Звёздные плюшевые лоскуты и угольные зонты, за которыми прячутся стеклянные мальчики.

***

      Юноша, ухватившись пальцами за стеклянную шкатулку с вечно кружащейся танцовщицей, осторожно приоткрывает её. Вздрагивает, когда лёгкая мелодия доносится до ушей, а после чуть хлопает крышкой. Он точно пугает, потому что совсем такого не ожидает. Остальные, конечно, пугаются не меньше, но один из них лишь одобрительно кивает, мол, открывай вновь, собираясь увидеть, что же там внутри. Конечно, железные механизмы с цветными проволочками, словно органы внутри человеческого тела, видать — ещё очень хорошо видно, как они двигаются, теснят коробку и по-настоящему живут.       Стеклянная поверхность надломана, чуть треснута, а эти трещины скрывают всё самое красивое, в некоем роде, даже волшебное — делают это стекло более таинственным. А тайны, по обычаю, хочется разгадывать, даже если придётся лишний раз подумать.       Пальцы вновь тянутся к тяжеловатой крышке, а юноша с волнением приоткрывает её, снова вздрагивая от нахлынувшей мелодии — она мягкая, схожа с шёлком, из которого были сшиты некоторые рубашки, обычно уныло висящие на плечиках в шкафу. А некоторым она и вовсе напоминает мягкость хлебных ломтиков, из мякиша которых можно катать шарики или лепить крошечных человечков, даже если они запрещают баловаться с едой.       Только вот тот, что помладше, сравнивает мягкость мелодии со шторами в их спальне — они тяжёлые, практически не подъёмные для хрупкого тела, но кутаться в них по ночам — одно удовольствие. Материя ласкает кожу (те участки, что обычно не скрыты пижамой), невидимыми пятнами покрывает запястья и щиколотки, а после целует в затылок. Мальчики, честно сказать, не уверены в своих знаниях о поцелуях. Они не знают, с чем их едят или, быть может, как с ними играют, но знают, что солнце умеет это делать. Оно целовать точно умеет! Оно уже не только расцеловало джеюновы щеки и нос от души, но и пару раз чмокнуло уши Чонсона, припорошив и угловатые скулы. Но, на самом деле, мальчишки не уверены в том, что поцелуи вообще существуют (даже веснушки на щеках не убеждают в их существовании). Может быть, кто-то такую глупость посмел сказать, а им теперь головы ломать и гадать, что же это и как это.       Стеклянная шкатулка позволяет разглядеть танцовщицу без преград — она фарфоровая, будто бы сонхунова кожа, которая обычно скрыта рубашкой. Танцовщица, должно быть, красивая, только вот мальчики не знают, как определить степень (есть ли предел у неё?) этой красоты. И оценивать они совсем не умеют — умеют лишь сравнивать и воображать, потому в голове бродит образ Рики, самого младшенького, руки к солнцу поднимающего и танцующего в свободное время (или же на музыкальных уроках) от скуки, на которую он так часто жалуется.       Мелодия начинается вновь спустя пару коротких, проведённых в рассуждениях мгновений: шагает ровным кругом, и её хочется на чуть-чуть остановить, хочется отчего-то услышать тишину, но не такую, которая дружит с ночью. Ночью тишина страшная, давящая. А давит она на виски и ступни, пугает, пытаясь стянуть одеяло с холодных ног, и сидит в углах. Хочется услышать тишину, которая изредка прерывается на рваные вдохи из-за мелкой нехватки воздуха. Младший отвлекается от прослушивания и внимательного рассматривания фарфоровой статуэтки (он не находит ничего такого в ней, посчитав нужным умолчать об этом и не говорить заинтересованным хёнам), оборачивая голову к часам. Они тикают громко-громко, будто бы недовольно фыркают, перебивая тихую мелодию. И мальчик нелепо кривит губы, когда видит, который час следует за минутной стрелкой.       Восьмой час.       Время вновь принимать таблетки.