» so it's 3 am, turn it on again

— Там есть несколько томов, касающихся изучения свойств времени, — добавляет Сайно, слегка поворачиваясь и окидывая аль-Хайтама взглядом. Сейчас он чувствует, как внутреннее напряжение отпускает [он только сейчас замечает, насколько был напряжён, пока аль-Хайтам находился отдельно, практически в другой части здания], как будто бы подсознание успокаивается, говоря о том, что теперь можно не ждать удара в спину, спина надёжно прикрыта [и не только спина, и та часть покоцанного сознания, которая ещё пытается воспринимать себя полноценной личностью]. — Скорее всего они пытались понять, почему отсоединённые часы всё-таки замерли, но я при этом не погиб. — Сайно жмёт плечами: раньше он бы малодушно сказал, что лучше бы сдох ещё во время операции, чем вёл полуосознанное существование десятилетия спустя. Чем был — смотря правде в лицо — дефектным. Но тогда, с другой стороны, он бы не находился с единственным человеком, за которого Азару и вторую пулю в лобешник всадить не жалко, и всю обойму, если потребуется. — Такое положение вещей даёт основания полагать, что часы не связаны непосредственно с чем-либо. Это просто… модификация для удобства контроля толпы? Хочешь посмотреть документы? Сайно спрашивает, потому что это важно. Доверять настолько личное — жест не сказать, что интимный, но достаточно широкий. В любом случае он, конечно, может и сам просмотреть хотя бы часть бумаг за оставшихся пятьдесят минут. Вдвоём, наверное, не то чтобы правильно, но, по крайней мере, Сайно будет спокойнее, если он найдёт что-то, что точно не должно попасть в чьи-либо руки. Когда Сайно берёт одну из папок в руки, он чувствует, как мурашки сползают по позвоночнику вниз, не предвкушающие, а холодные и липкие. Он вчитывается в текст, хмурится, неосознанно покусывает костяшку большого пальца и мрачнеет, но папку из рук не выпускает. — Ну… — озвучивает он итогом, и в голосе слышится сомнение. — Двадцать пять мне исполняется как минимум в тридцатый раз. Чёрт возьми, и двадцать лет из этого срока ему пришлось жить одним днём. Интересно, где он был, когда часы запустились? Говорят, даже спящие просыпаются, чувствуя внутренний толчок. Говорят, что это неприятно, как будто что-то хватается когтями за сердце, пропускает в него, судорожно сокращающееся, невидимые нити и тут же отпускает. Один удар, один сильный толчок — и био-часы на предплечье, до этого радовавшие красивой цифрой в ровно один год, начинают обратный отсчёт. И никому не удавалось этого избежать. — Это то время, когда закона о запрете экспериментов над временем ещё не существовало, — кивает аль-Хайтам, тоже просматривая записи. — Двадцать лет назад. Закон о запретах на эксперименты над временем — очень обтекаемая, сложная и в то же самое время простая конструкция, которую каждый учёный и медик трактует так, как удобно лично ему самому вплоть до того момента, пока не прижмут к стенке и не заставят отвечать перед присяжными. Это сродни закону о запрете на человеческую генную инженерию, на выращивание клонов. Всё упирается в рамки морали и способы эти самые рамки перешагнуть, оставить позади себя. Кто-то же однажды добился того, что у людей появились био-часы, верно? Теория о том, что когда-то люди таких часов не имели, в обществе принимается без доказательств. Ну а что это, кроме как не вмешательство в геном? Тонкие, тонкие грани. Отчёт — сухое перечисление фактов, но Сайно нутром чувствует, что он — правдивый, составленный если не человеком, непосредственно участвовавшим в этих событиях, то умеющим отделять воду от здравой мысли, приукрашивание от реальности. Сайно вновь опускает взгляд на бумаги в руках, замечает, что неосознанно уголок одного из листов загибает, поэтому только лишь разглаживает его обратно, чтобы не вредить и без того старой, хрупкой бумаге. Остальная часть отчёта — небольшие биографические сноски и первые эскизы-схемы протеза и поддерживающего его каркаса. — Не вижу смысла скрывать что-то из… этого. Сайно с отсутствующим выражением лица показывает на стопку документов, которые относятся лично к нему. — Ну, может, некоторые листы из них выну. Именно этим Сайно в конечном итоге и занимается последние минут десять до посадки: вытаскивает листы из папок, информация на которых кажется чересчур личной, но оставляет всё, что хоть как-то связано с экспериментами, бионикой и прочими наверняка интересными вещами. В своём физическом нутре ему скрывать нечего: такое же, как и у всех, тело, с кровью и органами, костями с поддерживающим металлическим каркасом, металлической же составляющей, не подключённой к нервным пучкам, а иным способом принимающей команды. А вот в остальном — нет уж, с этим он разберётся сам. Уже после аэростат опускается прямо на крышу одного из банков. К тому времени Сайно перебрался в пилотскую кабину, ещё раз проверил, не оставили ли они здесь чего лишнего, отключил у ИскИна протокол возвращения аэростата на базу [и кто включил этот протокол?], и только потом вышел через откинувшийся вниз грузовой трап. Значит, Азар всё-таки проводил незаконные эксперименты со временем. Не то чтобы это новость мирового масштаба, потому что доказательства — да вон они, большей частью похоронены под завалами резиденции. Много подпольщиков так или иначе пытались нарушить закон, потому что он весьма расплывчатый и лояльный. Если в одном случае говорится «не пойман — не вор» [а матры всё пронюхают, всё узнают — найдут, поймают, обнуление — и до свидания], то здесь работает, скорее, «пока не доказано — ничего не было». В конце концов, до настоящего момента так никому и не удавалось в полной мере остановить время, или перезапустить уже «мёртвое», или искусственно увеличить отведённые часы и минуты. Люди, дорвавшиеся до власти — параноики до мозга костей, им даже в собственных телохранителях может чудиться предатель, который только и мечтает, что украсть чужие века, нажитые самыми разными путями. Если где-то и хранятся полные данные об эксперименте по отделению часов от человека — то либо в предоставленных документах, либо в электронных данных того бункера. Вряд ли такое могли хранить где-то ещё, а Сайно слишком хорошо помнит, с какой дословностью на страницах одного из отчётов описан сам процесс ампутирования руки. Очередная часть работы — и, надо сказать, самая приятная, — прибытие в банк, чтобы забрать причитающуюся капсулу. По зонам уже со скоростью чумы распространяется весть о том, что регион остался без правящей верхушки, временно наступила полная анархия, вплоть до вступления в права следующего великого мудреца. Именно поэтому, скорее всего, их всё-таки пускают в именную ячейку хранения, в которую в любом другом случае никого не пустили бы даже под страхом смерти [а, может быть, дело ещё и в том, что тот же генерал Махаматра оружие в центре не оставил, а кое-что из него носит с собой, просто на всякий случай]. Для такой маленькой капсулы ячейка хранения оказывается просто преступно большой. Сайно не приближается, наблюдает со стороны, как аль-Хайтам берёт в руки капсулу и разглядывает цифры на табло. Да, целый миллиард лет, который они все более чем заслужили. И в понятие «они» Сайно не включает себя. — Целая эра, — всё-таки говорит Сайно вслух, расслабленно наблюдая за аль-Хайтамом и замечая его взгляд, направленный на табло капсулы. — Возьми себе причитающееся вдвойне, — добавляет он таким тоном, что понятно: спорить не позволит. Такое решение, давшееся удивительно просто, вполне оправданно: аль-Хайтам не согласится, чтобы Сайно остался без доли. Сайно же, в свою очередь, не может её взять, потому что тогда счёт времени его жизни окончательно потеряется в догадках и попытках просчитать, сколько там ещё есть и сколько осталось. Даже сейчас приходится держать в голове разницу, что следующие суточные ему получать не в этот полдень, а в следующий за ним, то есть ещё через сутки. Остаётся только один вариант: всё время на двоих может остаться у аль-Хайтама. Это лучше, чем таскать ещё и отдельную капсулу для подобных случаев. Хотя… может, придётся таскать и капсулу, есть аль-Хайтам не захочет светить часами на людях даже несмотря на то, что руки у него большей частью открытые. Сайно ещё подсознательно ожидает, что их могут задержать на выходе из банка. Сюда постепенно подтягиваются гражданские, кто за попыткой взять в долг, кто за своими процентами, а кто и опоздав на работу. Скоро здесь вновь будет не протолкнуться: банки времени, пожалуй, самая стабильно работающая часть системы, сложно представить, насколько большой оборот минут здесь происходит ежедневно. А, учитывая, что одна из ячеек некогда принадлежала аж Азару, кто знает, какие ещё люди хранят свои сбережения в этом же самом банке. Может быть, в принципе государственный казначей, ну, тот самый, который должен следить за оборотом, но вместо этого за него всю работу делают матры, отслеживая перепады в зонах через интерактивный экран на стене, который в режиме реального времени отображает положение вещей. Сайно знает, что будет дальше: как только миллиард лет разойдётся по людям, большая часть зон, особенно гетто, окрасятся в тревожно алый цвет, потому что там не должно быть так много времени. — Кому-то придётся следить за тем, чтобы время раздавали справедливо, — негромко замечает Сайно уже на пути к выходу. В банке он задерживаться уж точно не хочет. — Ну, то есть, чтобы кто-то не получил больше положенного или вообще не забрал себе всё время. Такое совершенно не исключено. Может статься и так, что кто-то один захочет присвоить себе те тысячи лет, которые останутся после того, как Пламенные Звери в полном составе заберут положенную долю. Придётся тщательно выбирать, кому доверить такую ответственность. Впрочем… На выходе из коридора с ячейками аль-Хайтам замечает стеллаж с рядами пустых капсул. Стандартных таких, которые вмещают в себя не больше ста-двухсот лет за один раз. Он долго не думает, когда сваливает эти капсулы в находящуюся неподалёку квадратную сумку, а потом объясняет: — Во избежание проблем просто разделим, и в каждую зону отправим по несколько капсул. Может быть даже не в один день, а с паузой, чтобы наверняка. Когда люди узнают о бесплатном времени, начнётся ад, потому что они будут думать, что им может не хватить. Их выпускают из банка относительно просто, только провожают взглядами. Сайно чувствует в этих взглядах смесь любопытства, зависти и чего-то ещё, что ему трудно определить. Он и не пытается на самом-то деле, потому что человеческие эмоции — дебри, в которых впору ногу сломать [он и свои-то эмоции до сих пор индифицирует не до конца, ориентируется на те, что ему привычны, и на ещё одно чувство, которое было забыто, но вернулось новым витком весьма ощутимо]. Тяжесть сумки с капсулами приятно оттягивает плечо, пусть даже Сайно, наверное, никогда не сможет понять, каково это — видеть достаточное количество времени на часах. Он всё порывается спросить у аль-Хайтама, «что бы ты сделал, если бы у тебя было достаточно времени?», но не спрашивает, считая этот вопрос весьма деликатным. Сам Сайно бы не знал, что ответить. Он мог бы сказать «перестал бы смотреть на часы», но в его случае, при отсутствии этих самых часов, самым правильным ответом стало бы «перестал бы гадать, через сколько минут меня свалит сердечный приступ». Следующая задача оказалась не сложной, отчасти простой даже, но не проходящей без казусов. Сейчас Сайно чувствует себя рядом с Пламенными Зверями буквально как в своей тарелке: снуёт между бойцов, кое-где показывает хитрости с капсулами, как можно замедлить или ускорить передачу, кое-где приходится подрабатывать переносным калькулятором, подсказывая, как разделить. Для Сайно это не сложно, потому что высчитывать на глаз расстояние от снайперского прицела до цели занятие подчас гораздо сложнее, а это — плюнуть и растереть. К тому же, поглядывая на аль-Хайтама, Сайно с едва заметной усмешкой замечает, что людей тот набирал разных, по всем профилям. Кому-то здесь учёные степени и лишние мозги явно были ни к чему, зато в своей области они разбирались на уровне профи. Вот он, косой баланс, почему-то ещё удерживающийся и не рушащий крепко спаявшуюся систему. Ещё две недели назад, если бы Сайно сказали, что у него есть тот, ради которого он убьёт главу Академии, Сайно пристрелил бы того, кто попробовал бы о таком заикнуться. Теперь он понимает, почему всё это время чувствовал, будто ему чего-то не хватает, будто он потерял [забыл] что-то [кого-то] очень важное. Теперь правильный человек занимает своё место в его сердце и душе, и всё ровно так, как и должно быть. К чёрту мир. На хер Академию. — Эй, мы нашли кое-что интересное! Ну, или «на хер» немного подождёт. Дэхья выглядит озадаченно-взволнованной, когда говорит «кое-что интересное». Аль-Хайтам, отвлекаясь от дела, тут же переключает на неё внимание коротким «говори». Когда он говорит так, секретарскими интонациями, окружающим почему-то крайне не хочется его ослушаться. Может быть потому, что в тот же самый момент представляют себе все последствия. — Вскрыли храм Сурастаны. Тот самый, который был запечатан долгое время, — не тянет с ответом Пламенная Грива. Из голоса так и не пропали озадаченные ноты, когда она, наконец, смотрит на аль-Хайтама. — И, кажется, нашли живого мертвеца. У Сайно мгновенно в груди тяжелеет. Живой мертвец? Азара настолько тяжело убить, что эта тварь даже с пробитой головой доползла до Академии? Да нет, бред, не может этого быть, он же лично, собственными глазами, видел упавший мешком дерьма труп. Они экстренно собираются в храм Сурастаны. Этот комплекс был вживлён архитекторами в структуру здания Академии и огромного дерева, на котором зиждилась вся эта колоссальная махина. Как паразит, сосущий соки из природы. Огромные двери, много-много лет остававшиеся закрытыми, теперь, наконец, распахнуты настежь, впуская внутрь солнечный свет. Там, внутри, бегущие по экранам строки времени зелёными числами украшают стены и потолок. Весь переплетённый клубок данных об эрах и эпохах существования человечества, оцифрованный до данных, спускается по проводам вниз и крепится к запястью девочки, мирно спящей в гамаке, подвешенном к потолку в самом центре огромного зала. Девочке на вид даже десяти нет, не то, что двадцати пяти… Но такого просто не может быть. Сайно проходит ближе, делая аль-Хайтаму жест остановиться. Дэхья понятливо стоит у дверей. зорко высматривая, не рискнёт ли кто сунуться поближе к чуть ли не главной тайне Академии. Наверняка там поблизости и Пламенные Звери дежурят, но она любит держать ситуацию под личным контролем. Аль-Хайтаму не особо нравится перспектива оставаться в стороне, поэтому, игнорируя жест Сайно [да и пристальный неодобрительный взгляд к тому же], он идёт к самому гамаку, стараясь не прикасаться к змеящимся проводам. Девочка, совсем юная ещё, мирно спит, свернувшись клубком и спрятавшись от мира занавесью выбеленных волос. Она очень похожа на свою мать, некогда управлявшую Академией, вот только мать её — Руккхадевату — уже давным-давно никто не видел. Только слухи ходили о том, что Азар, стараясь дорваться до власти, обнулил Руккхадевату, чтобы самолично взгромоздиться на трон. И вот оно, прямое доказательство. А гражданским втолковывали всю их жизнь, что девочка трагично скончалась ещё малышкой. С другой стороны, официальная позиция свергнутой власти недалека от истины. Аль-Хайтам протягивает руку и, не решаясь прикоснуться, только проводит раскрытой ладонью над головой девочки. Нахида, так назвала её Руккхадевата. И Нахида родилась ещё до того, как великий мудрец объявил себя главным в Сумеру. И до того, как кто-либо из Пламенных Зверей появился на свет. И до того, как Сайно поступил на службу. Часы на предплечье девочки хаотично мерцают. Один год, отведённый до двадцатипятилетия, так и не начал свой отсчёт. Аль-Хайтам поднимает взгляд на Сайно, тот понятливо морщится и кивает: «запрещённые эксперименты со временем». Практически то же самое, что они видели в бункере, когда часы сошли с ума в присутствии временного колодца. Только теперь этот самый колодец подключен к живому человеку и полностью останавливает естественное течение времени. Если бы у Азара было чуть больше времени, он бы наверняка разработал себе бессмертие. К чёрту. Сначала нужно как-то отключить девочку от системы. А потом планомерно вернуть Сумеру к человеческому существованию, в котором времени хватит на всех.