***
Утром Брагин бесшумно покинул квартиру, сразу же направляясь на обыск по одному из дел. Там не было ничего важного, но хотелось сделать все по максимуму, чтобы послезавтра не дай бог не дернули в офис. Хотя чуть позже Брагин подумал, что, если он все объяснит Вадиму, то он сможет спокойно провести день с Мишей. На самом деле на это самое послезавтра у него были Наполеоновские планы, первым пунктом которых было «выспаться» — такая редкость в их жизни в последние месяцы. На квартире, к неприятному удивлению, не было ничего серьезного, только время зря потеряли, но Юра отнесся к этому философски — они обрезали ненужные пути расследования, а, чем меньше путей, тем лучше. По приезду его сразу дернул Мальцев, чтобы обсудить их дело. Вообще, Юра хотел порыться в бумагах, разобраться с ними, но «их дело» было в приоритете, это аксиома. В кабинете у Вадима, как всегда, было прохладно, но не до дрожи, комфортно. Или так влиял тот факт, что Мальцев назвал бывшее «Мишино» дело «их» делом. — Ну рассказывай, — начал Вадим, — как жизнь? Больше ни к каким бандитам не лез с допросами? — Нет, коротко усмехнулся Юра, садясь за стол. — А ты чего так интересуешься? — Ну я же должен понимать, как живут мои сотрудники, да и не чужие все-таки. — Понятно. Все хорошо, на пятницу планы вот уже есть, это я к тому, чтобы ты меня не по каким делам не дергал, — беззлобно ответил Брагин. — Ты же знаешь, что я не из своей прихоти это делаю. — Знаю. Но все равно, не знаю, скажи, что я умер на день, — оба рассмеялись. — Ты по делу звал или так, соскучился? — По делу, разумеется, уж извини. Есть у меня мыслишки как все это быстро прикрыть. — То есть? Брагин с интересом слушал все, что ему говорили, хотя сам он понимал, что, даже если нужно это обсуждать, то вместе с Мишей, потому что он разбирается в этом больше, чем они. Но варианты были интересными и по-своему действенными, это факт. Идея с постановкой убийства даже казалось верной, но сразу упиралась в то, что у них не так много времени, точнее, вообще не ясно сколько у них этого самого времени. Еще была идея с подставным киллером, то есть, чтобы кто-то сам позвонил Банкиру и предложил свои услуги И у них даже были люди на примете, и легенда есть. Но все равно что-то не так, как-то слишком ровно у них все получалось, до такой степени продуманно, что подозрительно и странно. Но такая подготовка верна, они всегда так делали, это их работа в какой-то степени. — Что думаешь, Юр? — В конце всех рассуждений спросил Вадим. А что он мог думать? Брагин же на середине слушать перестал, очень старался, но свои мысли оказались сильней. По-хорошему нужно было звать Рикошета и на троих что-то думать. Как бы они не старались проникнуть в сознание Семенова, слишком уж у них разные представления. Убийцу поймет только убийца. В их случае криминалитета поймет только человек из этой среды. Здесь нужен Миша, об этом Юра и думал. — Мы одни не разберемся, мы слишком чужие. Понимаешь? — Думаешь, Шибанова дернуть? Логично. Позвонишь сам или мне? — Мальцев спросил чисто для галочки, понимал же все. Не в плане вызвать Рикошета, в плане, кто будет звонить. Не только Брагин умел людей читать, только Вадим редко этим пользовался. а по Юриным глазам все и так видно. — Я сам. — Хорошо, тогда минут через сорок жду вас здесь же. Юра кивнул и вышел из кабинета, пряча случайную смущенную улыбку. Мальцев совершенно точно все понимал, но совершенно точно делал вид, что это не его дело. Как только он закрыл за собой дверь, войдя в кабинет, Брагин набрал Мишин номер. — Привет, не разбудил? — Осторожно спросил Юра, как только гудки прекратились, — хорошо… Слушай, тут одно дельце нарисовалось, можешь подъехать? Да не спеши ты так, поешь нормально сначала. Хорошо, жду… Люблю тебя, — завершив вызов, полковник все-таки принялся изучать бумаги, захламлявшие стол. Наверное, это даже хорошо, что начальник все понимал, это давало уверенности в своих действиях. Если он все знал и не озвучивал каких-то возражений, значит это никак не сказывалось на его карьере и положении в работе. Если это никак не сказывалось, значит последние сомнения по поводу факта их отношений не имели под собой оснований. А, если никаких сомнений не оставалось, то их ждало вполне себе счастливое будущее. Осталось только уладить пару нюансов. В сознании всплыли воспоминания о том, как они работали с***
Юра проснулся из-за копошения рядом, судя по освещению за окном, время немного заполночь. Миша ворочался во сне, скинув с себя одеяло. Он рассказывал о том, что ему время от времени снились кошмары, но впервые Брагин столкнулся с этим лицом к лицу. Игнорируя несколько резкие Мишины движения, он осторожно обвил Шибанова одной рукой поперек талии. — Тише, все хорошо, — Рикошет отозвался странным бормотанием, — мы дома, я с тобой… Это просто сон, Миш, это не взаправду. Он ничего не ответил, судорожно сжимая и сразу же разжимая в руке одеяло. Дыхание было шумным, пугающе шумным, редкие выдохи походили на слова, слабо напоминающие «Нет!», «Не смей!», «Не надо!» и что-то в этом духе. Юре оставалось догадываться, что снилось Рикошету, ясно одно, что-то плохое, бьющее по только выздоровевшему сознанию. Прижимая ближе, полковник чувствовал, как Мишино настроение сменилось со злости на смирение, и он в конце концов затих, наощупь сжимая Юрину ладонь. И наверное только в этот момент Брагин реально осознал, какое сильное влияние он оказывал на Мишу в такие минуты и вообще. Только в этот момент в сознании окончательно укоренилась мысль о том, что, каким бы сильным не хотел и не казался Рикошет, у него так же есть слабости и страхи, с которыми он никак не мог сам справиться. — Все хорошо, я с тобой, я рядом, — он осторожно коснулся губами макушки, накрывая их одеялом, — люблю тебя очень. Миша развернулся в объятьях, утыкаясь носом в Юрину ключицу. Неясные мрачные картинки кошмаров сначала сменились на что-то отвлеченное и нейтральное, а потом и вовсе стухли. Юрины руки приятным теплом ощущались на похолодевшей спине. Просто прижавшись ближе к полковнику, он наконец-то спокойно уснул, пригревшись в объятьях. А сам Юра еще долго не мог уснуть, внимательно слушая Мишино дыхание и думая о чем-то своем. Он никогда не видел Шибанова таким, его откровенность пленила. Рикошет не тот, кто готов каждому второму показывать настоящие чувства, значит он правда верил, он говорил о своих эмоциях, не прятал их за какой-то ширмой. Приятно. Очень. Брагин долго думал о Мише, о его истинных чувствах, но никак не выходил на мысль о том, что его нахождение рядом с Рикошетом буквально уничтожало все тревоги и какие-то ужасы прошлого. Полковник просто обнял, а этого хватило, чтобы успокоиться, чтобы прийти в себя, забыть о кошмарах. Однако, через минут тридцать Юриного полубородствованья, Миша даже не открывая глаза, и вряд ли запоминая свои действия, поправил одеяло, натягивая его на чужие плечи. И только тогда Брагин отпустил все свои мысли, наконец-то засыпая. В конце концов, никакие тревоги не могут длиться вечно, а Мишино дыхание такое теплое, что думать не хотелось совсем, и это ощущалось так правильно, что просто невероятно. Утром он не сразу вспомнил, как Миша оказался до такой степени близко в его объятьях, если это вообще имело значения. Мишино дыхание было таким теплым, приятным, любые лишние мысли сразу исчезали. По сонному растрепанный он меньше всего походил на Рикошета, который, если быть честным, немного, но пугал, когда разговаривал в СИЗО с Фомой и впринципе отключал лишние эмоции. Почему-то вспомнилось, как Айва впервые после того, как Юра забрал ее себе, уснула не в углу в прихожей, а на Юриной кровати. Казалось бы мелочь, но на самом деле это многое значило, так она показала все свое доверие, показала свою зону комфорта, что в ней есть место Юре. До этого же она была такой осторожной, лишнего боялась сделать, чтобы не огрести, все-таки на улице родилась, а теперь спокойно лежала, изредка закручиваясь в накидушку, которую, за неимением сил и желания, Брагин часто просто стягивал на другую половину кровати, возвращаясь со смены. И сейчас с Мишей он чувствовал то же самое, такое же приятное, согревающее, Юре до невозможного льстило это доверие. Стараясь издавать как меньше шума, он вышел из спальни, прикрыв за собой дверь. Мишу будить не хотелось, видно же, что еще не выспался, а еще и ночь трудная была. Вся эта нервотрепка с угрозами буквально сжирала изнутри, а еще сжирало то, что Шибанов ни в какую не хотел делиться своими тревогами, накапливая все в себе. Это не обижало, потому что Юра его понимал, но это пугало. Вообще, сегодняшний день был, наверное, самым сложным за всю неделю, потому что новые дела не начать, а старых почти и нет. День перед выходными самый длинный за всю твою жизнь, потому что время непозволительно долгое, а сидеть непозволительно скучно. А еще страшно. Когда ничего не делаешь, в голову всегда лезут самые странные мысли. Сейчас, когда время играло против них, день не просто был длинным, день был бесконечным. Потому что Миша был далеко, потому что Юра мог только гадать, как он, что с ним, были ли новые звонки. Нет, конечно, можно было позвонить и спросить, но гарантий правды не было. Брагин верил Рикошету, но прекрасно понимал, что тот мог соврать, утаить, умолчать, чтобы не пугать, не беспокоить, не волновать. Смена тянулась непозволительно долго…***
— Миша, сынок, а ты когда вернешься? — Не знаю, надеюсь, что скоро… Шибанов наощупь отмотал запись назад, все так же лежа с закрытыми глазами. Это был их последний разговор перед тем, как на него вышло следствие, после они перестали говорить больше чем «привет-привет, не приедешь-сегодня не приеду, прости». А их последний разговор Миша снова бы не вывез, если ему так плохо от этих, еще обычных разговоров, то то «прости, мам, я не приеду сегодня, я не приеду еще очень долго. Меня поймали, мам. Я убил человека, мам. Прости пожалуйста, мам. Я очень тебя люблю, мам. Пожалуйста, следи за здоровьем, мам». — Миша, сынок, а ты когда вернешься? Еще раз. — Миша, сынок И ещё — Миша Еще — Сынок И еще, самый последний. — Сынок Шибанов, кажется, заплакал. Как минимум, он почувствовал, как капля стекла по щеке. Ему больно. Ему хорошо от того, что больно. И ему больно от того, что ему хорошо от того, что ему больно. Сняв этот разговор с повтора, он включил новый и лег на бок, свернувщись вокруг подушки и утыкаясь в нее лицом. Даже если мысленно он себя простил, в душе он так же корит себя за то, что не смог быть рядом, не смог спасти, не смог еще раз сказать три тех самых «я-тебя-люблю». Если бы он знал, что это их последний разговор, то говорил бы на секунду больше, если бы он знал, что это ее последние слова, то он бы не вешал трубку. Если бы он знал, что больше не увидит ее, то никогда бы не уезжал, не отпускал. В меланхоличных мыслях, Рикошет не сразу заметил, как, словно из ниоткуда, появился Юра. Он ушел еще утром и закрыл дверь на ключ, не желая будить Мишу, который полночи ворочался, успокаиваемый Юриными руками. А сейчас эти самые руки гладили его по спине, оповещая о том, что Брагин здесь, рядом, с ним. — Все хорошо… Полковник сел на край кровати, сжимая ладонь вокруг Мишиного плеча. Рикошет обернулся к нему, но сразу вернулся в преждее положение. Он чувствует себя слишком ничтожно, чтоб посмотреть на него, чтоб позволить видеть свою слабость. — Миш, я с тобой… все хорошо… — Прости меня… Неясно кому была адресована эта фраза, но после нее Брагин лег рядом, располагая Мишину голову у себя на плече, зарываясь одной рукой в волосы, а другой сжимая ладонь, переплетя пальцы. Запись звонков крутилась еще полчаса. Миша молчал, а Юра не спрашивал. Оба все понимали. Иногда нужно вот так проводить время, давать волю эмоциям. И, только когда Рикошет успокоился, Брагин позволил себе поцеловать его, обнимая. Если Шибанов захотел бы, они поговорили бы об этом, обязательно. Но он только прижался ближе, говоря о том, что скучал, и что Юра пришел как всегда вовремя, словно чувствовал. Полковник не сказал, что приехал раньше обычного, потому что почувствовал какую-то тревогу и желание быть рядом, что вел машину, матеря каждый светофор за задержки, возненавидел улицы за то, что на них есть другие машины, мешающие гнать все сто километров в час, и просто улыбнулся, пошутив, что сердце подсказало. — Знаешь, я раньше не придавал особого значения нашим с ней разговорам, даже когда я по полгода торчал в других городах и не мог больше двух слов по телефону связать. А потом, — Рикошет ненадолго замолчал, поудобней устраиваясь на кровати, — потом… Меня чуть не убили в один момент, я тогда вдруг понял, что никогда за свои командировки ей сам не звонил. Вообще. Ну и подумала, что вот сейчас умру, а так и не позвоню, — видно, что воспоминания вызывали не самые приятные ощущения, но они были необходимы. — Она тогда спросила, все ли у меня хорошо, я соврал. Ну не мог же я ей сказать, что у меня одна или две пули в груди? — Юра ненадолго отвел взгляд, вспоминая шрамы на Мишином теле, — она не поверила, но сделала вид, что верит, когда я повторил все вновь. И она же все поняла сразу, я знаю, что это так. Она поняла, что я почти умирал тогда, и сделала вид, что все хорошо. Брагин молчал, не имея возможности придумать хоть какой-то ответ. Ему невозможно даже представить, что чувствовал Миша в тот момент, это что-то страшное. Сам Юра не раз оказывался на пороге смерти, но сразу вспомнилась та погоня, наверное, потому что, только тогда он по настоящему почувствовал, что может умереть, у него была возможность прожить с этой мыслью более менее длительное время, чтобы ощущения впечатались в сознании на всю жизнь. Но только потом это все перекрывалось приятными ощущениями обретенного спокойствия и легкой влюбленности, а что было у Миши оставалось только гадать. Рикошет не хотел и не мог сказать, что черный страх перекрыла такая же черная неизвестность обескровленной отключки. Повезло, что рядом проходил какой-то старичок с собачкой, скорую вызвал. Подставил он его, правда, знатно, пришлось долго объяснять в больничке, что он просто столкнулся не с теми людьми, менты только помешают. Но с другой стороны, если бы не этот старик, то врачи бы с ним уже не поговорили. Потому что в морге «отдыхающим» не положено отвечать и вообще говорить. — Миш, все же хорошо закончилось? Ты позвонил ей потом и сказал, что ты в порядке? — Миша потерся виском о плечо в знак согласия, Брагин успокаивающе погладил по голове, впутывая пальцы в чуть жесткие волосы, — вот, что ты так расклеился? Что-то случилось? — Мне иногда становится так страшно, Юр… — монотонно выдохнул Рикошет, не найдя в себе вид приподнять голову, — страшно из-за того, что я не могу противостоять смерти. Я убивал, и смерть была моим союзником, но сейчас она стоит против меня… Я могу убить, но не могу спасти, — слова не особо различались и стали единым потоком необходимых фраз. Полковник молчал, просто слушая каждое слово. Он знал, что в душе у Рикошета столько боли и темноты, поэтому неоправданно надеялся, что когда-нибудь ее станет меньше. — И Банкир на мою голову свалился не просто так, понимаешь? Это плата смерти, — как бы глупо это не звучало, Юра не спорил и, кажется, понял, к чему клонил Миша. — Если я смогу его победить, то я больше у нее не в рабах, а, если нет, то она меня себе заберет. Но я боюсь не этого, — с трудом он приподнялся, внимательно смотря в Юрины глаза и невыпуская своей руки из Юриной. — Я боюсь, что не смогу спасти тебя, Юр… — Ты не должен меня спасать, Миш, — этот разговор был неизбежен, поэтому полковник терпеливо огладил пальцами Мишины скулы. — Нет, должен, Юр. Ты не понимаешь, — он отвел взгляд, вновь утыкаясь лбом в ключицу. — Я должен тебя спасти… Я не могу тебя не спасти, потому что я люблю тебя, — слова опять смешались. — Я должен, Юр… Должен… — Миша-Миша, — следователь с грустной улыбкой успокивающе перебирал пальцами пряди, — я тоже тебя люблю, и поэтому ты ничего не должен, глупенький… Любовь это право, а не обязанность. Рикошет продолжил твердить что-то про «должен» и «спасти», но со временем Юрина близость успокоила, он прикрыл глаза, согреваемый теплыми руками. — Ты только будь рядом, Миш, больше не нужно… Любовь это право, а не обязанность, и Рикошет это знал, но… Сейчас же все иначе, неужели Брагин не понимал? Дело не в правах и обязанностях, дело в жизни, в борьбе за жизнь! Порешать Банкира это дело чести, потому что иначе просто нельзя. Иначе Шибанов последний трус и слабак, раз не мог защитить себя и свою семью. Иначе он просто не достоин всего этого. Иначе… В коридоре залаяла Айва, и в дверь глухо постучали три раза.