Коробка карандашей

Олег обвил руками стройную талию, приблизил Серёжу к себе и вгляделся в родное лицо в полутьме комнаты. Губы у Разумовского были ярко-розовые после поцелуев, на лбу обозначилась сосредоточенная складочка. Он гладил Олега по волосам, целовал подбородок и скулы, жадно проводил носом по смуглой коже и смотрел так, что Волков не сомневался: Серёжа его любит. Олег Сергея тоже любил: давно, долго и очень сильно. Спустя столько лет, после долгой разлуки, Венеции, той чертовщины в Сибири они были вместе и были счастливы. Сняли квартиру в маленьком мексиканском городке, почти всё время проводили дома, только вдвоём. Разговаривали, целовались, занимались сексом. Волкову иногда даже страшно становилось: как-то не верилось, что в их жизни наконец наступило счастье — и это счастье они делят друг с другом. Олег иногда думал, что за все годы совместного существования, он никогда так сильно Серого не любил: в детдоме между ними была трогательная, почти детская любовь-дружба, в студенчестве, до того как Олег ушёл в армию, пылкая юношеская страсть, в Венеции… чёрт знает, что между ними было в Венеции. А теперь они наконец взрослые, свободные, любящие друг друга крепко-крепко. Наверное поэтому Олегу всё время хотелось Серому о своей любви напоминать: целовать по утрам, готовить его любимые оладьи на завтрак, держать за руку, когда они на закате прогуливались по белому песку у океана. Серёжа тоже бесконечно напоминал Олегу, что его любит. Делал кофе на них обоих, следил, чтобы в каждой комнате стояло по графину с питьевой водой, делился бежевым пледом, когда они устраивались на диване в гостиной. А по-ночам трепетно целовал затянувшиеся шрамы. В тот вечер они гуляли по одному из многочисленных пляжей. Этот был их любимый. Он находился дальше всего от города, здесь почти не бывало людей. Разумовский облачился в белые фланелевые брюки и рубашку, которую застегнул только на две верхние пуговицы. Ветер колыхал лёгкую ткань, обнажая крепкий живот и припудренные загаром бока. Олег поймал Сергея в объятия, привлёк к себе, огладил прохладную кожу над ремнём брюк. Серёжа рассмеялся коротким счастливым смехом, на секунду прижался к чужой шее, а когда отстранился, сказал: — Ты красивый. Олег улыбнулся. Сергей смотрел на него, будто любовался на одну из своих любимых картин. Только к восхищению в прозрачных глазах сейчас примешивалась бесконечная нежность. Серёжа очертил кончиком указательного пальца скулу, обвёл линию челюсти, слегка коснулся щёки и наконец остановил ладонь на лбу, аккуратно смахнув тёмные волосы. — Хочу тебя запомнить. Здесь и сейчас, — прошептал он. — Ты можешь меня нарисовать, — заметил Олег, целуя чужую ладонь. Серёжа вздрогнул. Уголки его рта дёрнулись вниз, безмятежное выражение исчезло из глаз. — Нет, лучше не стоит, — странно пробормотал он. — Поехали? Резкий порыв ветра подхватил и унёс его последние слова в сторону сверкающего моря. Они сели в машину и помчались по пустынной дороге навстречу закатному солнцу. Разумовский на пассажирском сиденье расслабленно постукивал кончиками пальцев по коленке и щурил устремленные на оранжевый горизонт глаза. Весь его облик выражал полнейшую безмятежность, а у Олега в голове всё звучали сказанные на белом песке слова. — Можешь меня нарисовать. — Лучше не стоит. Волков покрепче сжал руль. Сергей проговорил это с грустной серьёзностью, точно внутри у него оказалась задета какая-то особенно чувствительная струнка. Олег почти забыл об этом коротком эпизоде, но через пару дней убедился, что Серого в самом деле что-то тревожит. Они бродили по местному торговому центру. Олег хотел купить продуктов к ужину, а Серёжа в светло-зелёной широкополой шляпе поехал с ним за компанию. Они уже собрались выдвигаться домой, как вдруг Разумовский замедлил шаг и остановился напротив одного из магазинов на цокольном этаже. В витрине стоял мольберт, лежали тюбики с краской, в высоких подставках красовались новые кисти. — Зайдём? — Олег кивнул на вход. Сергей вздрогнул, точно от порыва холодного ветра и покачал головой. Разумовский смотрел на витрину печальным, полным невысказанной тоски взглядом, потом повернулся на каблуках и быстро зашагал к выходу. Олег пожал плечами и пошёл следом, но всю дорогу до дома его не оставляло ощущение, что Серёже на самом деле очень хотелось зайти и купить что-нибудь. Волков вдруг понял, что так обеспокоило его в тот вечер на пляже. Серёжа не рисовал. С момента побега на вертолете из Сибирской глуши Олег ни разу не видел, чтобы он взял в руки бумагу и карандаш. Серёжа всю жизнь рисовал. В детдоме ему нередко случалось прятаться за белыми страницами альбома, воспроизводить по памяти картины, подсмотренные на школьных экскурсиях, а потом с волнением показывать получившийся рисунок Олегу. В студенческие годы в тесной комнатёнке, которую Разумовский занимал в общежитии, непременно можно было обнаружить полный набросков скетчбук. Олег любил подолгу листать его, когда приезжал в увольнительную. Казалось, так он узнаёт, что происходило у Серёжи в жизни в его отсутствие, навёрстывает упущенное за недели разлуки. Даже в тюрьме Сергею удалось получить карандаши и несколько листов чистой бумаги (о том, что их ему выдавал тот чокнутый психиатр, Олег старался не думать). В том, что сейчас Серый как будто позабыл своё давнее увлечение, было что-то неправильное, даже  неестественное. Они вместе, в безопасности, медленно вспоминают, что значит чувствовать счастье. А Серёжа не рисовал. В гостиной съёмной квартиры в высоком шкафу рядом с кипами книг Олег отыскал пару листов чистой белой бумаги и простой карандаш. — Это что? — Разумовский едва не расплескал на бумагу чай. — Бумага и карандаш. Я в шкафу прибирался, нашёл их. Подумал, они могут тебе пригодиться. Серёжа помедлил, взял грифель в правую руку, положил перед собой листок и поднял на Олега такой затравленный взгляд, что тому стало не по себе. — Серёж? — Волков аккуратно сжал его плечо. — Если не хочешь, не надо. — Да нет, я просто… ничего, — последние слова прозвучали шелестом ветра. Сергея как будто охватила сильная слабость. Он так ничего и не нарисовал. Олег ушёл готовить ужин, а когда снова заглянул в гостиную, обнаружил, что Серый сидит на подоконнике, зябко кутаясь в плед, и задумчиво смотрит в вечернее окно. В его глазах тенью остался неясный страх. Бумага и карандаш одиноко покоились на тёмной столешнице. — Ты рисовать раньше любил, — виновато заметил Олег, когда они ложились спать. — Я подумал, вдруг ты снова захочешь. Серёжа вздохнул. — Любил. Просто последнее время как-то… не до того было, да и вообще… — он умолк и снова заговорил только через пару минут. — Не знаю. Отвык, наверное. Олег погладил его по плечу сквозь ткань пижамной футболки. — Я когда тебе карандаш предложил, у тебя такой взгляд был... Расскажешь мне? Серёжа сжал губы в тонкую полоску. Ему явно требовалась пара минут, чтобы себя перебороть. — Мне кажется… — Разумовский вздохнул и на мгновение зажмурился. — Мне кажется, мне лучше не рисовать. — Почему? — Потому что… — Сергей провёл языком по передним зубам, точно пережёвывал слова, перед тем как их произнести. — Я любил рисовать до… — он запнулся и продолжил только после одобрительного кивка, — до всего, что случилось. Очень любил. Но сейчас мне кажется, что это лучше оставить в прошлом. Не возвращаться туда. — Если ты возьмёшь в руки карандаш, ничего плохо не произойдёт, — веско заметил Олег. — Ничего плохого не вернётся. — Я знаю, — Серый слабо улыбнулся. — Но лучше не стоит. На следующий день Олег принёс домой коробку карандашей. Он купил их в том самом художественном салоне. Девушка за прилавком приветливо спросила, может ли чем-то помочь, и Олег попросил показать самые лучшие цветные карандаши и подобрать альбом с подходящей бумагой. Он провёл в магазине немногим меньше часа, и наконец остановил выбор на металлической упаковке с чёрной этикеткой. Сорок восемь цветов. Серёже должно было понравиться. Разумовский при виде подарка беззвучно ахнул, пару минут молчал и тихо проговорил: — Это же очень дорогая фирма. Одна из лучших в мире, — он с благоговением погладил металлическую крышку. — И альбом тоже… — он скосил глаза на стол, где лежала сцепленная пружиной бумага. — Открой, — подсказал Олег, но Сергей замотал головой. — Не могу. Олег, это очень дорого, — будто пытаясь вразумить друга заговорил он. — Я не могу… — Можешь. Денег у нас полно. Тем более, это хорошая фирма… — Да. Хорошая, — голос Сергея зазвучал совершенно несчастно. Он так и держал коробку в руках. Его глаза скользили по блестящему корпусу, точно он силился запомнить упаковку в мельчайших подробностях. — Я не могу это принять, не могу. Разумовский провёл указательным пальцем по ребру коробки, точно она была из хрусталя, и протянул её обратно Олегу. — Почему, Серёж? Я же вижу, они тебе нравятся. — Нравятся, конечно, нравятся! — Сергей энергично потряс головой. — Они… чудесные, Олеж, я только… — он сделал глубокий вдох и отвернулся. — Я не буду ими рисовать. Волков с тихим звоном поставил коробку на стол. Развернул Сергея к себе и как можно мягче напомнил: — Ты же любишь рисовать. Всегда любил. — Люблю, — глухо отозвался Серёжа. Олег ощущал его тяжёлое дыхание у себя на шее. Они стояли посреди комнаты, сцепив пальцы и прижавшись друг к другу. — Но ты не рисуешь. — Не рисую. Это как будто вернуться к… прежней жизни, как будто ничего ужасного не было! А оно было, — Серёжа наконец всхлипнул. — У нас с тобой сейчас новая жизнь. Ни к чему возвращаться к прошлому. А в прошлом я рисовал, — он положил сложенные кулаки Олегу на грудь, как будто без опоры боялся упасть. — Серый, — Олег приподнял его голову за подбородок. В хриплом голосе послышалась знакомая твёрдость. — Послушай меня. Мы многое пережили, и в прошлом правда есть много плохого. Но и хорошее там тоже есть, — он мягко поцеловал Серёжины ладони. — И ты заслуживаешь это хорошее сохранить. Разумовский жадно внимал каждому слову. Горькие слёзы по-прежнему бежали по его щекам, но он перестал всхлипывать, а нервная дрожь улеглась. — Я не хочу, чтобы ты бросал то, что тебя всегда радовало, — продолжал Олег. — Можно взять в новую жизнь что-то хорошее из прошлого, — он кивнул на коробку. — Я не говорю прямо сейчас. Просто попробуй, хорошо? Сергей медленно кивнул. — Там сорок восемь цветов, кстати, — Олег весело подмигнул и увидел, как на заплаканном лице мелькнула несмелая радость. Серёжа подступился к заветной коробочке только через несколько дней. Олег видел, как он распечатал её, снял крышку и стал водить пальцем по сложенным один к одному карандашикам. Потом принялся вынимать их из упаковки по одному, рассматривать на свету, класть обратно и доставать следующий, а однажды со странным выражением на бледном лице провёл кончиком карандаша по ребру левой ладони. На коже осталась кривая синяя полоса. Сергей как будто что-то прощупывал у себя внутри, примерялся, копался в собственной памяти. Его сковывал липкий страх, который надо было преодолеть. Олег нарочно его не трогал. Чутьё подсказывало, что сейчас Серёжу стоит оставить наедине со своими мыслями. Однажды Олег собрался за покупками в центр города и позвал его с собой, но Разумовский, вопреки обыкновению, отказался. Объяснил, что у него есть кое-какие дела и воровато обернулся. Олег проследил за его взглядом. На краешке стола в луче солнца поблёскивала металлическая коробочка. Олег спокойно кивнул, чмокнул Серого в щёку и уехал, а когда вернулся, обнаружил друга на широком подоконнике в гостиной. Плед, в который Серёжа обычно кутался, сполз и сиротливо лежал рядом. Волосы Сергей собрал в сосредоточенный хвост, а на коленях держал альбом. Рядом лежали карандаши. Олег присел рядом. Вблизи было видно, что по щекам у Разумовского разлился здоровый румянец. — Покажешь? Рука с карандашом замерла. Сергей придирчиво оглядел сделанный набросок, быстро поправил что-то ластиком и протянул Олегу альбом. На тонких губах появилась застенчивая улыбка. Олег сразу понял, что перед ним. На бумаге был изображён силуэт женской фигуры. За плечами у неё развивались волосы, под ногами угадывались очертания морской ракушки. Это была маленькая копия «Рождения Венеры» Сандро Боттичелли. Серёжа перерисовывал этот портрет богини любви и красоты ещё в детдоме. Через пару дней после их знакомства Разумовский дрожащим голосом рассказал, как учительница отругала его перед всем классом и безжалостно измяла тетрадный листок. Волков тогда бережно разгладил испорченный рисунок и предложил Серёже нарисовать «Венеру» ещё раз, специально для него, Олега. Серёжа, сияя от радости, нарисовал. «Венера», которую Волков сейчас держал в руках, по композиции и сдержанным песочным цветам отчётливо напоминала тот детский рисунок. Только линии стали точнее и изящнее. — Почему ты именно её рисуешь? — Олег накинул другу на плечи сползший плед. — Не знаю. Запомнилась. Они обменялись улыбками. Олегу пришло в голову, что в их совместном прошлом найдётся достаточно счастья. — Тебе на кухне не нужна помощь? — Сергей забрал альбом обратно. — Не нужна. Рисуй. И Серёжа рисовал. Он рисовал по-утрам, потягивая чашку утреннего кофе и одним глазом наблюдал, как Олег готовит завтрак. Рисовал по-вечерам, когда гостиную заливало розово-оранжевое закатное солнце, а позже переходил в спальню и устраивался под одеялом в свете прикроватной лампы. Однажды ночью Олег проснулся от характерного шуршания карандаша по бумаге. Разумовский сидел на подоконнике в пижамных штанах, устремив красные от усталости глаза на лунный диск на ночном небе. — Серый, надо поспать, — тёплые руки обняли его поперёк груди. — Иду… — Сергей оторвал грифель от бумаги. — Прости, я думал, ты спишь. Олег чмокнул его в висок и вернулся в постель. Через пару мгновений матрас рядом прогнулся, Сергей скользнул под одеяло прямо к Олегу под руку. — Луну нарисовал? — Луну. Больше всего Серёжа рисовал, когда они выбирались к морю. Альбом и карандаши надёжно хранились в отдельном кармане в пляжной сумке, и Разумовский мог часами оставаться у воды, чертя на бумаге южные деревья, волны или проплывающие у самого горизонта далёкие корабли. Однажды он был так поглощён своим занятием, что не заметил, как сзади к шезлонгу подошёл Олег. Прохладные после купания ладони легли Сергею на плечи, и он крупно вздрогнул. — Ты холодный! — Разумовский откинул голову назад, утыкаясь Олегу в живот и рассмеялся. — И красивый. Волков мазнул поцелуем по горячим губам и направился к морю, а в ответ на возмущённый взгляд голубых глаз только улыбнулся и бросил: — Догоняй! Так перегреться не долго, — и ступил в полупрозрачные от солнечного света волны. Разумовский пару минут наблюдал за ним, потом спохватился, отложил бумагу и бросился следом. От перепада температур по спине и плечам у него побежали мурашки, он смешно зажмурился, когда в спину ему ударила высокая волна. Серёжа нырнул, проплыл пару метров под прозрачной водой и оказался прямо в объятиях Олега, который ждал его на глубине. Прядки тёмных волос змейками вились по вискам и шее. Сергей зачарованно проследил за ними кончиками пальцев. В голове прояснилось от прохладной воды. На берегу Серёжа наскоро вытерся полотенцем, а Олег улёгся в свой шезлонг прямо так, весь мокрый, с блестящими на бронзовой коже солёными каплями. Разумовский снова взял в руки карандаш и вдруг сказал: — А ну-ка не двигайся. Олег усмехнулся и послушно оставался в одном положении, пока Серый водил грифелем по бумаге. Разумовский почти закончил, как вдруг рука его неловко скользнула по листу вниз. Он едва не выронил карандаш. На немой вопрос Олега Сергей покачал головой и снова поднёс кончик инструмента к бумаге. — Ничего. Лежи, чуть-чуть осталось. Волков покорно замер. Внимательные карие глаза следили за склонившимся над альбомом художником. — Готово! Разумовский смахнул со лба выступившую испарину и устало улыбнулся, протягивая законченный рисунок Олегу. Серёжа использовал от силы три цвета, но они так удачно гармонировали между собой, что изображение ничуть не теряло в выразительности. Олег восхищённо рассматривал свой портрет. Сергей изобразил его по пояс, расслабленно вытянувшегося на солнце. Косые мышцы живота перетекали в очерченный пресс. На руках бледными линиями путались венки. Мышцы шеи соединились в ямку у её основания, рядом выступали ключицы. Чуть выше располагался бугорок кадыка. Вокруг глаз сеточкой расползлись неглубокие морщинки. В уголках рта угадывалась тихая улыбка. Серому удалось поймать выражение счастливой безмятежности на любимом лице. В каждом движении карандаша по бумаге чувствовалось, что Серёжа откровенно Олегом любуется. — Мне кажется, ты мне льстишь, — Волков не удержался от смущённой улыбки. — В жизни ты краше, — шепнул Сергей, будто сообщал какую-то великую тайну и поцеловал солёное после купания плечо. Олег невесомо провёл по рисунку рукой и задержал указательный палец на маленьком затемнённом участке кожи над правой ключицей. Так же, не касаясь бумаги, чтобы случайно не растереть грифель, провёл пальцем до точки на груди, соединил её с двумя другими на животе. — Прости, — вдруг прошелестело у него над ухом. Олег коснулся последнего шрама на плечевой мышце и повернулся к сжавшемуся рядом Серёже. В голубых глазах плескались знакомая печаль и вина. — Рисунок очень красивый, Серёж, — Олег отложил альбом в сторону и привлёк Разумовского к себе. — И не нужно вечно себя наказывать. Сергей прижался к прохладной шее и сцепил ладони у Олега за спиной. — Я рад, что ты снова рисуешь, — сказал Волков через пару мгновений. — Я тоже, — признался Серёжа. — Мне нравится. Я как будто… воспоминаю что-то приятное, — между его бровей пролегла задумчивая морщинка. Они помолчали. Синие волны бились о берег, окрашивали песок у кромки воды в тёмный коричнево-серый цвет. Солнце медленно клонилось к закату. Небо на западе розовело. — Я правда не хочу, чтобы ты всего себя оставлял в прошлом. Я же тебя полюбил такого, каким ты тогда был. А ты тогда рисовал. Серёжа улыбнулся одним уголком рта и прищурился, устремив взгляд на горизонт. Как будто прикидывал, как лучше передать эту красоту на бумаге. Домой они стали собираться только, когда небо окрасилось в вечерний сиреневый, а с моря повеяло холодным ночным ветром. — Олеж? — вдруг позвал Сергей. Он стоял на песке у самой кромки воды. Ветер бесцеремонно трепал полы его летней рубашки. — Я спасибо тебе забыл сказать. — За карандаши? — Олег весело стрельнул глазами, но нежно заправил за ухо влажную прядку. — За карандаши, — Сергей серьёзно кивнул, но уголки его губ приподнялись в мимолётной улыбке. — За то, что помог мне вспомнить не только плохое. Олег улыбнулся в ответ: — Нам с тобой есть, что вспоминать. И у нас будет ещё очень много хороших воспоминаний. Он поймал лицо Разумовского в тёплые ладони и прошептал: — А ты их все нарисуешь. У Серёжи на щеках сиял счастливый румянец. Совсем как в тот вечер, когда он взял в руки карандаш и снова стал рисовать. — Нарисую. По верхушкам деревьев у дороги скользнул последний луч оранжевого заката. Они постояли ещё немного, прислушиваясь к успокаивающему шуму моря, и только когда по коже у Сергея побежали зябкие мурашки, Волков похлопал его по плечу и предложил пойти наконец в машину. Серёжа, прежде чем они двинулись по стремительно остывающему под ногами песку, подарил Олегу короткий трепетный поцелуй. Одно хорошее воспоминание они создали сегодня.