаза, стояк, выпирающий в прелестном и слегка растянутом белье, кой стеснительный паренёк пытается скрыть своими худощавыми кистями. – О... Вы ещё не передумали? – с некой подковыркой шепчет Джон, приобняв парня за плечи, спускаясь любопытными ручками ниже, исследуя тело девственника, проходясь по довольно пружинной груди, на которой все ещё находился черный бюстгальтер, по закрытому корсетом торсу и паху. Обняв Егора сзади, смахивает его руки в стороны и, проведя пальчиками по выпуклой лобковой зоне через ткань, немного оттянул резинку трусиков и просунул внутрь свои горячие ладони, ведя одну из них по уже эрегированному члену девственника ниже и ниже, добравшись до гладкой мошонки. Дразняще поглаживая её, выбил из журналиста мимолётный невнятный полуписк-полустон, что явно позабавил чуткий слух, и, продолжая держать руки в нижнем белье, проскользнул к внутренним сторонам бёдер, уложив кисти рук на них, оставляя свои отпечатки пальцев. Это что фетиш такой, чтобы полазить в нижнем белье и все облапать? Или это дабы просто подразнить Егорку и исследовать его интимную зону, а также вскользь пожмякать привлекательные ляжки более откровенно... Журналист буквально потёк от этих секундных властных действий, ощущая пальцы, сжимающие его бедра в более недоступных местах, и с адским смущением заколебался. Он вовсе не ощущает себя некомфортно от близости голубоглазого, а наоборот, лишь игриво стесняется, ведь интимной близости в жизни не видал. И то, как шатен только что нагло влез в его полупрозрачное бельё, намеренно задел уже вставший и просящий ласки член, лишь сильнее развёл огонь страсти между ними. Егор никогда не сталкивался с таким, никогда не чувствовал некой эйфории из-за простого эфемерно интимного прикосновения к его чувствительной точке другим человеком. Он всего-навсего несколько раз смотрел гайды и туториалы для молодых девственников, а также, как правильно вести себя во время своего первого секса... Узнал бы об этом Джон, ещё долго подшучивал бы над брюнетом насчёт этой неловкой для него темы. – Нет... Не передумал, – он заводит язык за щеку. Ощущая крепкую опору сзади в виде надёжного тела писателя, журналист, еле трясущимися руками, ухватился за его предплечья и прислонился бедрами сильнее, напористее, наглее, подвинулся ближе, садясь прямо на пах почти что обнажённой задницей, дразняще выпятив ее из-за странных, однако желанных ощущений. – Но большинство одежды ещё на мне... Комплиментов недостаточно для продолжения. – Плутишка... – сладко пошёптывал шатен, положив свой подбородок парню на оголённое плечо, ощущая то, как хитрый зад журналиста трётся о его возбуждённую и налитую кровью плоть сквозь ткань одежды. – Сам напросился... Незамедлительно впиваясь губами в белоснежное плечо, вымалёвывает смазанную и густую от обильной слюни дорожку из коротких чмоков, очерчивает каждый мягкий изгиб, добираясь до правой ключицы, нежно покусывая сладостную на ней кожу, с шальной улыбкой едва оттягивает её зубками. Поцелуями и едва чувственными засосами, от которых остаются только розоватые пятнышка, продвигается от ямочки ключиц до основания уха, при этом все также нежно выцеловывая атласную шею и зализывая места сосания, чуя вкусовыми рецепторами приятный вкус и вишневый запах. Журналист с удовольствием опрокидывает голову назад, непроизвольно зажмурив глазки за полуприкрытые веки, шумно и прерывисто вздыхая ртом. По всему телу табуном пробегаются новые, неведомые для брюнета пьянящие и вскруживающие голову чувства. Так неистово приятно от джоновых прикосновений, пусть и происходит все достаточно сумбурно. Окольцевав пятерней давно набухший ствол брюнета, Джон неспешно сдавливает его в ладони, имитируя узкое, сжимающее достоинство пространство. Медлительно двигает рукой кверху, к покрытой природной смазкой головке, большим пальцем и круговыми движениями поглаживая уздечку, а следующим движением вниз, к налитой молочной жидкостью мошонке и яичкам. Следя за его реакцией, что не заставила себя долго ждать, сдержанно улыбнулся. Еле слышный гортанный стон срывается со сладких и манящих, как недавно испечённый медовик, уст Егора, лаская этим приятным и особенным звуком барабанные перепонки, заставляя впадать в раж ухмыляющегося писателя, обволакивая его последний здравый рассудок густой пеленой интимного желания. Ни один человек отродясь не прикасался к его искомной плоти. И насколько это весьма прекрасно – не описать словами. Да и Джон никогда не касался чужого члена, что имело приятное ощущение. Повторяя ритмичные и размашистые движения достаточно медленно пять непарных раз, тем самым каждый раз вполголоса уведомляя, какой по счёту это был осязаемый подъём вверх и вниз, продолжал надрачивать парню, ощущая всю твердость его члена и задорный скулёж. Это означало, что поэт действует в правильном направлении. Однако под разочарованный, тягостный вздох брюнета, актив намерено прерывает эту усладу и вынимает руки из уже немного влажных трусиков, замыленным взглядом смотря в его спину. Ему точно хочется услышать от журналиста намного больше, чем просто вырвавшийся из его сладенького рта пару секундный стон. Хочется изучить этот паточно звучащий голосок вдоль и поперек, что сорвался бы на охрипший скулёж, из-за осипшего от извращенных криков и визгов горла. Теснота в джоновых шортах давно мешала ему сконцентрироваться и сдерживаться: ствол то болезненно ныл, отвлекая от всего продолжительного процесса, то ощутимо пульсировал, то подрагивал в боксерах, желая поскорее оказаться в физически желанной заднице. – К чёрту! Слышится спокойный и, в какой-то момент, даже уверенный тон шатена, свидетельствующий разрыву всего длительного ожидания и ролевых игр. Слишком долго шатен сдерживался перед этим непорочным девственником, но сейчас жгучее желание отодрать этот хитрый зад, снившийся ему в эротических снах, воспалилось ещё сильнее. В конце концов, он не сдержался и надменно сорвался, словно бьющийся в ломке от нехватки сахара в организме подросток, который все время сидел на строгой диете, полностью отказавшись от манящего лакомства. Корсет, что до сих пор был на теле Линча, тотчас развязывается длинными пальцами и обнажает худой животик, улетая словно сказочный ковёр на поблескивающий паркет с мохнатым узористым ковром. С облегчением ощущается как застёжка бюстгальтера на спине разъезжается и слабеет, а потом и вовсе слетает, оголяя молочную кожу и ярко-красные следы от застёжки. Лямки лифчика сползают по плечам с помощью нетерпеливого писателя, что был готов в порывах страсти сорвать тоненькую ткань и вцепиться в теплую плоть. Голубоглазый подхватывает паренька и, опрокинув на податливое амиантовое покрывало, с лёгкостью смявшееся под покладистым телом, сгорбленно нависает над ним, уперевшись ладонями в пружинный матрас. – Мгх... Джон! – удивлённо ахнул журналист, когда с его упругой груди стянули бюстгальтер, оголяя набухшие розоватые бусины, на них, на удивление обескураженного такой картиной Джона, присутствуют специальные зажимы в виде черных алюминиевых прищепок с плотными силиконовыми наконечниками для сосков, давление которых регулируется специальными винтами, включая в себя ту самую тоненькую цепочку, что соединяет воедино ошейник и зажимы одним поводком. Распластавшись на кровати полностью, Егор рефлекторно задирает ручки над головой, а колени оставляет в полусогнутом состоянии, сведя вместе. В ожидании словив взор приятно удивлённого и крайне возбуждённого Джона сквозь упавшую на глаза чёлку, юноша приподнимает голову, оголяя шею. Почти всем обнаженным торсом он чувствовал непривычный холодок, в скором времени изменившийся на приятное тепло от трения горячего тела экспансивного писателя. Тягость внизу живота только сильнее воспаляется, зудит в его переплетённых и ажно неловких мыслях, что время от времени затягивали в пучину самозабвения, оставляя только повышенную жажду к либидо. Как Егора тянет узнать, что на самом деле приносит первый секс: удовольствие, сладостное наслаждение или боль, дискомфорт? Сейчас события разворачиваются слишком стремительно, что даже не успеваешь уследить за этим... Тяжело вздыхая на очередные, но в этот раз, более настойчивые засосы, усыпанные на его чувствительной шее, ключицах, скулах и подбородку, становится практически всё равно на то, что часть ранее продуманного романтического плана идёт не по тому запланированному сценарную, лишь бы скорее произошло то, ради чего он тщательно готовился, вымывался в горячем душе, намыливаясь всеми возможными натуральными кремовыми гелями, увлажняющими маслами, кератиновыми масками для вьющихся волос и гиалуронованными кремами для смазливого личика. – Это твоя изюминка? – шатен делает кратковременную паузу, приближаясь к личику мизантропа. – Есть ещё одна... – нетерпеливо касается нежной щеки писателя. – Сколько ещё ты будешь меня удивлять, детка? Парень не даёт раскрасневшемуся журналисту раззявить рот, а всего-навсего спонтанно проникает языком в его горячую полость, накрывая подрагивающие уста своими. Егор почувствовал, как онемело тело, когда пламенный поцелуй застал его врасплох. Он чувствовал мягкую текстуру джоновых губ на своих, ощущал как кокетливо покусывали его нижнюю губу, оттого сердце забилось интенсивней, разнося по всему телу электрические разряды оцепенения. Веки изумлённо подрагивают из-за неожиданности, а глаза были готовы на лоб полезть от этого дивного прозвища, это ему инфернально запало. Пунцовые губки неумело стараются отвечать на настойчивый, глубокий и беспрерывный поцелуй шатена, используя при этом извивающийся язык, что плавно скользил на каждом миллиметре. Исследовать егорову обжигающую полость рта после сладостного флирта, пройдясь по каждому гладкому нёбу, рельефным бледно-розовым дёснам и белым зубам слегка шероховатым языком было чем-то приятным и поистине возбуждающим для амбициозного писателя. А ещё каждый раз было смешнее с того, что в попытках превосходно отвечать на поцелуи в засос, которые у парней происходят изрядно эпизодически, журналист практически всегда сбивался, пока его язык обвивал джоновый. Егор сдавленно мычит в бесперебойный поцелуй, изгибаясь под возвышающимся над ним поэтом, поколь он вжимает его в постель в секундной миссионерской позиции, бесцеремонно осматривая любопытным взглядом притягивающую грудную клетку с аксессуаром. Воздуха в какой-то момент начало критически не хватать, из-за чего дотошно кружило голову. Журналист мог лишь учащено хлопать ресницами, активно раздвигая ноги в стороны. Замечает краешком прищуренных глаз достопримечательный бугорок внизу, в чёрных трикотажных шортах голубоглазого, упирающийся ему живот, вздрагивает из-за непроизвольных мыслей о размерах, и о том, как впервые почувствует достоинство напарника. Кровь от этого зрелища вновь приливает к щекам, что, как казалось, донельзя краснеют. Кислород вновь попадает в объемные лёгкие, когда губы разобщаются, оставляя тоненький мостик из мутной слюни между ними, которую Джон игриво слизнул. Глубокий вдох и младший всматривается в поблескивающие глаза ускоренно дышащего парня, замечая то, куда "случайно" направлен его увлеченный взгляд, что изучал видневшийся стояк. Неясная улыбка с сомкнутыми устами в очередной раз всплывает на игривой и довольной физиономии шатена... – Низко смотришь? – кокетливо сжав его розоватые коленки пальцами до еле заметных нежно-персиковых отпечатков, он сильнее разводит их в стороны. – Заткнись... – скрипит зубами. – А чего так грубо, принцесса? Обхватив цепочку в ладошке, натягивает и наматывает её на кулак, нерезко притягивая журналиста, тем самым заставляя его приподняться на локти. Из-за того, что соски начали несильно, но намерено оттягивать, абсолютно безопасные силиконовые наконечники зажимов упорно сжимаются вокруг них, а брюнет вскрикивает, послушно двигаясь следом за цепочкой. Джон прельщается к соблазнительным распухшим бусинкам, пристрастно полизывая их основание, продолжая при этом тянуть поводок так, чтобы мизантроп нескрываемо робел. С лёгкостью отцепив оба зажима, для большего удобства, берет в рот левую горошину, перекатывая её губами. Облизывает среднестатистическую и симметричную ареолу, вращая кончиком языка вокруг, мазками лаская то правый, то левый сосок, оставляя целый ансамбль расплывчатых укусов, будто цветочный бутон.***
Полностью выцеловывая гладкую поверхность внутренней стороны бедра, карабкается губами выше, обвивая по краям тонкую резинку трусиков стержнями кистей. Егор давно несдержанно скулил, ощущая смущающую влажность между своих ног, тонул в обоюдной ласке, поддаваясь всей инициативе парня, желая поскорее ощутить толчки и оказаться наполненным изнутри теплой спермой парня – говорят, это невероятное чувство. Одним рывком писатель освобождает половинки и, соответственно, член брюнета, что из-за резкости качнулся вверх-вниз и красноватой головкой коснулся живота, оставляя влажный след от предэякулята. Непроизвольно, но явно не отрекаясь этого, брюнет находится в коленно-локтевой позе, не в состоянии сдвинуться с места, пока джон доминирует над ним. Откидывая мокроватое нижнее бельё на покрытую витиеватой резьбой пепельную прикроватную тумбочку, заставляет Егора выпятить зад неучтивым шлепков о правую половинку, на сие он резко вздрагивает и реагирует с протяжным кошачьим шипением, с энтузиазмом раздвигает мягкие ягодицы и замечает ещё одну изюминку – розовые анальные шарики на гибкой основе, разные по размеру, и с красным камешком в форме сердца. – Вижу, ты подготовился... От этакого непредвиденного сюрприза всё внутри выворачивалось наизнанку, желая выплеснуться в ярком оргазме. Сердце будто бегало, скакало в грудной клетке, упираясь в рёбра, повторно следуя по проложенному маршруту. Журналист действительно подготавливался столько времени, пытаясь впихнуть в себя массирующую эрогенные зоны игрушку, правильно поцепить зажимы, одеться в откровенный, тесный наряд и целые два часа перед приездом шатена репетировать вальяжную походку на каблуках, морщась от постепенно привычной боли в очке. Все для того, чтобы порадовать себя и свою экзальтированную вторую половинку. Опускаясь ниже, сжимает зад пламенными ладошками, касаясь кончиком языка интимной зоны вокруг дырочки. Егор тут же вздрогнул, пискнул, словно мышка, незначительно выгибаясь в пояснице. Голубоглазка властно скользит по всей коже и обхватывает ляжки пассива, в очередной раз спесиво шлепая уже левую половинку, оставляя румяный отпечаток, из-за чего журналист невнятно матерится, сжимая хлопковую наволочку рядом с лежащей подушки. Обводя вокруг игрушки мокрый, круговой след, нежно покусывает внутреннюю часть ягодиц и бёдер, безжалостно выцеловывая всю ранее нетронутую поверхностную кожу. От этого всего напряжённое тело с блаженством принимало умопомрачительные поцелуи, пылкое дыхание и сладострастные касания, поддаваясь откровенной тактильности. – Прости. Но я хочу насладиться твоей дырочкой сполна... И медленно, издевательски начинает вытягивать шарики одни за другими. Всего их было пять: большие и средние, расположенные от крупного до меньшего для лёгкого и плавного проникновения; раскачивает их размашистыми движениями в разные стороны, чётко углубляется в поглощающую промежность, что трепещит вокруг шишечек, продолжая забавляться со сжимающегося сфинктера журналиста, трахая штучкой необученный зад. – О-ох... С-сволочь! – он сдавленно простонал, уткнувшись лицом в подушку, ощущая как чувство привычной заполненности от игрушки то медленно исчезает, то резко переполняет каждый миллиметр ануса, а последний шарик – самый маленький – дразняще трётся о розоватые стенки. Игрушка вновь погружается в расщелину до упора, а после легко выскакивает с развратным хлопком. – Я такой, не отрицаю, – отложил мокрые бусины в сторону, довольно поглядывая на неплохо расширенную и сжимающуюся вокруг пустоты промежность. – Смазка у тебя есть? – С... Смазка? – приглушённо переспросил парнишка. – Нет... Я забыл. – Я был уверен, что ты хорошо приготовился к такому... – сомнительно покачал головой, будто отчитывая парня за мельчайшую оплошность. – Как ты себе тогда в зад анальные шарики впихнул без смазки? Вот про неё позабыл, и теперь будет немного сложнее... Не стоит пренебрегать таким, крошка Линч-и. От такого прозвища и слегка грубоватого тона срывало башню... Егор мысленно желал, молился всем возможным богам, чтобы с ним и дальше разговаривали на повышенной интонации... И откуда у него такое это желание? Джон был ненасытен, как алчный лесовой волк, неторопливо бросаясь и помечая сладкое тело хрупкой жертвы игривыми укусами. Давился собственной слюной, которую неотложно размазывал слабо шершавым языком вокруг анального отверстия, крепко сжимая уже талию журналиста в цепкой хватке, сильнее выгибая к себе. Он желал явно большего, что можно сотворить с телом, полностью подвластное ему. Язык аккуратным, извилистым скольжением очерчивает колечко мышц и проникает внутрь, немного раздвигая горячие стенки неторопливыми ласкающими движениями. Углубляется, едва массируя и смазывая дырочку слюной в качестве смазки. Такого неопытный Линч явно не ожидал, точнее не знал, однако это было приятно и щекотно настолько, что давно эрегированный член стоял колом, стекая капельками природной смазкой. – Агх... Блядь! – звучащий на несколько тонов выше голос дрожит, а сам темноволосый владелец голосовых связок инстинктивно двигается торсом вперёд, пытаясь немного отстраниться из-за нежданной реакции тела на инородный объект в заднице. – Нет, нет... Приятель, мы так не договаривались, – обвивает парня за талию одной рукой, настойчиво притягивая назад. – Тебе же приятно? Брюнет скромно помахал головой в знак согласия, напряжено сжимаясь до треска затёкших суставов. Внутри так и пылила густая, непроглядная дымка страстной мании, дурманящая затемнённое сознание. Здесь, спрятавшись от всего, в какой-то степени, надоедливого кругозора, были только они. Влюбленные принадлежали лишь друг другу, не боясь открыто проявлять свои осязаемые ощущения и палкие романтические чувства... Мечтали опрометью испытать экзотический разгар и удобство в сковывающих объятиях. Тихие стоны переключаются на более громкие, откровенные, и писатель практически до последнего сдерживается, когда налитый кровью орган в шортах остаётся неприкосновенным и обездвиженным. Вот так и кончить без стимуляций можно было... Языком продолжает динамично лелеять, кончиком делая нежные толчки в покрасневшей промежности. Несмотря на тягучий узел внизу и бунтующих в животе бабочек, уже губами оставляет багровую отметину лепестков вокруг колечка, всасывания кожу и создавая вакуум, отчего журналист с вожделением мычит в подушку. Язык, что преднамеренно проталкивался между стенками, ощущая слабую пульсацию, решительно заменяют на длинные, смазанные бесцветной жидкостью для лучшего скольжения кисти рук. Сиеминутно протискиваясь одной фалангой указательного пальца внутрь, следом добавляет второй и третий, положительно начиная вводить и двигать фалангами в анусе. На краешках смарагдовых глаз выступают маленькие зёрнышки кристальных слёз от необузданной услады. Пусть это и было пока что приятно, но Егору чертовски не терпелось впервые ощутить удовольствие от джонового члена всем телом, каждой клеточкой, и быть развратно выдолбленным на собственной кровати. Хотелось грандиозного продолжения. Замечая легкомысленную расслабленность со стороны брюнета, Джон напористо проталкивает пальцы вглубь, наполовину, начиная раздвигать их, словно ножницы. Парень тут же ощутимо взбодрился, напрягся. Дырочка сфинктера сжимается вокруг двигающихся кистей, а мышцы напружинились, заметно сжавшись. – Расслабься... Куколка. Подушечки посредственно обрисовывают слабо выпирающий позвоночник, очерченные ребра и ямки острых лопаток. Курьёзный, немного приглушённый и сексуальный тембр шатена звучит словно реверберацией в его голове, убаюкивая напряжённость. Пусть и не сразу, но у него получается снять стресс журналиста, дабы фаланги снова смогли свободно скользить в узкости. Со всех сексуальных партнёров, что когда-то имелись у кудрявого, Егор, с которым ещё ничего за два года не было, – самый неистово чудной и обворожительный. Его сочные округлости с лёгкостью умещались в раскрытых ладонях, о чем Джон неоднократно мечтал, он причудливо и неумело колыхал тазом, с восторгом постанывал, очаровывая своей детской наивностью и нескрываемой натурой в этот момент. Свободные кисти пристрастились на лобок и ноющий член лично, обхватывая пламенной пригоршней, тем самым отвлекая его от муторной растяжки, водит вверх-вниз, в темпе двигая тоненькой кожей, массируя большим пальцем головку и впадину уретры. Журналист держится, сжимается, пытаясь не скатиться с кровати, когда непроизвольно ерзает вперёд, что-то сладостно тянет, выпучив зад. Движения с двух сторон были неритмичные, асинхронные и обширные. Одной рукой Джон надрачивал пассиву по всей средней длине, игриво забавляясь с плотной мошонкой и перекатывая между пальцев яички, а другой растягивал постепенно растягивающуюся узость. Зеленоглазка, стремительно привыкая к ощущениям, нетерпеливо двигает бедрами навстречу пальцам, пытаясь как можно больше насадиться, принимает дугообразный вид, когда ощущает, как близится скорый, бурный от стимуляций оргазм. Темп ускоряется, три пальца безрассудно входят глубже, елозят по опухшим стенкам, пытаясь нащупать простату. И вот, Джон наконец-то ощущает подушечками покалывающих пальцев нервный комочек. Вдоль егорового позвоночника прошлась приятная дрожь и знакомый жар, из-за чего челюсть приятно свело. Джон почуял внизу утробный, протяжный стон, свидетельствующий о том, что он отыскал чувствительную точку, в которую потом будет упорно долбиться. – О, да-а! Повтори, Джо-он! П-пожалуйста! – развратно восклицает, – м-м... Я... Я скоро... – Не сдерживайся, малышка... Я все равно трахну твой зад так, дабы ты кончил ещё... Вплоть прижатые фаланги интенсивней скачут вдоль члена, плотно надрачивая стенки. Белоснежная жидкость выстреливает струёй на и без того белое постельное белье, незначительно замарав живот и джоновую руку. Громкий, мелодичный вопль будто аккордами и тритонами плавно расплывается по комнате. – Ах!... Ч-чёрт, это постельное мне Лили на новоселье подарила... – голос трясется, пока белая жидкость продолжает в течение пяти секунд порочить тканевую пелену, оставляя промокший след. Пальцы стремительно покидают узость, наблюдая за опухшими краями ануса и всем внутри, таким красненьким. Усталый после первого оргазма журналист расслабляет и опускает задницу, обессиленно мыча. Писатель скептически сгибает густые брови домиком, без труда переворачивая журналиста на спину. – Уже сдался? Не ожидал, что ты так рановато отступишь. А ведь у меня так много заветных планов на тебя... И, наконец-то, скидывая с плеч апельсиновую рубашку, ставит руки крест-накрест, ухватываясь за подол оверсайз футболки, стягивает её со своего вспотевшего, рельефного тела. Чрезмерно привычный взор ложится на умеренно подтянутый, ординарный торс с ровной осанкой. Подкачанный трицепс, широкие плечи, выступающий, движущийся кадык при разговоре, нежная выемка, идущая от непреклонной безволосой груди до глубокого пупка, подчеркивающая небольшой кубикообразный пресс, – и этим журналист любуется после каждого приёма душа, когда писатель выходит с одним полотенцем на бедрах и стекающими каплями воды по обнажённому телу. Голубоглазый, будучи под пристальным наблюдением, спускает шорты по самую голень, оставаясь в одних сереньких классических боксерах, перешагивая упавшую к низу одежду. Веско примостился на край кровати, сверкнув застланными еле заметными бликами от свеч очками. – Сделаешь мне одолжение, детка? – ласкового вымолвил парень, намекающе переведя взгляд на бугристость в боксерах и небольшое пятнышко от густой смазки в районе упирающейся в ткань головки. Тут и слов не нужно, линч понял все с одного взгляда... Обнажив ровный ряд своих белоснежных зубов в кривой ухмылке, волнительно набирает грудью воздух и сползает с кровати, спускаясь на круглые коленки между джоновых бёдер. Растерянно тянется к белью своими проворными ручонками, неуверенно поглаживая острую выпуклость через ткань. – Да... Вот так, умница, – томно вздыхает, приподнимая уголки губ. – Возьми его, принцесса... Журналист сознательно раскисает, когда писатель хвалит его, и наобум обхватывает тугое основание резинки, нерешимо спуская так, дабы стоячий половой орган соизволил показаться. Он изумлённо раскрыл рот, когда впервинку взглянул вблизи на столь ровный и массивный член: блестящая от предсемени набухшая головка, вздутые венки и твердая жилистая текстура... О да. Как же журналист открыто ошалел от такого, мысленно улетев в астрал, не способный здраво думать... Кончики высохших на воздухе губ осторожно прикасаются к плоти, неспешно беря в рот склизкую верхушку, языком облизывая натуральную смазку, что имело совсем непривычные ощущения. Музыкальные пальцы плетутся по всей длине, будто лиана, переплетаясь между собой, повторяя равнозамедленное скольжение. Несуразно пытается захлестнуть ствол поглубже, нелепо посасывая и обильно смачивая слюной. Джона охватывает пронизывающий импульс от жарких касаний, тем самым принуждая замереть и зажато охнуть в немом стоне. Насилу его сладкий член дождался предварительной ласки от любимого. Но журналист пока новичок в сосании, и не знает, как правильно работать столь прелестным ротиком... Он схватился за подбородок младшего и перевёл его лицо на себя, заставляя отвлечься от процесса, из-за чего прижатые губки проехались повдоль от серединки, до уздечки. – Тише, тише... Не спеши, – нежно шепчет писатель, глядя в слезящиеся, затуманенные похотью глаза снизу. – Линч-и, не будь так настойчив... Мы ведь оба хотим получить наслаждение. Верно? – Д-да... Конечно. – Вот и правильно... Тогда делай то, что я тебе объясню, – от брюнета последовал соглашающийся кивок. – Сначала оближи. – Но я уже- – Я сказал, оближи, – развязно приказал шатен, отчего мизантроп дёрнулся, покорно примкнув к члену. – Плотно смочи головку и уретру, при этом подальше спрятав зубки... А потом возьми, умеренно обведи языком остальную длину, то целуя, то лаская нежными мазками. – Х-хорошо, я попытаюсь... Кто бы мог подумать, что вечно гордый, серьёзный журналист, не имеющий никакого опыта, отсосёт член парню? По крайней мере, попытает удачу... Сам Линч не ожидал от себя такого, никогда в жизни не поверил бы. И как выяснилось, подчиняться писателю, когда тот немного повышает голос, было излишне возбуждающе... Да настолько, что обмякший орган повторно твердел. Стиснув багровую, изящную вершину между губ, обводит её вокруг, повторно смазывая. Розовенький кончик пригревает каждый сантиметр, каждый изгиб и ямочки. Журналист делает попытки заглотить головку, кое-как взяв за щёчку, приступая смаковать. Голубоглазый, рвано вздыхая, фривольно хватает его за расчёсанные патлы на затылке, натягивая, заставляя взять свой член беспробудно, дабы тот проталкивался дальше. Вздохи сбиваются, становятся жгучими, опаляя горячим потоком гладкую кожу. Зеленоглазка подавляет в себе рвотный рефлекс, пока ствол ощутимо и настойчиво упирался в заднюю стенку горла. Линч пытался, пусть и примитивно, сосать, пока его ротик бесцеремонно трахали. Разум затуманивает тенденцией. Расширенные от адреналина в крови и тусклого освещения в комнате угольные зрачки бегали от интимного места писателя, до его покрасневшего лица и вихрей каштановых волос. – Мг... Молодец, детка... Сильнее... Писатель закусывает губы, держа парнишку за кудри, то поднимая, то опуская, бесстыдно насилуя горячую полость и раскрасневшееся узкое горло, на что пассив не протестует: стонет, трепещет, медленно толкается вглубь, навязчиво прижимая легко подающуюся голову к паху полностью, чтобы член вошёл почти по самое основание. Слышатся извращённые, хлопающие звуки, сопровождающиеся мычанием журналиста и гортанным рычанием шатена. Белое семя скатывается по уголкам вишнёвых губ, заполняя ротик. Мизантроп буквально давится густой спермой, которую излил шатен, панически не успевая заглатывать её. Наконец-то голубоглазый отпускает волосы парня, позволяя ему отстраниться и жадно вобрать заветный, искомный воздух в лёгкие... Журналист, сидящий перед ним на коленях, с его же семенем на дрожащих губах, ошейником на шее и чулками был настолько сексуален, что от одного взгляда смазанный член снова стремительно набухал, желая оказаться в местечке потеснее. – Извини, Линч-и... Но сосать тебе ещё придется поучиться, – он подхватывает паренька к себе на руки, патетически чмокая в мило сморщенный носик и подбородок. – Не сильно устал? – Нет... Д-давай продолжим, – жалостно скулит парень, утыкаясь моськой в грудь Джона. – Ты уверен, котенок? – Называй меня по-разному, но только не так, – возмутился, несильно кусая вставший джоновый сосок. – И надо было раньше это спрашивать... Да, уверен. – Ай! Ладно, ладно! Как скажешь, милашка, – промурлыкал он, озорно облизнувшись. Без лишних слов, спустя пару мгновений, Линч располагался верхом на натренированных бёдрах писателя, что, в свою очередь, даже глазом не повёл, будто вес журналиста для него эквивалентен перу. Напряжённые писательские руки подвели и подстроили головку меж ягодиц, к достаточно разработанной промежности. Однако он не спешил входить, хотя так хотел. Егора же от ощущения, что словно раскатом молнии пронзило чистейшее небо, бросает в секундный мандраж. – Готов окончательно распрощаться с девственностью, которую хранил 25 лет? Или ещё 25 лет подождёшь? – Готов! Начинай уже... Не то-оми... – нетерпеливо елозит на паху, вполсилы приподнимая зад, зажмурив глазки. Скачкообразное движение бёдрами, и толстенький член проискивается, проникая в расширяющийся вокруг него анал наполовину. Крик–стон удовольствия. Джон облекает руками таз стонущего темноволосого, резко опуская, дабы их разгоряченная кожа гармонично шлёпнулась, и ствол неуклонно вошёл по самые яйца. Егор взвизгнул, когда пустоту резко заполнили чем-то горячим, большим. Зацепляясь ухоженными ноготками за скомканное в непонятную субстанцию тонкое одеяло, пока писатель раззадорено дёргает подвязки чулков, как плотно натянутые струны, поглядывая на дрожащие бёдра пассива, он неподвижно сидел с полусогнутыми ногами в коленях и жалостно скулил от натиска, зыркая на парня. – М... Все ещё тугая... – хрипло бурчит он, – чувствуешь, как он в тебе? – Ч-чувствую... – заикается тот. – Хочешь, чтобы двигался? – с нежностью кладёт ручки на поясницу парня. – Да... О-очень... – Тогда гарцуй, малышка. – Что? – озадаченно прошептал Егор. – Но... Но как? – Всему тебя учить нужно. Просто двигай бёдрами вверх-вниз... Вот так. Писательские руки сковывают упругие бёдра, мнёт до едва заметных расцветающих синяков, из-за которых журналист позже влепит виновнику подзатыльник, как и за все пометки на его теле, что были усыпаны густыми крапинками. Брюнет, найдя удобную точку опоры, упирается коленками, слегка разгибая их, тем самым несвойственно уверенно приподнимаясь. Задница без труда подпрыгивает к верху, а после вновь пластично насаживается на всю длину, только под иным, неприметным углом, ударяясь глухим хлопком о пах. Влажная теснота стискивает плоть, что хлеще распухала внутри, скользя по расширяющимся при движении краям, жадно и просяще поглощая член в себе. Джон плавится от жара, что беспощадно исходил от приятно пахнущего тела сверху, вникает в красоту его расплывчатых движений, что завораживает излишне влюбленный взор. Парни единовременно звонко простонали, ощущая тепло друг друга, взаимно согревая трепетным дыханием, наслаждаясь моментом, пока по лбам стекает испарина... Журналист начинает двигаться.***
– Агх! Мха... Глаза нерешительно мечутся, смотрят под стоящие на паркете ноги, и на движущийся внизу плоского живота бугорок. Журналиста вдавливают в поверхность гранитовой стены лицом, украшенной золотой и серебряной кнопками Ютуба, делая напористые и неуёмные толчки, пронизывающие тело приятными всплесками, сопровождающиеся ежесекундными удовлетворенными вскриками. Изнеможденные пальцы делают тщетные попытки зацепиться за что-то, за что можно удержаться, царапая настенное покрытие. Писатель всем телом прижимается к Линчу, чуть ли не наваливаясь на него, не давая шансов и выскользнуть, но парню и не нужно. Он чувствует себя пусть и истощенным, однако излюбленным дорогим человеком, которому доверился. Скулы пылают алеющим оттенком, на уголках уст слюна, а язык машинально вываливается наружу, как у щенка, – журналист выглядит бесподобно. Такт то ускорялся, то замедлялся, непредвиденно меняя каждый раз ритм, головкой грубо вдалбливаясь под правильным углом в простату, яйца, такие увесистые и чувствительные, они шлепались о кожу с каждым своенравным столкновением. Распаленные лёгкие стягивает от нехватки кислорода, затрудняя вздох. По щекам катятся жемчужины слёз, но не от боли, что была на заднем плане и стушевалась со всеми ненужными проблемами, а от бурной отрады и гиперфиксации о ней. Замыленные движения. Дёрнутые толчки. Откровенный охват. Координация стремительно меняется, набирая бешеный темп. Джон поглаживает чужую спину хаотичными узорами, не останавливаясь, делает бёдрами фрикции. Кусает чужую спину между лопаток. Искажённая амплитуда завораживающих движений маячит перед закрывающимися зелёными очами, очаровывая. В сознании непроглядный туман, слова искренней похвалы, вечной любви и он. Мышцы примыкающего к животу члена сокращаются, яички сковывает, а журналиста настигает уже второй грандиозный оргазм: бедная стена окрашивается пятнами белоснежного сока, также, как и животик. Следом достигает долгожданного пика и Джон, плотно заполняя растянутую и опухшую промежность тягучим семенем. Загроможденный Егор протяжно завопил, простонал, сгибаясь в спине по-змеиному, чувствуя тёплую и постепенно заполняющую изнутри жидкость, обжигающую нутро. Бесстыжие хлопки и хлюпанье разносится по всей комнате с окончательными толчками, и писатель выдавливает из себя остатки спермы, до края заполняя журналиста. Достоинство ослабевшего хватку напарника покидает уже привычное не смыкающиеся колечко мышц, из которого сочились капельки, сгустки и кривые дорожки от семени, равномерно стекающие по ягодицам и бёдрам на пол. Ноги тряслись. Джоновые губы ласково целуют в затылок, нашёптывают что-то лестное на ушко, оттого приятно содрогающийся журналист устало улыбнулся, падая в цепкие и родные объятия шатена, пригреваясь к его груди. – Погнали в душ? – Пошли... Только сначала сними с меня чулки, которые ты случайно порвал, и ошейник... Сил нет.