The Sunrise Disciple

      Рассвет был одним из самых великолепных произведений, когда-либо созданных Уилбуром. В основном потому, что он мог переделывать их каждое утро. Он мог раскрасить небо разными оттенками жжёных апельсинов, мог усеять его пушистыми облаками, мог рассеять свет по всему миру лучами, которые будили смертных и мягко приветствовали их в начале нового дня. Это была любимая часть жизни Уилбура как Бога. Он делился этой красотой со всеми своими последователями, это был подарок, который он был счастлив давать им в начале каждого дня.       Это было одно из немногих благодеяний, которые он мог сделать в обмен на их поклонение. Без их молитв Уилбур не был бы таким могущественным, каким он был сейчас, и он не хотел игнорировать этот факт. Всякий раз, когда он был в состоянии, Бог даровал верующим самое прекрасное из небес. Он поливал посевы дождём и следил за тем, чтобы море было спокойным для возвращавшихся моряков. Он весь день отвечал на молитвы, хотел отдать им всё, что у него было.       Уилбур любил свои творения, да, но гораздо больше он любил людей, которые их ценили.       Он защищал и кормил смертных, как мог, и в обмен на его доброту они выражали своё почтение. Их молитвы были предназначены только для его ушей, и их подношения — неважно, малые они или великие — возлагались на его алтарь с улыбками и благодарностями. Он оберегал их всех, благословлял дарителей, а их приношения держал близко к сердцу и чувствовал любовь, которую даровали ему его почитатели.       У Уилбура было приличное количество последователей, многие по всему миру просыпались каждое утро, ожидая очередного рассвета, но был один человек, полностью посвятивший себя Богу. Уилбур слышал, как он молится ему на ухо с того момента, как он просыпался, поднимал голову с подушки, и до того момента, когда его голова возвращалась туда, готовый снова заснуть. В течение всего дня Бог мог слышать человека, говорящего с ним. Большую часть времени это были несущественные вещи, такие как погода, список продуктов, пожертвование на алтарь, настоящая молитва, посвящённая ему, комплимент его рассвету и несколько других мимолетных мыслей, которые интриговали Бога.       Он не был уверен, знал ли мужчина, что он всё это слышит. Не был уверен, знал ли он, что говорит прямо в ухо Богу каждый раз, когда мысль приходила ему в голову, но это только говорило о том, насколько чистой была его вера. Каждая мысль была посвящена Уилбуру, знал об этом смертный или нет, и спустя время Бог захотел узнать наверняка, знает ли этот человек, что он полностью завладел вниманием Уилбура.       Итак, Уилбур наблюдал за ним чуть более внимательно, чем за любым другим верующим. Он анализировал действия и мысли человека. Он узнал, что его зовут Квакити, и он был набожным почти всю свою жизнь. С каждым восходом солнца, ради которого он просыпался, вера Квакити в Уилбура становилась всё крепче. Каждое доброе дело и благословение, которые Уилбур даровал смертным, никогда не оставались незамеченными его преданным, даже когда все остальные отмахивались от них как от удачи или чего-то столь же незначительного.       Но не Квакити. Квакити мог видеть сквозь его чудеса, мог распознавать творения Бога через землю, небо и ветер, и он безмолвно благодарил Уилбура с улыбкой и огоньком в глазах. Каждая исцелённая болезнь приписывалась ему. Каждый дождливый день, заканчивавший затяжную засуху, считался заслугой Уилбура. Каждая часть знаний была получена потому, что Уилбур захотел, чтобы он научился этому, и Квакити полностью верил в это. Не было ни минуты, чтобы он отклонялся от Божьей благодати.       И Уилбур слышал это в его молитвах.       Они звучали намного яснее, чем его обычные мысли, потому что они были специально для него, и Уилбуру было интересно их слушать. При каждых трудностях, с которыми сталкивался Квакити, он молился Богу за советом.       — Пожалуйста, Господи, помоги мне найти в себе силы двигаться дальше.       Уилбур передаст их ему в виде маленького искрящегося кусочка отваги, полученного им от звёзд. Он надеялся, что небольшая частичка ночного неба даст ему силы, необходимые для противостояния тому, что его беспокоит.       — Господи, помоги мне понять моего брата. Он стал таким безутешным, он заблудился от света твоих восходов. Я не хочу его менять. Я хочу просто понять его.       Уилбур заглянет в разум человека, которого Квакити желает понять, и передаст найденные там мысли своему верному почитателю, надеясь, что этого будет достаточно, чтобы преодолеть разрыв между ними.       — Господи, полюби меня, пожалуйста. Иногда мне кажется, что никто другой этого не делает.       И как Уилбур мог отклонить такую отчаянную просьбу от одного из самых преданных ему людей? Он взял частицу своей святой сущности без малейшего колебания и отправил её Квакити, чтобы этот человек мог понять, как сильно Уилбур любит его, мог понять, насколько он дорог для Бога, которому он поклонялся.       Однажды Квакити бросился к алтарю Уилбура с таким беспокойством, каким Бог никогда прежде не видел на нём. Были неприятности, которые мучали его, беспокоили его, когда он опустился на колени перед статуей, созданной по его подобию, и сложил руки в отчаянной молитве, его голос был более умоляющим и безнадежным, чем Уилбур когда-либо слышал.       — Уилбур, Господи, мой Бог Рассветов, пожалуйста. Если Ты там, а я знаю, что Ты там, пожалуйста, послушай эту молитву. Мой ребёнок тяжело болен, и целители сказали мне, что он долго не протянет. Пожалуйста, я знаю, что всё происходит по Твоему замыслу, но не забирай моего ребёнка. Пожалуйста, не забирай моего Тилин.       Квакити разрыдался прямо перед его алтарём, прижался лбом к каменной земле и бормотал молитву за молитвой, мольбу за мольбой, а Уилбур никогда раньше ни в чём не отказывал ему. Уилбур никогда ни в чём не откажет Квакити, если тот об этом попросит. Это было наименьшее, что Бог мог сделать для того, кто всю свою жизнь посвятил Уилбуру и вере в него.       Видеть Квакити таким убитым горем, таким отчаявшимся — ранило Бога больше, чем он ожидал. Он спустился с небес к месту поклонения, в которое Квакити бросился в самую трудную минуту, и встал перед человеком, за которым он наблюдал в течение долгого времени, материализовавшись перед ним, как если бы Бог был простым человеком.       Конечно, Квакити сразу узнал его. Он смотрел на него широко распахнутыми обожающими глазами, стоя на коленях, и его лицо расплылось в восхищенной улыбке.       И впервые Уилбур услышал, как звучит его голос человеческими ушами.       — Ты услышал меня.       — Конечно, я тебя услышал, — сказал Уилбур, вставая на колени так, чтобы его глаза были на уровне глаз смертного. — Я всегда тебя слышу.       Он помог Квакити подняться с пола. Сказать, что Квакити не был очаровательным, было бы ложью. Уилбур не мог отрицать, что этот человек загипнотизировал его. Он не ожидал, что этот верующий будет излучать такое сияние, которое затмит его лучшие восходы солнца. Квакити был солнцем во всех смыслах этого слова, и Уилбур решил, что отдаст ему всё небо, если тот попросит об этом.        Но Квакити не просил небес. Он просил, чтобы его ребёнок выздоровел. Он привёл Уилбура в свой скромный коттедж, где его маленький ребёнок лежал в лихорадке в кроватке. Юноша выглядел на грани смерти, но это потому, что Уилбур ещё не использовал свои божественные силы на нём. Он положил руки на глаза малыша, нашёл болезнь, изводившую его, и мягко вывел её из тела, пока он полностью не избавился от лихорадки.       Отец и ребёнок обнялись, и Уилбур понял, что его работа здесь сделана. Он ответил на молитву Квакити, и теперь пришло время ему уйти обратно на небеса.       Однако, прежде чем он успел уйти, Квакити обхватил пальцами запястье Бога, чтобы остановить его.       — Спасибо, — выдохнул он, прижав ребёнка к груди. — Позволь мне отплатить Тебе. Всё, что Ты хочешь – Твоё.       Уилбур улыбнулся, взял руку Квакити в свою и поцеловал костяшки пальцев. У смертного перехватило дыхание, и Уилбур снова увидел небесный свет, исходящий от верующего, увидел золотое тепло, которое он видел только тогда, когда рисовал рассветы. Эти светящиеся лучи были направлены на Бога, и впервые Уилбур почувствовал, каково это — расцветать под святым взором.       — Мне ничего не нужно, — ответил Уилбур, неохотно отпуская руку смертного, — кроме твоей компании время от времени. Если ты можешь уделить мне немного своего времени, то есть.       Квакити всхлипнул и освободившейся рукой вытер слёзы, катившиеся по его щеке. Облегчение заставляло эмоции течь через него так свободно. Он крепче прижал своего теперь уже здорового ребёнка к груди и выдохнул свой ответ.       — Для Тебя – всё что угодно       И после этого Уилбур оставил его, позволив ему заботиться о своём ребёнке без каких-либо просьб или беспокойств. Бог присматривал за семьёй, следил за тем, чтобы Тилин выздоравливал и больше не нуждался в таких неестественных вмешательствах. Похоже, что они оба здоровы, и теперь Уилбур мог слышать мысли и молитвы Квакити яснее, чем когда-либо. Их совместное времяпрепровождение в мире смертных укрепило веру Квакити, и усилило божественные силы Уилбура.       Он рисовал для Квакити самые красивые восходы, а Квакити, в свою очередь, предлагал ему чистейшее посвящение. Каждый дар, оставленный на его алтаре, был положен с такой любовью и благодарностью, каждая молитва была произнесена с таким рвением и преданностью, что Уилбур больше не мог долго не являться к Квакити. Он уже получил разрешение смертного иногда проводить с ним время, и Уилбур жаждал поговорить с ним.       Он не хотел слушать его молитвы. Он хотел говорить с ним на его родном языке, а не через рассветы и религиозные подношения, поэтому Бог появился в святом храме, где, как он знал, найдёт молящихся смертных. Уилбуру даже не нужно было ничего говорить, чтобы привлечь внимание человека, потому что взгляд Квакити поднялся, как только он почувствовал знакомое божественное присутствие. Приверженец улыбнулся ему, тепло, приветливо и знакомо, и жестом пригласил Бога следовать за ним. Уилбур не стал медлить, ему не хотелось заставлять смертного ждать дольше, чем это было необходимо.       На мир только спустились сумерки, когда Квакити повёл его из храма вниз к ручью, который тихо мчался по обветренным камням, шум был приятной мелодией для ушей Бога, и когда Квакити сел и похлопал по земле рядом с ним, Уилбур скрестил ноги и сел рядом с ним.       На него был обращён благоговейный взгляд, и Уилбур мог только догадываться, что сорвётся с уст верующего. Когда он был в своей земной форме, у него больше не было доступа к мыслям Квакити, но Уилбур не волновался об этом. Знал, что всё, о чём думает смертный, вылетит из его рта, не опасаясь осуждения, потому что Квакити знал, что Уилбур любит его. Он молился об этом, и Уилбур выполнил это без сожаления.       — Господи-       — Пожалуйста, Квакити, меня зовут Уилбур. Ты можешь использовать моё имя вместо этого.       — Уилбур, — повторил он, моргая, вглядываясь в лицо Уилбура. — Мне так и не удалось как следует поблагодарить Тебя за то, что Ты сделал для Тилин.       — Меня не за что благодарить, — ответил Уилбур. — Ты самый преданный из всех моих последователей. Я ответил на твою молитву, Квакити. Ты благодаришь меня каждый день своей оценкой моих рассветов. Ты дорожишь тем, что я дал тебе. Каким бы маленьким оно ни было, ты всегда видишь во всём мою работу. Этого достаточно.       Квакити улыбнулся и отвёл взгляд, чтобы посмотреть на траву под собой, мягкую, как всегда, но, конечно же, это Уилбур сделал её такой. Однако что-то тревожное должно было прийти в голову мужчине, потому что его брови нахмурились.       — Что беспокоит тебя, мой верующий?       Квакити понадобилось время собраться и откашляться для того, чтобы говорить беспрепятственно. Бог был терпелив к нему, молча ждал, пока Квакити не почувствовал, что может сформулировать мысли, проносящиеся в его голове.       — С тех пор, как я чуть не потерял Тилин, я задумался о смерти. Ты Бог, поэтому я надеялся, что Ты дашь мне некоторое представление, поскольку я не могу отличить свои мысли друг от друга. Сама мысль об этом совершенно ускользает от меня, но я знаю, что однажды мы все умрём. Несмотря на все Твои святые благословения, которые Ты счёл достойными даровать мне, однажды моё сердце перестанет биться, и меня больше не будет рядом с моим ребёнком. Я больше не смогу каждое утро смотреть на Твои рассветы. Меня больше здесь не будет, и я просто хочу знать, в чём тогда смысл всего этого. — Глаза Квакити искали у Уилбура какой-то ответ, какое-то простое решение этому беспорядку смертности.       Бог не смог бы дать ему уверения, которые он хотел, потому что, в конце концов, это было то, что Квакити пришлось бы понять самому. Тем не менее, однако, Уилбур был более чем счастлив дать ему что-то, что направило бы его мысли, к чему-то благополучному и процветающему.       — Смертность, — начал Уилбур, глубоко дыша, — сложнее божественности, если ты можешь в это поверить. У вас, смертных, есть свои различные убеждения и принципы, которые можно описать одним словом. Но если ты спросишь меня, каковы мои убеждения, то я бы сказал, что смертность заключается в том, чтобы ценить вещи, пока они здесь. Всему приходит конец, Квакити, не только тебе. Этот ручей высохнет однажды. Эта трава засохнет. Рассветы и закаты длятся всего пару драгоценных минут, прежде чем они исчезают с неба. Однажды сама земля превратится в пепел, и ничто не сможет здесь жить. — Глаза Квакити расширялись, чем больше он говорил, и Уилбур поднял руку, чтобы смахнуть с его щеки с пятнышко грязи.       Квакити замер, его щеки окрасились румянцем, когда он почувствовал, как рука Бога коснулась его кожи. Поняв, что он совершил какую-то социальную ошибку, Уилбур убрал руку, прежде чем продолжить.        — Вся эта мрачность для того, чтобы сказать, что каждый момент драгоценен, и я знаю, что ты знаешь это. Ты — лучше, чем любой другой мой приверженец — можешь видеть вещи такими, какие они есть в любой момент. Ты ценитель всего прекрасного, и для меня это правильная позиция. Всему приходит конец, так что цени это, пока оно у тебя есть.       Настроение смертного, казалось, благополучно поднялось, и от этого разговора они перешли к разным философиям, к искусствам, наукам, обществу и общим увлечениям. В ту ночь у ручья Уилбур многое узнал о Квакити. Он узнал, что тот был защитником людей, которых избегали. Он был учителем для тех, кто заблудился. Он был целителем для тех, кто был болен.       По всем правилам Квакити был святым.       В конце концов Богу и его последователю пришлось расстаться, но они сделали это с ласковыми словами и обещаниями встретиться снова.       — Спасибо, Уилбур, — мягко сказал Квакити. — Твоя мудрость дала мне столь необходимую ясность, и я… я благодарен за Твоё руководство. Всегда был благодарен.       — И тебе спасибо, Квакити, — ответил Уилбур, нежность заразила его голос прежде, чем он успел одуматься. — Ты ещё раз напомнил мне о красоте, которую может предложить человечество.       Щеки верующего снова вспыхнули великолепным ярко-красным цветом, и Уилбура поразило то неземное сияние, которое он никогда не видел за пределами небес. Квакити отвёл глаза, прикрыл рукой улыбку, и Уилбур воспринял это как знак пожелать смертному спокойной ночи.       — Если ты когда-нибудь захочешь снова поговорить со мной, тебе нужно только помолиться мне. Я тебя выслушаю.       — Ты и так всегда это делаешь, — прошептал Квакити себе под нос, но Бог растворился в ветре, чувствуя себя могущественнее, чем когда-либо из-за разговоров, которые он разделил с Квакити той ночью. Это не помешало смертному прошептать своё последнее прощание, уверенный, что его Бог услышит его.       — Ты единственный, кто меня когда-либо слушал.       После той ночи у них было больше разговоров. Уилбур узнал о страхах Квакити, а Квакити узнал о мечтах своего Бога. Они говорили шёпотом и осторожными прикосновениями. Они говорили о тайнах мироздания и о том, что их ждёт за пределами Неба, если там есть такое место. Даже если это было не так, Уилбуру было приятно строить гипотезы со смертным. У Квакити было богатое воображение, и Уилбур полюбил это.       Однажды ночью Квакити уронил свою руку на руку Уилбура, и вместо того, чтобы убрать её, Уилбур перевернул ладонь и переплёл их пальцы.       Было приятно чувствовать тепло верующего, и Уилбур чувствовал, что его лелеют по-новому. И это было не неприятно. Это было долгожданное изменение того, к чему он привык, и он был счастлив, что смог разделить эту радость с Квакити. Он понял, что начал с нетерпением ждать их разговоров, находил гораздо более приятным, когда мог разговаривать со смертным, а не просто слушать его мысли, уважал ответы Квакити на его слова так же сильно, как и его молитвы.       Уилбуру начинало не нравиться покидать мир смертных, и всё из-за Квакити. В ретроспективе божественность показалась ему скучной, и эта мысль должна была насторожить его, предупредить об испытаниях и невзгодах, с которыми им обоим предстоит столкнуться из-за их выбора.       После этого откровения Уилбур не мог объяснить чувства, которые начали расти в его груди. Однако они не были незнакомы. Это было что-то, что всегда было там, всегда оставалось под его кожей, всегда было чем-то менее серьёзным, чем сейчас.       Бог был знаком с любовью. Он раздавал её своим последователям и приверженцам ежедневно. Каждый рассвет был написан любовью, и каждое благословение было раздано во имя любви, которую он испытывал к смертным, которые молились ему, и любви, которую они имели к нему в ответ. Это была сложная вещь, что-то уязвимое, что нужно почитать и уважать, и Уилбур не относился легкомысленно к концепции любви.       Но он никогда раньше не чувствовал такой любви. Никогда ещё он не чувствовал её такой нежной и могущественной, как сейчас в его груди, и ему не нужно было слишком много думать о том, откуда взялось это новое чувство тепла и привязанности. Мысли и молитвы Квакити теперь постоянно были в его ушах, и даже если бы он захотел выбросить голос верующего из головы, Уилбур не смог бы.       И тогда он понял, что отдал Квакити свою преданность и восхищение добровольно и без сопротивления. Однажды он молился об этом, а Уилбур не имел привычки отказывать Квакити в том, о чём он просил. Ему потребовался занимательный разговор, прикосновение кожи и тихий, стремительный ручей, чтобы он понял, что любовь, которую он питал к Квакити, отличалась от нежности, которую он питал к остальным своим последователям.       Но этого-       Этого не должно быть.       Уилбур был богом, а Квакити был его самым верным почитателем. Что ещё более важно, Квакити был смертным, а Уилбур был богом. Они не созданы для того, чтобы любить друг друга так, как Уилбур осознавал это чувство, устроившее в его груди уютный дом. Он не должен был любить смертных так, как он обнаружил, что любит Квакити.       И ему не нужно было спрашивать, чувствует ли верующий то же самое по отношению к нему. Он уже знал, что такое же восторженное чувство переполняло грудь Квакити. Уилбур мог чувствовать это через его молитвы, мог слышать, как он безмолвно борется с самим собой, точно так же, как Бог боролся со своими собственными эмоциями. Он слышал, как Квакити где-то в глубине души пытается воздержаться от того, чтобы попросить у него прощения, пытается сдержать эти ново-обретённые чувства при себе, чтобы Уилбур ничего не видел.       Но когда дело доходило до Квакити, Уилбур всё понимал. Он всё слышал. Так было всегда, и так будет всегда, пока Квакити не откажется от своей веры. Но скорее Уилбур откажется от своей божественности, чем Квакити откажется от веры, на которую он полагался, которой он жил.       Он думал о том, чтобы отвернуться от молитв своего последователя, думал о том, чтобы полностью отгородиться от него, но мысль о том, что он не ответит на его просьбы, заставила его чувствовать себя опустошённым и бесполезным. Какой во всём этом смысл, если ему придётся игнорировать единственного человека, который проявлял к нему бесконечную преданность? Что значит быть божеством, если он оставит позади человека, который знал его лучше, чем что-либо ещё?       Уилбур отогнал эту мысль как можно дальше от себя и снова настроился на то, что говорил Квакити. Он молился. Его слова были идеально понятны.       — Уилбур, мой Бог Восходов, мой Свет во Тьме, моя Отвага и моя Надежда, пожалуйста. Прости меня за открытие, которое я сделал.       Бог, не теряя времени, дал смертному прощение.       Квакити снова был в его храме, колени упирались в камень, а слёзы вины и стыда катились по его щекам. Уилбур встал на пол перед ним, поднял плечи так, чтобы он посмотрел на него. Унылые извинения и отчаянные молитвы продолжали слетать с его губ, пока он смотрел на Бога. Уилбур быстро вытер слёзы, и как только его щёки перестали блестеть от влаги, он притянул смертного к себе. Уилбур обнял Квакити так, словно вселенная была достаточно жестока, чтобы украсть его.       Уилбур бы этого не допустил.       — Ш-ш, — прошептал Бог, водя успокаивающими кругами по спине верующего. — Всё в порядке. Квакити, моя любовь, мой преданный смертный, не нужно ни этих слёз, ни этих извинений.       — Это богохульство, — прошептал Квакити, уткнувшись лицом в изгиб шеи Уилбура и вздрагивая, когда рыдания сотрясали его плечи. — Это святотатство.       Уилбур провёл пальцами по его волосам, пытаясь притянуть его ближе, как будто он мог высосать часть унижения и самоосуждения Квакити, как будто он мог каким-то образом доказать своими прикосновениями, что не существует ничего, за что Квакити мог бы стыдиться.       Он взглянул на потолок своего храма и подумал о том, чтобы взять преданного с собой на небеса. Он подумал о том, как приятно было бы увидеть, как Квакити действительно наполняется сияющим священным светом. Ему больше никогда не придётся беспокоиться о смерти. Он возьмёт с собой Тилин, и они смогут жить вместе без угрозы смерти, нависающей над их земными жизнями. Уилбур мог бы продолжать отвечать на его молитвы, и ему больше никогда не придётся видеть Квакити таким сломленным.       — Не плачь по мне, Ангел, — прошептал Уилбур, прижавшись губами к линии роста волос Квакити. — Ты самый святой из всех нас, и я бы доказал тебе это, если бы ты позволил мне.       — Пожалуйста, — вздохнул Квакити, его глаза были закрыты, когда он схватился за Бога, который бесконечно любил его с самого начала, цеплялся за божество, которому он посвятил всю свою жизнь, признания и поклонения. — Пожалуйста, Уилбур.       Бог шикнул на него ещё раз, и ему не нужны были другие слова разрешения. Он отведёт Квакити в самый безмятежный из садов, где он и Тилин будут счастливы до конца вечности, где они будут в безопасности, пока время не истечёт и вселенная не рассыплется в прах и звёзды. Уилбур, конечно, будет поблизости, на случай, если Квакити о чём-нибудь помолится.       Он позаботится о том, чтобы он ни в чём не нуждался, чтобы он никогда снова не испытал такого стыда и отвращения к чему-то столь же прекрасному, как любовь, которую он испытывал к Уилбуру. Бог не позволит ему думать, что это что-то, кроме как одно из его чудес, одно из его благословений.       Но Уилбур знал правду.       Квакити был святее, чем когда-либо мог быть Бог, и именно он благословил Уилбура и ответил на его молитвы. Уилбур мог только надеяться начать показывать ему, насколько он заслуживает того, чтобы ему поклонялись.