Нулевые
Этого тощего светло-русого парнишку я запомнил с первой встречи в нашем небольшом дачном посёлке. Точнее, запомнил сначала не его, а идущую рядом с ним женщину — такую же тощую и светло-русую, с огромными восторженными детскими глазами. Она то и дело дёргала его за рукав, тыкала пальцем в разноцветных бабочек, ромашки и одуванчики, коих было полно на поляне у речки, и улыбалась во весь рот жёлтыми зубами. Нескольких зубов у неё явно не хватало. Он, тогдашний нескладный парнишка, кивал головой, как китайский болванчик, и брал у неё из рук неаккуратно сорванные смятые цветы, периодически оглядываясь по сторонам с некоторой опаской. Женщина на нас никакого внимания не обращала. — Это кто? — спросил я у Пашки, моего ровесника и соседа по даче, с которым я познакомился вскоре после приезда сюда неделю назад. Пашка проводил здесь каникулы уже лет пять и знал здесь всё и всех. Где разжиться пивом и сигаретами? А где можно натырить сочнейшей черешни, зная, что хозяева уехали в город и сегодня точно не вернутся? На все такие вопросы кучерявый Пашка знал ответы. — Это Наташка, дурочка местная. И сын её, Сенька. Говорят, он такой же. Ну, умственно отсталый. В местную школу он, по крайней мере, не ходил никогда, — бросил он, внимательно наблюдая за закинутой в речку самодельной удочкой. Пашке странное семейство было не особо интересно, чего не скажешь о прочей тусующейся здесь шпане. Купающиеся поодаль парни на пару лет старше нас принялись ржать и свистеть, показывая на них пальцами. — Наташк, а Наташк! Чупа-чупс хочешь? Женщина заинтересованно вскинула лохматую голову. — На, Наташка, чупа-чупс! — херов шутник приспустил плавки и продемонстрировал член под громогласный гогот своих приятелей. — А выродок твой не хочет? Я мысленно пожелал, чтоб член у него отсох. Сын Натальи тем временем крепко взял её за руку и потащил прочь от реки, к домам. — Вот придурки, — пробурчал Пашка. — Когда они уже отсюда свалят? Задолбали шуметь. Назар, подай червя. — Тебя взбесило только то, что они шумят? — А? — он удивлённо уставился на меня. — Ты о его стручке? Да забей, они просто идиоты приезжие. Местные к Наташке привыкли и уже не особо на неё внимание обращают. Не то чтобы я был крайне эмпатичным, но Наталью было по-человечески жалко. Когда Пашка смотал удочку и мы отправились домой, шпана как раз решила наперегонки переплыть речку, не обращая внимания на то, что солнце скрылось за огромной чёрной тучей. Им было совсем не до нас. Проходя мимо их разбросанных в траве вещей, я быстро сцапал шорты и футболку парня с «чупа-чупсом» и как ни в чём не бывало зашагал дальше. — Ты чего? — удивился Пашка. — Ну он же эксбиционист. Ему будет только приятно пройтись по посёлку в одних лишь мокрых плавках. — Слушай, так они поймут, что это мы. Я понимаю, у тебя родители богатые, если что заступятся, а за меня особо некому, — запротестовал Пашка, оглядываясь и ускоряя шаг. — Не поймут. Они шмотьё раскидали в траве. Подумаешь, потерял. Но если вдруг на тебя наедут, я скажу, что ты не при чём, — пообещал я.***
Ни Пашку, ни меня никто не тронул. Я хмыкнул в кулак, представив, как этот придурок голышом шлёпает по дороге, при том что буквально через десять минут после того, как мы ушли, начался сильный ливень. На следующий день за сараями мы с Пашкой выкурили по сигарете из пачки, найденной в трофейных шортах, затем пошли слоняться по фермерскому рынку. Вчерашний парнишка стоял за одним из прилавков с огромной чашкой черешни. Я наблюдал за ним краем глаза. С людьми с умственной отсталостью я раньше не сталкивался. Ну, точнее если считать это именно диагнозом, поставленным медиками. Сам я такой диагноз мог выписать любому придурку, да тем же шутникам с речки. Моя тётя была директором благотворительного фонда и часто ездила по разным интернатам, но я интереса к её работе раньше не проявлял, да и она особо об этом не распространялась. Теперь же мне стало любопытно. Глаза у парня были совсем не такими детскими, восторженными и бегающими от одного яркого предмета к другому, как у его матери. Нет, он выглядел на удивление внимательным и сосредоточенным, перебирал свою черешню длинными тонкими пальцами и что-то беззвучно повторял одними губами. — Он странный, конечно, но не похож на дурачка, — сказал я, когда мы шли обратно с сетками картошки для Пашкиных родителей. — Кто? А, блин, ты о том парне опять. Да отстань ты от него, какая разница вообще. Отнесём картошку, а потом айда на речку. Я поплёлся за ним, всё ещё погружённый в свои мысли. Вчерашних ушлёпков мы опять встретили на пляже — я со злорадством отметил, что на этот раз свои шмотки они сложили в одну кучу и то и дело на неё оглядывались. — Ну, вроде к нам они претензий не имеют, — трусоватый Пашка облегчённо вздохнул и бросился в прохладную речную воду. Я поспешил за ним. Вдоволь накупавшись, мы улеглись на берегу в позе звёздочек, раскинув руки и ноги. Ушлёпки к тому времени, таинственно переговариваясь, ушли, а мы со спокойной душой выкурили ещё по одной украденной сигарете. Возвращался домой под вечер я в одиночестве — Пашка умчался куда-то по очередному поручению матери. В тени между деревьями небольшого пустыря, мимо которого я проходил, вдруг закопошилось нечто светловолосое и растрёпанное. Майка у него была порванной, грязной синей олимпийкой он вытирал распухший до размеров приличной картофелины кровоточащий нос и разбитые губы. Снова тот парнишка, Сенька, кажется. Наташкин сын. — Эй, ты чего там? — спросил я. Он зыркнул на меня волчонком и отвернулся. Чего это с ним случилось? Я поднял руки ладонями к нему, мол, я не опасен, ничего тебе не сделаю, горе луковое. Отрывисто, медленно, почти что по слогам произнёс: — Спокойно. Спокойно. Я тебя не обижу. Я друг. Костяшки кулачков у него были разбиты. Всё-таки подрался с кем-то, а не просто разбил нос, упав с дерева. Интересно, он разговаривать-то вообще может? Понимает, что я говорю? Может, нужно отвести его домой? — Я друг, друг, — снова повторил я. — Эй, ты знаешь, как дойти до твоего дома? Я тебя провожу. Где твоя мама? — Какой ты мне друг? Пошёл в жопу. Прекрати говорить со мной как с дебилом. Справлюсь и без тебя, вали куда шёл, — вдруг чистым звонким голосом выдало это конопатое недоразумение. На пару секунд я впал в ступор. Выходит, парень не немой, да и дикция у него вполне нормальная, как у обычного человека. Он оттолкнул мои руки, которые я всё ещё машинально ему протягивал. Выглянул из-за дерева, посмотрел куда-то вдаль и разочарованно выдохнул. — А-а-а. А что ты т-тут сидишь? — а вот моя собственная дикция внезапно поплыла. Я мысленно дал себе затрещину. — Прячешься от кого-то? Сенька меня игнорировал. Даже не смотрел в мою сторону. — От тех, кто тебя побил, прячешься, да? — Отвали, — наконец соизволил он удостоить меня ответом. — Нет, не от них. Они уже свалили. — А от кого тогда? — От матери с бабушкой, — неохотно буркнул он. — Вот только попробуй что-нибудь сказать про мою мать! Разобью тебе нос, и плевать мне, насколько крутой твой батя, отгрохавший себе трехэтажную дачу! — Эй, ладно, я ничего и не собирался про неё говорить, — ответил я, удивившись про себя, что он, оказывается, в курсе, где я живу. — Да-да, ну и замечательно. А теперь иди куда шёл, — снова огрызнулся он. — Ну ты и засранец колючий, — я пожал плечами и собрался всё же последовать его совету. — Я, может, тебе помочь хотел. Сидишь тут, хоть бы раны пошёл обработал, а то истекаешь кровью, как свинья. Впрочем, мне пофигу, бывай. Я развернулся и пошёл прочь. На улице уже стемнело, на обочине раздолбанной дороги начали зажигаться фонари, на которые тут же слетелись тучи мошек. Фонари работали не все, лишь половина из них в лучшем случае. Впрочем, в посёлке я уже освоился и потеряться в темноте по дороге домой не боялся. — Подожди, — вдруг окликнул меня конопатый страдалец. — Как обработать? Ну, раны. Я остановился и обернулся. — Ну не знаю. Кровь останови хотя бы, умойся. Полей перекисью и йодом. Он снова взглянул куда-то вдаль, а затем потупился. — Хочешь, пошли, ну… Я тебе вынесу всё, что нужно. И умыться у меня можешь, — сжалился я. — Э-э… Правда? Что за идиотский вопрос? Может, у него всё же не все дома? По крайней мере, частично. — Правда, блин, правда. Он поплёлся за мной, накинув на плечи свою грязную олимпийку и оглядываясь по сторонам. Шёл медленно, еле перебирая ногами. — Тебе настолько хреново, что идти не можешь? — поинтересовался я, остановившись. — Нет-нет, ты иди вперёд, я не потеряюсь. Просто, ну… Лучше пусть тебя не видят со мной рядом. — А то что будет? — Ну… Насмехаться будут. Может, не в глаза, но за спиной точно. Думаю, оно тебе не надо. — Фигню ты несёшь. Мне плевать. Давай, шевели конечностями шустрее. — Да не плевать тебе, — он грустно усмехнулся. — Ты просто не знаешь, как это… А впрочем, забей, — он взял себя в руки и снова закрылся, заполз в свою колючую раковину. — Пошли, дашь мне уже этот грёбаный йод, и я пойду по своим делам. А дальше можешь делать вид, что мы незнакомы и никогда не разговаривали. Тараканы в голове у этого парня явно откормлены до размеров крупного такого паука-птицееда. — Мы и так незнакомы. Меня Назар зовут, кстати, — я обогнал его на пару шагов, остановился и протянул ему руку. Он посмотрел на меня, затем на руку. Поднял бровь, затем недоверчиво нахмурился. — Арсений, — проговорил наконец, протягивая мне свою длиннопалую узкую лапку. Я сжал её в своей, круглой и смуглой. Наш двор за высоким кирпичным забором, выложенный плиткой, был хорошо освещён. Возле гаража стояла отцовская «Ауди» и ещё одна машина, видимо, кого-то из его приятелей. Я остановился в ступоре, размышляя, завести Сеню в дом или попросить подождать во дворе. Оставлять его на улице вроде не особо вежливо, но в доме могут заметить родители, придётся пояснять за его внешний вид, при том что он и мне толком не рассказал, что с ним произошло. Но он избавил меня от дилеммы, заметив колонку и нерешительно шагнув в её сторону. — Э-э… Я умоюсь, можно? — Да-да, иди, — поспешно сказал я. — Найду пока тебе что-нибудь, чтоб обработать раны. В доме я не смог незаметно прошмыгнуть своими неуклюжими ста восьмьюдесятью сантиметрами мимо маман, которая была ниже меня на полторы головы, как всегда с идеальным макияжем и облитая дорогим парфюмом. Она сцапала меня за край футболки и поинтересовалась, сделал ли я свои задания по китайскому. Я кивнул головой и попытался высвободиться, но не тут-то было. — Врёшь ты всё, наглая твоя мордаха. Зар, детка, я понимаю, тебе хочется погулять, но у тебя поступление на носу. На отцовские деньги и связи не надейся, они тебе не помогут, если не будешь учить язык. — Да-да, мам, я всё понимаю. Всё сделаю, — пообещал я, выскользнув из её рук и пробравшись на кухню, где у нас хранилась аптечка. Сеня, словно ассасин, стоял, не двигаясь, в тени сиреневого куста. Кровь с лица и рук он смыть успел. Рассмотрев его повнимательнее, я заметил ссадины ещё и на коленках. — Так кто там тебя избил? — спросил, протягивая ему перекись и йод. — И за что? — Да не важно… Компания ушлёпков. Ничего. Жив, и на том спасибо. — А чего от родичей прятался? Он помолчал, наверное, размышляя, можно ли мне доверять. — Мать увидит, рыдать начнёт, — проговорил наконец. — Она, ну… Не хочу, чтоб она волновалась. Да, можешь про неё всё что хочешь думать, мне пофигу! Но оскорблять при мне не смей! — он снова ощетинился. — Да успокойся, блин, я не собираюсь, — я намочил в колонке под ледяной водой приличный кусок ваты и сунул ему под нос. — На, приложи, а то нос скоро больше лица будет. Хотя я не уверен, что поможет. Побои твоя семья всё равно заметит. Сеня вздохнул обречённо. Заглянул в тонированное стекло «Ауди», оценивая масштабы разрушений на собственной физиономии. Увиденное его явно не обрадовало. — Ладно. Скажу, что упал, мать поверит. Бабушку, правда, обмануть не получится, но она привыкла, — пробормотал он, разговаривая скорее не со мной, а с самим собой. — Э-э… Ладно, я пойду, наверное. С-спасибо, — последнее слово явно выдавил из себя с трудом с непривычки. — Не за что. Давай провожу, а то ещё кто-нибудь пристанет. — Да не надо. Уже темно, меня никто не увидит. Я тихий, — запротестовал он. — Я всё равно хочу прогуляться, мозги немного разгрузить. Мать заставляет зубрить китайский, а я от всех этих заданий и репетиторов и так в гимназии вешаюсь. Хочу хоть тут отдохнуть. Мы с ним вышли за калитку, и он повёл меня вдоль дачных участков. — Китайский… А зачем ты его учишь? — спросил он после ещё одного повисшего между нами непродолжительного молчания. — Ну, у меня вступительные скоро. Ну как скоро… Через год. Меня учиться за границу отправляют. — О-о… Ого. Ясно. Здорово, наверное. И трудно. — Да не то чтобы. Ну иероглифы это, конечно, трудно. Одна лишняя черточка, и всё написанное теряет смысл. Но в целом это выглядит гораздо страшнее, чем есть на самом деле. Я могу тебя немного поучить, если хочешь, — сказал я и запнулся, вспомнив слова Пашки о том, что Арсений не ходил в школу. — Эм… То есть… — Мы пришли, — сказал он. Я понял, что мы снова находимся рядом с тем пустырём, где я его нашёл. Но стоим не рядом с ним, а напротив небольшого домика с потемневшим шифером и покосившимся забором. — Свет уже не горит, мама легла спать. Может, к завтрашнему дню моё лицо будет выглядеть поприличнее. Я посмотрел на него с сомнением, но ничего не сказал.