Птичка

Проплакав в подушку почти до рассвета, Наби забылся сном лишь к утру, сжимая в руке уже порядком потрепанный цветок — это единственное, что могло быть у него от Гаяра так, чтобы не вызвать ни у кого подозрений. Пожалуй, в этот раз было даже больнее, чем в день отъезда из Авалорна: теперь у юноши не было никаких иллюзий относительно собственного будущего. Все, что он делает — преступно. Нельзя видеться с чужим альфой. Нельзя влюбляться. Нельзя желать. Может, он правильно сделал, ляпнув про свою цель — стать имбалем? Может, лучше закончить это сейчас, пока еще не стало слишком поздно? Но как теперь жить с разбитым сердцем, зная: где-то за высокими стенами находится тот, к кому Наби тянет всем его существом? Как жить, зная, что самое большее, что можно себе позволить, это лишь прикосновения руки к руке сквозь решетку… Было так жалко себя, что принц безмолвно кричал в подушку, кусая её мягкий бок. — Господин? — Парис легонько тронул юношу за плечо. — Господин, ты нездоров? — Уже утро? — с трудом разлепив пересохшие губы, прошептал Его Высочество. — Скорее обед… я будил тебя трижды, но ты даже не раскрыл глаз… о-о-о, господин… Неужто слёзы? — Что, я сегодня распухший красавчик? — хрипло хохотнул Набияр. — Нужно срочно привести тебя в порядок… Маленький евнух настойчиво потянул омегу из постели, подал воды для умывания, а затем, оставив принца с чашечкой кофе, умчался куда-то в гарем. Правда, вернулся Парис быстро, принеся с собой шкатулку с какими-то склянками. — Ложись на топчан, господин, и закрой глаза. Нужно убрать все следы горя, иначе… ох, господин, что же тебя так расстроило? — Осознал, что больше никогда не буду свободным, — тихо вздохнул Набияр, подчиняясь просьбе евнуха. — Ах, это, — пальцы мальчишки скользили по лицу принца, нанося на кожу что-то густое и пахнущее цветами. — Понимаю… рано или поздно через это проходят все… я сам рыдал, забившись в угол, где меня и отыскал господин Нилюфер… — Расскажи, как ты попал сюда? — попросил юноша. — Если только это не причиняет тебе страданий. — Уже нет, господин, — судя по голосу маленький евнух улыбнулся. — Столько лет прошло… для меня императорский дворец теперь дом — единственный, какой я знаю. Но в памяти еще живут воспоминания о бескрайних песках, белых шатрах, зелёных оазисах и маленьких смешных зверьках с большими ушами… они приходят к кострам, смешно тяфкают, выпрашивая еду… и еще я помню кровь на песке, звон оружия, крики, а потом уже невольничий рынок… Первыми купили моего старшего брата и сестру. Я остался один среди чужих людей. Мне было пять, я плакал и хотел домой, но тяжелая цепь, которой сковывают невольников, давала понять — жизнь моя изменилась слишком сильно. — Я и не знал, Парис… Его Высочество почувствовал ком, вставший в горле. Сколько же в этих стенах разбитых и поломанных судеб? На мгновение представив себе, каково, должно быть, было несчастному ребенку, чьих родителей, скорее всего, убили, а затем его и остальных выживших просто-напросто продали, как скотину… Варварская страна: красива настолько же, насколько ужасна… — Это было так давно, что уже кажется сном, — Парис накрыл лицо принца влажной тканью. — Лежи, господин, дай настою впитаться. Припухлости сойдут, а кожа твоя вновь станет свежа и прекрасна. Желаешь ли слушать дальше? — Желаю. Ты служишь мне со всем усердием, а я ничего о тебе не знаю. — Благодарю, о господин, что слушаешь мою скромную повесть… Во дворец меня привезли еще с четырьмя мальчишками-невольниками. Мы были грязны и голодны. Нас отвели в бани для слуг, а после сытно накормили. Я не знал, что в питье добавили маковый сок, поэтому уснул, не переживая ни о чём, а когда проснулся… боль была ужасная… Евнухи постарше поили меня и остальных маковым соком, а лекарь обрабатывал иссеченные чресла, но все равно восстановление далось тяжело. Двое рабов умерло, а остальные постепенно пошли на поправку. Однажды я выбрался из комнатки, где нас содержали, и заблудился в гареме. Перепуганный, я расплакался, забившись в уголок, и там меня отыскал господин Нилюфер. Господин взял меня под свою опеку: я рос и учился всему, что должен знать и уметь евнух Императорского гарема, но теперь у меня был… наверное, господин Нилюфер заменил мне отца или даже мать, не знаю… Он теперь вся моя семья. Он и ты, господин, если не прогонишь, став кадиром… — Парис, как ты можешь такое вообще думать?! — Набияр сжал руку мальчишки. — Клянусь честью рода Лебран Де Корд: никогда я не откажусь от тебя! — Я счастлив, о янтарный господин мой, — улыбнулся евнух. — Все, время вышло: давай уже снимем все с тебя, умоем и посмотрим, как ты свеж и прекрасен. Жгучий стыд, охвативший Наби, был невыносим: он-то, глупец, всю ночь жалел себя, безутешно рыдая в подушку, а ведь у многих здесь судьба куда горше, чем у него самого. Спустя час Его Высочество был одет и причесан, как подобает, а от ночных слез не осталось и следа. Повесив еще одну розу над кроватью, Набияр вышел из джан, намереваясь составить компанию омегам в гареме, а заодно узнать, как Император принял имбаля Полуночи. Вчера, когда Советница Линь явилась, чтобы объявить волю Сына Небес, помещение гарема огласил звонкий удар в диск. — Время Полуночи, — изрекла слепая колдунья. И было видно, что многие наложники побледнели от страха: идти в покои к Императору, когда тот в дурном расположении духа, попросту боялись. Тревога витала в воздухе и, наверное, тот, кого назовут, не расцветёт в счастливой улыбке, как Азарий во время Дня… Омеги молчали, в волнении сжимая руки: кто?! Кого поведут к повелителю?! Кого же?! — Сын Небес, Дня и Полуночи желает видеть своего имбаля, — голос Советницы звучал громко и ясно. Все взгляды метнулись в сторону темноокого Гюльдара и, кажется, в толпе послышались вздохи облегчения. Сам же избранник медленно и царственно поднялся с места, обвел взглядом наложников, а затем с ясной улыбкой ответил: — Я буду счастлив вновь узреть лик нашего повелителя и готов служить ему, как он того пожелает. — Превосходный ответ, — кивнула Советница, сходя с возвышения. — Да будет так. Старшие евнухи проводили могущественную бету поклонами, а затем устремились к Гюльдару, чтобы увести того в хамам и подготовить для Пути Наслаждений. — Как думаешь, Парис, — Наби обернулся к слуге, что шел на шаг позади. — Полуночный снова угодил Императору? — Уже очень давно только он один в такие часы и может порадовать повелителя, — отозвался маленький евнух. — Вот же он, взгляни… Его Высочеству не пришлось долго отыскивать Гюльдара среди прочих наложников: черноволосого красавца окружила толпа из любопытных омег, собравшихся поглазеть на украшения, подаренные имбалю после ночи с господином. — Какая роскошь, правда? — к принцу подошел Азарий и, подхватив того под руку, потянул ближе к любимцу Императора. — Одни серьги чего стоят! А убор… — Тяжелый и безвкусный, — пожал плечами Набияр, по одному взгляду оценивший вес тиары, украшавшей замысловатую прическу его обидчика. — Но дорогой, это нельзя не признать… Действительно, рубины, сверкавшие в волосах и в ушах имбаля Полуночи, были выше всяких похвал. Правда, в подобной роскоши дома в Авалорне можно было появиться в обществе лишь вечером, когда в бальных залах зажигают люстры на сотни свечей, а здесь подарки повелителя демонстрировались всем с самого утра. — Сын Небес очень любит своего имбаля, раз одарил его столь щедро, — в компанию влились Сибин и Аман. Гюльдар царил среди прочих, красуясь и упиваясь своим положением. Это проскальзывало в каждом его движении, в каждой снисходительной улыбке, но Лирой едва не ахнул в голос, когда наложник повернулся к ним спиной. Алый халат, расшитый золотыми монетками-чешуйками, был плотно запахнут на груди омеги, зато широкий спущенный ворот намеренно оголял тело сзади до самой талии, позволяя всем и каждому видеть бордовые вспухшие рубцы, казавшиеся еще ярче на фоне белоснежной кожи. Вся спина имбаля была исполосована чем-то, вроде плети, но Гюльдар совершенно не смущался этих следов: напротив, он намеренно выставлял их напоказ, демонстрируя всем цену, которую придется платить за благосклонность господина во время Полуночи. — Небо, — выдохнул побледневший Аман. — Ведь останутся шрамы… — Говорят, на теле имбаля полно подобных отметин… — Кто видел его в хамаме, те знают точно… Его Высочество не принимал участия в общей беседе: вместо этого он пристально вглядывался в выражение лица своего врага, находя в нем нечто знакомое… Подобную томную мягкость, рдеющие щеки и затуманенный взгляд Лирой видел дома, во время праздника в честь Луи-Освободителя… Понимание вертелось на кончике языка, готовое сорваться с уст меткой фразой… Гюльдар не просто так выставил спину напоказ, он… он, действительно, гордится этими отметинами, как придворные омеги Авалорна гордились укусами, что оставляли им альфы после ночной погони. Разумеется, принца к празднованию не допускали, как не допускали всех незамужних, но зато наутро в салонах он мог наблюдать счастливых искусанных омег, оголявших шеи и плечи. Так они хвастались силой и страстью своих альф… Так хвастался и Гюльдар, вот только никто здесь этого так и не понял… — Ему это нравится, — юноша обернулся к Парису. — Вот в чем секрет Полуночного! Вот почему Император вознёс его выше прочих! — Говори тише, господин, — маленький евнух перешел на шепот. — И разве может быть такое? Ты, должно быть, ошибаешься… — О, поверь мне, — Набияр потянул мальчишку в сторону маленького фонтана: за журчанием воды их будет не так просто услышать. — У меня дома в салонах и не такое обсуждают! Гюльдар вовсе не жертва, как все тут думают! Ему, действительно, нравится, когда Император берет в руки плеть или что там у него еще есть. Парис помолчал несколько мгновений, обдумывание сказанное, а затем поднял на принца недоверчивый взгляд. — Все, что ты говоришь, удивительно… я никогда ни о чем подобном не слышал… — Зато слышал я, — Наби скрестил на груди руки. — Мой брат Ален совсем недавно закрутил роман с одним придворным омегой, которому нравятся подобные забавы. Правда, обычно плетью хлестал альф Рик… — О, господин мой, помилуй! Разве такое возможно, чтобы наложник хлестал повелителя?! Кажется, маленький евнух решил, будто принц его разыгрывает. — В моей стране все иначе, чем в Суль-Мирьяхе, так что да, возможно. Но Рикки не наложник, он… он друг крон-принца и… ох, сложно объяснить так, с наскока… Пока все общество гарема крутилось вокруг имбаля Полуночи, никто и внимания не обратил на беседу Набияра с евнухом, хотя говорили они почти на равных — неслыханная дерзость для слуги. Его Высочество уселся на бортик фонтана, а Парис устроился у его ног, на маленькой полосатой подушечке с кистями. Пока Лирой рассказывал об укладе жизни при дворе, евнух то и дело воздевал руки к потолку, изумляясь диковинными обычаями иноземцев. — Но ведь твой брат, господин, он принц-султан? — Что это означает? — не понял юноша. — Ален принц крови и следующий претендент на трон, если с Игнасом что-то случится, а его супруг не родит альфу. — В Суль-Мирьяхе несколько иначе, — настала пора Парису пуститься в разъяснения. — Император должен назвать имя наследника, чтобы все его сыновья и имбали не вздумали затеять борьбу за власть. Названный альфа станет новым Сыном Небес, а остальные сыновья так и будут носить титул «султан». Каждый из них получит в надел собственный Султанат, но все они будут служить Императору и его воле. — Это близко к нашим обычаям, — согласился с евнухом Его Высочество. — Можно сказать, что Ален — принц-султан. — Так неужели твой брат султан, позволит омеге… играть с ним… в такие игры? — В салонах говорят, что в этот раз вожжи в руках Алена, — рассмеялся Лирой. — И Рикки с удовольствием принял этот факт. Чего не скажешь о его муже…. — Муж?! О, Небо! У этого нечестивого есть муж, а он отдается другому?! — Тише, — настала очередь Набияра утихомиривать возмутившегося мальчишку. — Наша страна гораздо более свободна в этом отношении. У одного омеги один муж. И никаких гаремов. Можно завести любовника, можно расстаться с ним и закрутить новый роман… — Немыслимо, — закатил глаза Парис. — Здесь за подобное казнят обоих! — Мы отклонились от темы, — напомнил Наби, уводя беседу в безопасное русло. — Имбаль Полуночи. Ну, вот подумай сам, отчего Сын Небес его так выделяет? Разве не потому, что Гюльдар по-особому воспринимает удары плети? Разве не потому, что ему это приятно? — Если принять твои слова как истину, то многое становится понятным… ни один наложник не полюбился Сыну Небес во время Полуночи так сильно, как темноокий Гюльдар… Неужели ты, господин, разгадал эту тайну?! Воистину, удивительны твои суждения и прозорливы! Оба вздрогнули от неожиданности, когда помещение гарема наполнил гулкий протяжный звон. Набияр со своего места прекрасно видел: на возвышение взошла Советница Линь, а по обе стороны от неё заняли свои места старшие евнухи. — Время Полуночи, — объявила слепая-зрячая. Омеги забыли, как дышать. Кто пойдёт к повелителю сегодня? Иссечённая спина имбаля пугала всех, и только наложники, чье время выпадало на Светлый День, могли без внутренней дрожи смотреть на Советницу: их-то уж точно не призовут. Но среди прочих могли быть их друзья, разве не станешь переживать за них? Во время Полуночи Император скор на расправу, если тот, кого он призвал, не угодил. — Джамаль! Тебе выпала честь пройти по Пути Наслаждений! Наложник, вздумавший поцеловать Наби в ночном хамаме, шагнул из толпы, горделиво улыбаясь и, судя по одобрительному кивку Гюльдара, сам имбаль позаботился о том, чтобы выбрали омегу из его свиты. — Для меня великое счастье одарить повелителя своей любовью в эту ночь, — молвил Джамаль, кланяясь Советнице. — Да будет так, — нарисованный взгляд женщины вновь безошибочно отыскал в толпе Наби, хотя тот стоял позади всех, у фонтана, прямо под раскидистой пальмой, что росла в огромной кадке. От пристального внимания могущественной беты принца пробирало ознобом. Почему она все время на него смотрит? Может, посол Авалорна просил бывшую соотечественницу приглядеть за юным принцем? Маркиз д’Альбре вполне мог позаботиться о Его Высочестве, ведь не зря он, проживший в Суль-Мирьяхе больше пятнадцати лет, так сильно переживал: сумеет ли Лирой привыкнуть к новому для себя образу жизни… — А, вот вы где, — Нилюфер, явившийся как раз к моменту, когда старшие евнухи повели Джамаля в хамам, подхватил Его Высочество под руку. — Я говорил сегодня на счет тебя. Готовься, в следующее наступление Светлого Дня тебя призовут, Наби. Пора и тебе познать любовь повелителя. *** Солнце уже начало клониться к закату, а Лирой все медлил, не решаясь переступить порога джан и выйти в сад. Может, милорд Хван сегодня не пришел? Это вполне возможно, если учесть вчерашнее поведение самого принца, когда он дал понять, что мечтает о положении имбаля… Это должно было отрезвить альфу, так некстати очарованного юным наложником повелителя… Но отчего же противно ноет в груди, стоит лишь подумать о разлуке? Нет, нельзя поддаваться, нельзя хотеть снова увидеть таинственную улыбку Гаяра… Так говорил себе принц, кусая губы и глядя на загнутые носки своих расшитых шелком туфель. Шаг… еще один… и еще… Стена, увитая виноградом, тянула его, заманивая сладкими, как рахат-лукум, обещаниями… Там, под его зелёными плетьми, таится зарешеченное окно… Уже взбираясь по обвалившейся каменной кладке, омега услышал голос, от которого под кожей разлилось золотое сияние счастья. Он пришел! Гаяр Хван ждал его несмотря ни на что! Пошёл я в сад поразмышлять на воле. Там голос соловья звенел от боли. Бедняга, как и я, влюблённый страстно, Над розою стонал… Не оттого ли, Что вся она в шипах? В последнее время Его Высочество прочел достаточно книг, чтобы понять: это любовная поэзия Суль-Мирьяха, такая утонченная и иносказательная, но полная истинного чувства. И тем хуже для них обоих… Горе тому, что решится обмануть Сына Небес… И все-таки стихи, звучавшие из уст воина, это так… так пронзительно и прекрасно, что сердце Лироя забилось в груди, как сумасшедшее. — Птичка, — судя по изменившемуся тембру голоса, Гаяр улыбался. — Я тебя слышу и чую. Можешь не прятаться. Юноша тихонько вздохнул, заливаясь румянцем. — Простите ли меня за вчера, милорд Хван? — Я бы хотел не только слышать, но и видеть тебя, Птичка. Как это у него получалось: мягко и ненавязчиво заставить быть послушным? Его Высочество прильнул к решетке, встречаясь взглядом с альфой, к которому его так сильно тянуло. Гаяр все еще улыбался, а подведенные золотом глаза его лучились невысказанными желаниями. Лирой медленно положил ладонь на решетку, а мужчина со своей стороны повторил этот жест, вначале лишь соприкоснувшись с принцем, а затем переплетя с ним пальцы. — Вот ты и попался, — тихий голос альфы рокотал в горле глухим рычанием. — Вы же знаете, милорд… я не смогу… быть Вашим… и Вы не сможете быть моим… за измену Императору казнят… — Поверь мне, Птичка, я лучше, чем кто-либо еще, осведомлен о законах Суль-Мирьяха, — Гаяр больше не улыбался: теперь военачальник был предельно серьезен. — И Вы готовы так рисковать?! Ужас пронзил Набияра до самого нутра. Если только кто-нибудь узнает… если только их раскроют… — Иди ближе, — велел альфа, и этому зову омега не мог не подчиниться: его влекло и тянуло к смуглокожему вожаку, что бросил вызов всем устоям этих древних земель. Просунув вторую руку сквозь решетку, Гаяр ухватил юношу за затылок, не позволяя уклониться, а затем… Лирой со стоном принял ласку чужих губ, ощущая на щеке холод металлических прутьев. Все, что было раньше, рассыпалось сверкающей пылью: воспоминания о Марселе, тоска по оставленной родине, злость на имбаля Полуночи, все исчезло, осталось лишь невыносимое, жгучее желание прижаться сильнее, обвить альфу обеими руками за шею и никогда больше не отпускать. Проклятая решетка! Проклятая судьба, разделившая принца с мужчиной, предназначенного ему самим Небом! — Гаяр, — тихий жалобный шепот потонул в настойчивой ласке. — Милорд Хван… — Птичка, — острые клыки чуть прикусили губу омеги. — Какой же ты вкусный… Поцелуй становился все настойчивей и глубже. Лирой плыл в мареве удовольствия, впуская язык Гаяра в свой рот так же, как хотел бы выпустить его член в свое нутро. Если бы можно было… еще… глубже… ах… Целовался Гаяр Хван восхитительно: властно, настойчиво, неспешно, позволяя юноше наслаждаться каждым мгновением запретной близости. — Милорд… милорд… о, Небо… Его Высочество сполна познал искусство поцелуев в садах Авалорна, но сейчас, с Гаяром, он чувствовал себя неопытным новичком, всхлипывая в губы военачальника и вцепляясь пальцами в ажурные прутья решетки. — Птичка… Мёд души моей… Чуть отстранившись, Гаяр наблюдал за принцем, чей взгляд подернулся поволокой страсти. Юноша выглядел таким томным, разомлевшим и готовым к любви, что в теле альфы все сгорало от жажды обладать им: пусть продолжает смотреть затуманенными глазами цвета янтаря, пусть дышит быстро и часто, приоткрыв манящие уста свои, такой близкий и совершенно недосягаемый… Проклятье! — Знаешь ли, как ты красив? — Гаяр провел пальцем по щеке омеги, наслаждаясь мягкостью его кожи. — В первый день нашей встречи ты взглянул на меня длинным взором из-под ресниц, а затем исчез, оставляя мне тысячу восхищенных вздохов. Будь ты моим, Птичка, я… — Но я не Ваш, милорд, — губы Лироя задрожали от сердечной муки. — Что же мне теперь делать?! Как войти к Императору, если… если… — Представляй под закрытыми веками меня. И снова поцелуй: быстрый, похожий на бросок змеи, жадный и горячий… От острого возбуждения, что прокатилось по телу и вспыхнуло в животе ярким пламенем, принц застонал, прижимая ладошкой напрягшийся член. О, если бы его сейчас там касался Гаяр… О, как бы Лирой этого хотел… Язык альфы настойчиво вторгся во влажное тепло рта омеги, точно так, как альфа бы желал втолкнуться в его девственную задницу, забирая невинность Императорского наложника себе. О, Небо, как же этот цветок призывно пахнет! И это еще у него не течка… Представив, как захочется выдрать эту проклятую решетку, когда Птичка станет готов к вязке, Гаяр едва не зарычал. Что же это за искушение такое?! — Набияр! Наби! — чей-то голос, раздавшийся с той стороны стены заставил юношу испуганно отпрянуть и прижать пальцы к зацелованным губам. — Кто это, Птичка? — Мой наставник… о, если он узнает… — Не узнает. Ступай, о жаркие думы моих ночей. Ступай. Я сохраню нашу тайну, можешь не бояться.