***
Когда Миша ушел, Брагин не мог найти себе места, все же сразу понял. Понял, кто стучал, понял зачем и — самое страшное — понял, почему Миша ушел. Айва рвалась за Шибановым, но Юра удерживал ее, сидя на кровати. Видимо его волнение легко передалось ей, потому что собака нервно виляла хвостом. — Все… все, тише, — непонятно, кого Юра пытался успокоить, — все сейчас закончится, все хорошо. А будет ли все хорошо? Ответа он не знал, но хотел бы. Миша был синонимом спокойствия и безопасности, и этого слишком не хватало. С досадой он осознал, что, видимо, завтра им лучше никуда не ходить, обидно, но так будет лучше. Лучше переждать сейчас, чтобы потом чувствовать себя в полной безопасности. Юра четко осознал, что Миша его поймет, он сам бы это предложил, если бы Брагин не пришел к этому выводу раньше. — Юр, — наконец раздалось в коридоре, — я вернулся. Полковник старался скрыть свое волнение и резкий страх. Он не боялся Мишу, потому что понимал, что он ничем ему не угрожал, с Мишей он в безопасности. Но он слышал все, что говорил Рикошет на улице, это пугало, как пугает осознание того, что рядом тот, кому не впервой убивать, смотря в упор, любого нормального человека. Но как же не хотелось, чтобы Шибанов видел его страх, потому что это не благородный страх жертвы, а гадкий страх труса. Он — трус, он боится того, кто ничем ему не угрожал, никогда. — Юра? — Рикошет все-таки увидел его страх, и это больно холодом укололо в сердце, — ты чего? Глупый вопрос. Понятно же «чего». Брагин боялся его, хоть и пытался всеми силами это скрыть, спрятать. Миша не винил его в этом, потому что он — Рикошет — действительно тот, кого нужно бояться. Осторожно сев рядом, он медленно потянулся к Юриной ладони, чтобы так же осторожно ее сжать. От касания тонкие пальцы непроизвольно дернулись. Все слишком похоже на то, что было после той погони, и на сердце такая же тяжесть и боль. — Прости меня, — тихо прошептал Юра, подняв взгляд на Мишу, — я не знаю, что на меня нашло… — Все хорошо, — мягко обнимая, он позволил следователю уткнуться лбом в плечо, — все скоро закончится, я обещаю… Я никогда не причиню тебе вреда, ты же помнишь? — Прости, Миш, — неужели его волнение так явно? — Конечно, я знаю, просто… я не знаю, почему я чувствую это, правда… Я очень тебя люблю, — он придвинулся ближе, ложась щекой на плечо, — Прости меня… — Все хорошо, Юрочка, ты не виноват… Все уже хорошо, этот человек ушел, а тебе нужно отдохнуть. — Миша запустил пальцы в его волосы, немного сжимая, — полежи пока, а я тебе чаю принесу, хочешь? — Просто побудь со мной, пожалуйста Шибанов кивнул, беззвучно ложась рядом, одной рукой чужие худые плечи пледом укрывая. Около них свернулась Айва, словно чувствовала общее настроение в комнате. Миша лежал, обнимая Брагина за озябшие плечи. Кажется, он задремал, пока Рикошет плавал в своих мрачных мыслях. Его мучало осознание Юриного страха, хотя он был ожидаем. Он — Рикошет — моральный урод, и бояться его — самая адекватная реакция. Вообще за всю его жизнь его боялись почти все, ну, кроме матери, теть Наташи и Каталы. При воспоминаниях о последнем сердце неприятно кольнуло словно извне. Как бы ему хотелось, чтобы Катала был жив, чтобы Катала был с ним. Этот малявщик точно бы знал, что делать, он бы смог успокоить Рикошета, не так, как Юра, но несомненно действенно. Чувствуя, что Брагин немного успокоился, Рикошет сам наконец-то смог вдохнуть полной грудью. Тяжело осознавать, что ты никак не мог помочь тому, кого любишь, а осознавать, что из-за тебя это и происходит, еще тяжелее. Он никак не мог отпустить ситуацию и сверлил взглядом потолок. Каждый раз, когда он сжимал веки, моргая — вроде доля секунды, внимания не обращаешь — мир уходил во тьму, такую страшно-холодную, но естественную. Темнота всегда была его спутником, защитником, союзником. В темноте он мог не прятать себя, ощутить мнимую безопасность. — Я никогда тебя не оставлю, — еле слышно вторил внутреннему голосу Миша, касаясь кончиками пальцев Юриных волос, скул, — и никогда не причиню тебе вреда, Юр. Никогда. Брагин не услышал этой фразы, но этого и не требовалось, потому что Миша сказал это даже не для него и не для себя. Это была просто констатация факта, мантра для собственного успокоения, усмирения внутренних демонов, разрывающих только начинающую возрождаться душу изнутри тонкими острыми когтями. Но Шибанов сильный, он справится с этим, он должен справится. Он справится с этим ради Юры, ради них. Записка неприятно зашуршала в кармане, напоминая о себе. Стараясь как можно меньше шуметь, Рикошет достал ее одной рукой, изучая придирчивым взглядом загнанного хищника. Текст был напечатал в какой-то дешевой типографии, это видно по следам чернил и качеству бумаги. Банкир не дурак, он не стал бы так глупо палить себя ради пустых угроз. Буквы были напечатаны противным шрифтом со странным названием «журнальный рубленный», который раньше использовали в газетах и журналах. Содержание не предвещало ничего хорошего. Рикошет противно поморщился, читая слово за словом. «Не бегай… ты… я… порешаем… грохну же… мусор». Сильнее всего по сердцу ударило это сухое «мусор». Такое обращение к полиции было нормой, но сейчас же речь шла не просто о полиции, а именно о Юре. Это оскорбляло. «Не бегай от правды, Рикошет, не маленький же. Ты — крыса, ты меня сдал, против правил пошел. Я — санитар, я должен тебя выловить, чтобы ты еще кого не заразил. Что ты как девка какая-то, за чужими спинами прячешься? Предлагаю просто встретиться, порешаем спокойно. Но смотри, если даже своих друзей-ментов подключишь, до их приезда не живешь, грохну же. Мне терять нечего, Рикошет. Я же знаю, чего ты добиваешься, поэтому жди. И смотри, мусор твой будет выкобениваться, и его порешаю» Угрозы, конечно, хиленькие, но они свою роль отыграли, Миша испугался, не за себя, но за Юру. Юра же совсем не при чем, он не заслужил этого. Юра… Юра, Юрочка, он не должен бояться на улицу выйти под угрозой смерти, он не должен подрываться из-за каждого стука в дверь и звонка с незнакомого номера, он не заслужил трясущихся холодных пальцев и испуганных, но таких же невозможно красивых глаз. — Все будет хорошо, Юр, — сказал Рикошет уже громче, так, чтобы Брагин точно слышал, поднося Юрину ладонь к лицу, целуя, — я обещаю. Следователь выдохнул в чужую шею, улыбаясь. Конечно, он знал. Конечно, он верил. Вопрос недоверия к Мишиным словам вообще никогда не всплывал в сознании. Потому что это же Миша, Миша, который никогда не врал ему, не давал даже малейшего повода для подобных мыслей. Да, Рикошет врал ему, по поводу настоящего имени, причин встречи, но это не та черная ложь, отравляющая жизнь. Это просто недомолвка. Это не вызывало недоверия, только горящий интерес. Юра нехотя приподнялся, смотря то на Мишу, то на записку рядом с ним. — Я верю тебе, Миш. Всегда верил и буду, — заметив тепло в светлых глазах он улыбнулся шире, потянулся за бумагой. — Дашь посмотреть? Прежде чем Миша успел среагировать, Брагин взял лист, пробежался взглядом. Зрачки на секунду сузились, замерев на каком-то слове. Миша ощутил неприятную дрожь. — Юр, ты не должен, — Рикошет схватился за верхнюю часть, — давай я заберу. — Помнишь, что я сказал тем вечером? — Голос был спокойным, но серьёзным, под серо-зеленым взглядом хотелось съёжиться, стать меньше. — Помнишь же? — Помню, — он кивнул, прекрасно понимая, к чему клонил Юра, — просто… я очень волнуюсь за тебя. — Я сказал, что буду рядом, сколько позволишь. Я буду с тобой, Миш, независимо от того, что происходит, потому что я люблю тебя. — Я, — в концов Рикошет сдался, опустив взгляд, — Я не могу тобой рисковать… Я же не смогу, Юр… Брагин принимал его чувства, поэтому он сел на кровати, утягивала в объятия. Миша чувствовал себя непозволительно жалким, каким он быть не мог по определению, каким ему нельзя было быть. Нельзя, потому что Юра его любил, видел в нем защиту, смысл, он не мог подвести Юру. Шибанов не слышал Юриных следующих слов, ни шума на улице, потому что в голове гудело собственное сердцебиение, которое то затихало, то становилось всё громче и громче. Следователь, наверное тоже слышал его, и это придавало моменту какой-то особенной атмосферы. Внутри Рикошета происходила настоящая борьба, он же всегда со своими проблемами справлялся, он должен справиться и сейчас, но Юрины слова хоть были неразличимы, были так приятны. Юра здесь, с ним совсем-совсем близко, он не просил ничего взамен. — Я сделаю все, что могу, Юр, чтобы ты был в безопасности. Я обещаю. Брагин хотел оспорить это. Потому что не «ты», а «мы», не нужно никакого «сделаю», потому что делать он ничего не должен, потому что любовь это право, а не обязанность. Но в итоге он просто обнял крепче, гладя по спине. — Спасибо, Юр, — Миша чувствовал эту поддержку, которой Юра буквально окружал. — Это правда очень важно для меня. — Пойдем, — следователь встал, кивая в сторону коридора, — пойдем перекусим, а то поздно уже, потом придумаем, что делать. — Иду, — Рикошет улыбнулся, замечая, как Айва утягивая его за штанину вслед за Юрой. Думать о том, что будет дальше не хотелось, потому что сейчас имела значение только то, что он любит Юру, а Юра любит его в ответ, и вместе они справятся со всем. Потому что они семья, а за семью Миша готов глотки рвать, всего себя отдавать. Зайдя на кухню, Шибанов положил записку на стол, помогая Юре приготовить все к ужину. Волнение отпускало, оставив только шлейф неопределенности. — Что будем делать? — Рикошет спросил неосознанно, повернувшись к Брагину. — Пока я думал на стол накрыть, потом поесть, с Айвой погулять, можем фильм глянуть, или… — осознание вопроса пришло слишком поздно, Юра нервно поджал губы. — Да я не об этом. — Не возражаешь, если мы сначала поужинаем, а потом обдумаем это? Миша качнул головой, мягко улыбаясь. Наверное Брагин прав, а волнения не поменяли бы ничего, может даже ухудшили бы. Рикошет поставил тарелки, насыпал корм Айве, заодно угостив ее мясом из холодильника. Он делал буквально все, лишь бы в сознании не было места для мрачных мыслей. Юра это заметил, но виду не подал, просто приобнял за плечи коротко, когда за стол садился. Он хотел бы Мишу успокоить, волнения снять, но не знал, как подступиться, Шибанов же ни в какую не скажет о всех своих опасениях и мыслях, не потому что не доверял или что-то такое, просто были такие вещи, которые они никогда не могли сказать друг другу, потому что так лучше для них. Поэтому Юра молчал, тепло смотря в светлые глаза. У Миши кусок в горло не лез, почему-то прием пищи вызывал какие-то тошные мысли, может он и хотел есть, немного, но в сознании щёлкало что-то, даже пить уже не хотелось. Рой тревог крутился в голове. Вот сейчас он — Рикошет — противопоставил себя Банкиру, но насколько они на самом деле разные? Миша все равно остался киллером, бывших убийц не бывает, как минимум, это концепция плотно засела в черепной коробке. Легко можно сменить одежду, но сменить повадки не получится никогда. Шибанов мог перестать носить мешковатую темную одежду с капюшоном и держать во внутреннем кармане ствол и пару патронов, но никогда уже он не перестанет садится не спиной к двери, спать тревожно, на каждый шорох реагировать, каждую мелкую деталь вокруг себя замечать. Можно сменить одежду, но ты никогда не сменишь повадки — Миш? Видимо его заторможенность заметил Юра, обеспокоенно смотрящий на него. Рикошет на секунду свел брови, сразу же расслабляясь. — Ты как? Нормально все? — Да, просто — волнения выплескивались наружу, потому что в душе уже просто не хватало места, — ты же понимаешь, что я — убийца, и навсегда им останусь? — Миш… Юра знал что этот разговор неизбежен, что впереди долгий путь душевного исцеления, но все равно отчаянный вопрос резал по сердцу. Да, может Рикошета уже нет, а Миша это Миша, но любой болезни нужна терапия, даже если это болезнь отчаяния. Терапия отчаянья. Что Юра мог ему дать, кроме безграничной любви и заботы? Он не мог дать Мише заветное успокоение, которое он так долго искал. Брагин мог только быть рядом, тревогу облегчая. Но Юра готов был сделать все, все слова повторить вновь и вновь, чтобы Мише легче стало. — Да или нет, Юр. Ты понимаешь? Брагин молчал. Он понимал, конечно понимал, но не знал, что ответить. В сознании все еще бились Мишины фразы, которые он сказал случайному курьеру на улице. Следователь не хотел и не мог врать Мише. Он не хотел и не мог врать себе. Он испугался, когда услышал эти угрозы, но вновь и вновь твердил себе, что ему Рикошет не угрожал, что он в безопасности с ним, но все равно страшно, как любому человеку, кто понимал что рядом тот, кто может легко убить. — Юра, — голос дрогнул, Миша посмотрел на него. — Я прошу ответа. — Да… да, Миш, я понимаю, что ты был убийцей. Убийца… Противное слово. Его уже так все переиначили, что под стереотипного убийцу подходил каждый второй, если не первый. Убийцами были рыбаки или охотники, убийцей был любой солдат, у которого и выбора не было, убийцей звали любого сидевшего человека, про статью и не думал никто, в глазах родственников убийцами были врачи. Еще и бред этот про то, чтобы бывших убийц не бывает, Юра же знал что бывает, он видел. — Здесь не бывает прошедшего времени, Юра. Неужели Брагин ничего не понимал? Миша же убивал. Много убивал. И Юра же боялся и скрывал это очень неумело. Рикошет его не винил, потому что было бы хуже, если бы Юра не боялся, тогда возникли бы вопросы. Шибанов иногда сам себе боялся, особенно по ночам. — Миш, — Юра потянулся к его ладони, вздрогнул от ощущения того, как Миша отчаянно его пальцы обхватил. — Прости меня… прости. Ты только не бойся меня, Юрк, я навсегда с тобой, навсегда за тебя. — Полковник пытался что-то сказать, но Миша его прервал, сильнее сжимая руку, — не извиняйся, не нужно. Это мне просить прощения нужно, обещал же, что завязал, а вот. — Все хорошо, Миш, не думай даже, что ты сделал что-то не так. Если что-то не так, я об этом говорю. Рикошет вновь не знал что ответить, сердце грохотало, просило успокоение, готово было уже остановиться, но только не испытывать эту кипу ярких эмоций, которые изнутри разрывали. И оно, кажется, на самом деле остановилось, стоило Юре в глаза посмотреть. Тревога не ушла, но это уже не заботило, потому что были вещи важнее. Например чужие глаза, такие чистые и мраморные сине-зеленые глаза, губы растянутые в мягкой заботливой улыбке, тёплые руки касающиеся осторожно и трепетно, словно они трогали что-то очень дорогое, хрупкое, а не замаранные в крови ладони. Миша это чувствовал даже не кожей или мозгом, а самым сердцем. В последнее время Рикошет вообще очень много чувствовал именно сердцем. Его никогда не брали никакие пули или ножи, сколько бы грудь не рвали ранения, они никогда не доходили до сердца. А Брагин вслепую ударил и попал, совершенно точно попал, в самое нутро разрывной пулей входил. И достать больно, и оставить невмоготу. Стоило просто Юре в глаза уставшие заглянуть, плеча ладонью коснуться, и Рикошет совсем перестал без ноющей боли дышать, без сжирающей мысли — одной единственной мысли о Юре и его невозможности — засыпать. Рикошет просто-напросто пропал, увяз, утонул, сгорел в своих резко вспыхнувших ночных тревогах. В мифологии есть птица Феникс, которая сотни лет манила и пугала всех живущих. Он до некоторого момента своей жизни ничем не отличается от других птиц, а потом, когда в сердце появилась первая искра душевного огня, все его перья сгорали, чтобы зажечься новым не обжигающим, согревающим огнем. И Миша же такой же, он жил сам не знал зачем, гореть не горел, и сгореть не мог, не для кого просто. А потом он встретил Юру, внешне сурово-холодного, но в душе совсем другого, он, как сургуч для спички, все Мишино естество прожег, душу из пепла возродил. И уже есть зачем жить, ради кого, правда совсем немного тревожно, но это уже мелочи, потому что в его жизни есть Юра — его самое ценное сокровище, самая дорогая награда — ради него и сгореть не страшно, даже нужно. Рикошет смог этим огнем Юрину душу отогреть, уберечь, спасти. — Да, — тишину прервал телефонный звонок, Миша изучил взглядом чужие эмоции, кажется, слишком заметно — пока никак, Лер, занят очень, — Брагин заметил такое внимание к себе, коротко улыбнувшись, — да познакомлю я вас, не суетись… да давай пока, — Юра отложил телефон и вновь остановил взгляд на чужих глазах, улыбнулся одними уголками губ, — когда это все закончится я просто обязан вас познакомить, а то она когда-нибудь украдет тебя и познакомиться с тобой без меня. Миша промолчал, усмехнувшись. Наверное это правильно, что Брагин строил хоть какие-то планы на ближайшее будущее, правда это кардинально отличалось от Рикошета и его восприятия будущего. Но теперь, когда Шибанов уже мог смотреть в завтрашний день ясно и без какого-то страха. Ему стоило поучится у Юры искусству мечтать. Для Рикошета мечты были чем-то незнакомым, чужим, а Миша уже и забыл о том какими сладким бывают мечты. — Да… да, ты прав, нужно. Почему-то, не смотря на недавнее напряжение, на Рикошета навалилась усталость, выдаваемая общим состоянием. Но он до последнего пытался схватиться обрывающиеся нити логики, чтобы придумать, как выйти из этой ситуации и не навредить Юре. Если бы не Юра, то Миша и думать бы забыл об этом, грохнул бы Банкира в темной подворотне без зазрения совести, как обычно делал. Но теперь он не один, значит нужны другие пути решения. Брагину Семенов нужен живым, чтобы все сделать по закону, и, не смотря на то, что для Рикошета подобное было в новинку и откровенно не предавало уверенности, он готов сделать все чтобы, Юре было спокойней, сделать так как хотела Юра. Эту заторможенность заметил Брагин, понимая, что им просто нужно отдохнуть. Жить в постоянной тревоге не хотелось, но что-то подсказывало, что эта ночь станет последней ночью, наполненный вязкой неопределенностью. — Это случится завтра, Юр, — Миша буквально вторил собственным мыслям. — Ты думаешь? — Я знаю, Юра, просто знаю, — он шумно выдохнул и улыбнулся, стараясь передать всю уверенность одним только взглядом. — Ты главное не волнуйся, все пройдет быстро.***
Поздняя ночь окружала дом, клубами попадая в квартиру через окна. Пока Юра сидел на кухне с уже остывшим чаем, Рикошет ушел погулять с Айвой, взяв с собой для пущей уверенности нож. Юра вновь погрузился в мысли о том, что будет завтра или не будет, и не понятно что лучше, ведь и так и так им нужно будет через это пройти. Хотелось чтобы это все закончилось быстрей, уже осточертело просто. Нужно было как-то дать знать в управление, что могло случиться завтра. Нельзя было говорить прямым текстом, его легко могли слушать, тем более любой способ контактов сейчас был рискованным. Но подобные ситуации уже были, значит были и способы решения. Немного обдумав, Юра написал секретарше Мальцева, что завтра он не сможет приехать в офис, потому что болит горло. Это было договоренностью — если что-то не так, в плане безопасности, это можно было обозвать кодовым «болит горло». Это работало так как надо, потому что Вадим позвонил сам. — Да, — как можно спокойнее сказал Брагин, сильнее сжав пальцами телефон. — Да нормально все, просто дышать, — еще одна «кодовая» фраза, — и говорить немного больно, я думаю, что уже послезавтра все нормально будет… Да, давай, пока. Совершенно точно ясно, что Вадим все понял, и совершенно точно ясно, что он дерент оперчасть при помощи таких же кодовых фраз. С тяжелыми мыслями Юра лег на кровать, слыша, как Миша с Айвой вернулись в квартиру. Ночь обещала быть темной и длинной.***
Рикошет почти не спал, реагируя на каждый шорох с улицы, вслушиваясь в мерное Юрино дыхание. Ему страшно, но он никогда в этом не признается, ему очень страшно за Юрину жизнь, за то, что сорвется, убьет Банкира. И он бы соврал, если бы сказал что не хотел его убить, убить хотелось, даже слишком хотелось, но он дал слово. А Рикошет не тот, кто так легко свое обещание нарушал, тем больше он обещал себе что с жизнью Рикошета покончено, а теперь он снова в тупике. Чувствуя как Юра хмурился во сне, Миша прижал его ближе, позволяя Брагину уткнуться щекой в плечо. Одно Шибанов знал точно — пока Юра рядом, он сделает все, сделает все ради Юры. И вроде обычное утро, но все так напряженно вязко. И снова все слова и мысли Мишины сводились к тому, что будет сегодня. Снова в сознании что-то переключалось, снова Рикошет слышал свой внутренний крик о том, что он должен быть рядом, должен уберечь, спасти. — Юр послушай меня сейчас внимательно, — с тяжестью сказал Миша, когда заметил, что Брагин уже не спал, — когда… Когда это все начнется, ты главное не бойся и самодеятельностью не занимайся. И запомни — я рядом, значит ты в безопасности, чтобы не происходило, помни, что у меня все под контролем, Юр.***
Время шло предательский долго, или Мише так казалось. Ему думалось, что даже Айва знала о том, что будет что-то плохое, свернулась калачиком на лежанке и лишь изредка жалобно тявкал. Брагину было тошно от осознания, что они просто загнанные звери, которые ждут когда же их загрызут дворовые собаки. Их съедят, проглотят и не подавятся. Юре страшного, но он никогда этого не показал бы, потому что Мише страшно не меньше. Он мог только смотреть в чужие глаза и все без слов передавать. А потом собака встрепенулась, залаяла, к двери побежала. Они поняли все без слов. В дверь глухо постучали три раза. Рикошет шумно выдохнул, взял пистолет, направляясь к двери. «Будь здесь» служило успокаивающим напутствием для Юры, который потянулся за телефоном, чтобы свершить заветный звонок. — Так вот ты какой, Банкир, — с холодом бросил Рикошет, приоткрыв дверь. — Все не успокоишься никак? — Впустишь? Перетереть нужно, — Рикошет кивнул, сжимая за спиной рукоятку ствола. — А фраер где? Миша вопроса не слышал, слишком задумался над своими действиями. Прижать к стене, ударить в печень и упереть дулом в затылок. Прижать, ударить, упереть. Не стрелять. И как только он приступил к выполнению импровизированного плана, стало ясно что у Банкира тоже были мысли на этот счет, и они были абсолютно противоположный мыслям Рикошета. Мало того, что Семенов выбил из его рук ствол, он удерживал Шабанова лезвием у горла. И не была бы такой безвыходной, если бы на шум не пришел Юра. Он же просил Брагина не высовываться! Это заметил Банкир, угрожая следователю пистолетом с глушилкой. — Рыпаться будешь — грохну! Страх сковывал Брагина крупной звенящей ржавой цепью, неприятно цепляющей кожу, кажется, изнутри. Мишина жизнь напрямую зависела от него, и это пугало. Как позвонить? Как сказать? Да, он набрал оперов, но ответа получить не успел, а теперь еще и не ясно, сбросил он вызов или нет. И хуй знает, что лучше. — Без резких движений, Рикошет, и фраер с тявкалкой не пострадают, — на балконе разрывалась лаем запертая от греха подальше Айва. — А иначе… с матушкой все трое встретитесь. Краем глаза он заметил противную усмешку, помешанную такую, больную, хотелось повернуться и плюнуть ему в рожу, но тело буквально окаменело. Миша никогда не боялся своей смерти, а когда-то и вообще искал ее. Но сейчас его глаза, полные поддельного безразличия, смотрели в полные самого настоящего явного страха, холодного, противно-склизского, Юрины глаза. У Юры взгляд испуганного олененка перед многокилограммовой фурой, которая неслась по липкому асфальту без возможности остановиться. Ему страшно, а Миша не мог ничего сделать, чтобы успокоить, защитить, помочь. Лезвие у шеи почти-почти касалось кожи, из-за чего Рикошет поморщился, но скрыл это за улыбкой, чтобы успокоить Юру хоть на сколько-то. Он заметил, что тонкие полковничьи пальцы дрожали.***
— Что?! — Кажется вопрос услышали даже за пределами Мальцевского кабинета. — Что значит, звонил Брагин, а вы не успели ответить?! Вы, блять, понимаете, что устроили?! — Вадим сел в кресло, прикрыв с раздражением глаза, — вы у меня все под суд пойдете! Немедленно наряд отправить!***
Миша старался дышать спокойно и размеренно, чтобы его волнение было не таким явным, чтобы волнение Брагину не передалось. На его лице появилась наглая полуулыбка. — А я вот все в толк не возьму, Банкир, — в ответ была тишина, — ты слушаешь? — Возможно злить его не стоило, но только так Миша мог отвлечь его от Юры, — так вот. Че ты кому доказать пытаешься? Поквитаться решил? Отлично, но мент-то тут при чем? — Заткнись, — лезвие прижалось к коже, Семенов оскалился. — Ты сам знаешь. Любой другой может и не при делах был бы. А этот, уж извини. Дело чести. Он Фому посадил. Он меня посадить хотел. Я должен был сделать все, чтобы мои люди работали спокойно. Ты меня кинул, и я решил действовать сам. Брагин молчал. В сознании крутились Мишины слова о том, что все будет хорошо, что они в безопасности. Он просто не знал, что делать, как помочь, как себя вести. Он чувствовал себя лишним, но сдвинуться с места не мог. — Да ты никому в хер не впился. — Рикошет улыбнулся чуть мягче, смотря на Юру, — ты сам себя закопал. — А че я подстилку мусорскую слушаю-то? — Банкир коротко рассмеялся. Брагин молчал, не двигался, страшно. Страшно и за себя, и за Мишу. Он знал, что Шибанов не станет рисковать его жизнью, поэтому чувствовал, что все зависит только от него самого. И это правда, если своей жизнью Рикошет готов рисковать без раздумий, то Юриной нет. Брагин попытался сдвинуться с места, но его прервали звуком взведенного курка. — Стоять! Дергаться будешь — и тебя пристрелю, и его прирежу. — Чего ты хочешь? — Максимально спокойно спросил Юра, оперевшись о стену. — Я? — Семенов шутливо удивился, — я хочу справедливости, Брагин. Ответа хочу. По понятиям. — Да по каким понятиям?! — Не унимался Рикошет, — он здесь не при делах! А Катала?! Катала был при делах?! А мальчишка тот из лесополосы? Он что, при делах?! Ты что устроил, Банкир? Миша не знал, что ему делать, потому что он же обещал, что Семенов доживет до приезда полиции, но рисковать Юрой он не мог. Он всегда держал свое слово, но теперь… Вспомнились мамины слова о том, что общее благо важней обещаний, если это для тех, кото ты любишь. Краем глаза он заметил, что Брагин попытался приблизиться. Если грохнет Банкира, уже плевать будет, главное Юру спасти. — А че? Ментов звали, да? По глазам вижу, что да — Банкир сильнее сжал ствол. — Поэтому так со мной возитесь. Да… послабел ты, Рикошет, не узнаю я тебя, раньше чуть что не так, стрелял сразу, а тут вон, разговариваешь, терпишь. Ну что? Ментов все равно вызвали, значит и мне осторожничать смысла нет. Он спустил курок. И для Миши все как в тумане. Он помнил как лезвие едва полоснуло по коже, как он на слепую врезал Банкиру куда-то под ребра, как лопнул плафон светильника рядом с Юрой, как в голове гудела кровь. И он уже забыл о всех своих обещаниях, главное — Юра, главное — его жизнь. И Рикошет бы правда убил, если бы дверь в квартиру не открыли опера.***
Повязка неприятно сжимала шею, а в голове еще стоял шум. Миша сидел на кухне и просто смотрел на Брагина, не имея сил что-то сказать. Юра отпил из чашки разбавленный десяток раз кофе, который сначала стал молоком с кофе, потом водой с молоком с кофе, а потом и вовсе потерял вкус кофе вообще. Адреналин бил в сознании. Айва, выпущенная с балкона, путалась под ногами, лаяла, но это только успокаивало. — Ухватов рад не будет, — продолжал нотации Юра. — А он когда-то бывает рад? — Усмехнулся Рикошет, — ты зачем в это все полез, Юра? Вопрос был без ответа, Брагин сел рядом, ненадолго прикрыл глаза, успокаиваясь. — А ты-то, что думаешь, Миш? — Я? — он улыбнулся, притворно удивляясь, — я от тебя какого-то продолжения мысли жду. — Так продолжение ты мне предложить и должен, — воспоминания приятно всплыли в сознании. — Не, ну раз так… я думаю, что все закончилось. И в этом он был прав. Теперь точно все закончилось, Рикошета больше нет, они справились. Миша справился! И со своими демонами внутренними, и со страхами глупыми. Он снова обрел себя. Человек не может выздороветь, не простив себя самого. А помощь приходит оттуда, откуда и не ждешь. Миша себя простил, когда приехавшие медики бинтовали шею под Юрины нотации о том, что нужно было не рисковать, нужно было быть осторожней, он совершенно точно это понял. И помощь пришла оттуда и не ждали. У его спасения были очень красивые холодные руки и мраморные серо-зеленые глаза, его спасение звали Юрий Иванович Брагин, и фамилия его каждый раз отзывалась в сердце. Он — обычный мент, но Миша знал, что Юра совсем не «обычный», а ментом его язык не повернется назвать. А темноте слез никогда не видно, но видно счастливый блеск глаз и слышно тихие слова любви.***
К ней подошел мужчина в вельветовом пальто и брендовым шарфом на шее. Она даже не повернулась, чтобы поздороваться, продолжая смотреть на ночные огни города. — Почему нет ответа по моему заданию? Оль, что происходит? — Ничего не выйдет, — холодно ответила Смерть, сильнее натягивая воротник, чтобы спрятаться от пронизывающего ветра. — Рикошет погиб. Это стопроцентная информация, мужу бывший коллега рассказал. — Жалко, мы бы с ним сработались.