Утро после

      — Ты же понимаешь, о чём я? Когда эмоции отзываются в теле.       — Конечно. Вот тут, — Теодор приложил ладонь к левой стороне рёбер, — когда я волнуюсь.       — У меня здесь, — я тронул горло.       Гнев у меня во рту, у Теодора — в позвоночнике. Моя печаль в горле и давит в верхней части груди. Он грустит руками. У него радость в скулах — он не сказал, он только положил ладонь себе на скулу. Я запнулся, потому что не знал, как объяснить, что радость не задерживается в моём теле — она боится момента, когда случится новое несчастье, что снова пришла напрасно, что её снова побьют, и потому что мы перешли к хорошим чувствам, а я не хотел доходить до любви.       Я не хотел рассказывать, что она гниёт в одном месте — а не сияет по всему телу, как обещают песни на радио. Что она не греет, а сжигает. Я не хотел узнать, что у него, с его внимательным взглядом и букетом из оригами на первое свидание, любовь вспыхивает, а не светится.       О любви спросил он. Испуг у меня в ногах и руках — бежать или драться.       Он сначала вопросительно коснулся моих ладоней самыми кончиками пальцев — он всегда так, как будто боится меня напугать, я ведь не сахарный сахарный — потом поднял мои руки, приложил к своему горлу и посмотрел мне в глаза.       — Как будто, знаешь, когда пьёшь тёплый чай, и ощущение тепла в горле остаётся с тобой. А тёплый пар остался в носу.       Я хотел выпалить, чтобы он побыл эгоистом хоть раз в жизни — другого признания в любви я бы тогда не нашёл.       Я его обнял.