Глава I
Что за надежда отступнику, когда возьмет, когда исторгнет Бог душу его?
Божья Сила услышит ли вопль его, когда придет на него беда?
Книга Иова.
Глава XXVII, стих IIX–IX
***
Сегментум Ультима
Радан Септима, обитаемая луна газового гиганта Радан Прайм.
739.M41
Долгий дождь, обрушившийся на плодородную почву Радан Септима, густо покрытую мягкой и сочной травой цвета еловой хвои, только что закончился — и было ясно, что совсем скоро начнётся новый. По бескрайним холмам, идущим бесконечной грядой с юга на север и с запада на восток, гуляли лишь порывы ветра, бросающие в лицо наблюдателя капли мелкой измороси — абсолютно безопасной в это время года. Через несколько месяцев — когда Радан Прайм — огромная экзопланета, даже сейчас заслоняющая собой половину уже темнеющего к ночи небосклона, удалится от t-D-CVX-13, называемым в простонародье Векс-13, звезды, вокруг которой и существовала система Радан, удалится от светила, увлекая своим гравитационным полем за собой и Радан Септиму, находится на этих полях станет куда менее приятно — ведь мелкий дождик превратится в крупный и смертоносный град, обрушивающийся на землю с силой, способной запросто убить не только раданкролей — известных по всему сектору небольших серых зверьков, как две капли воды похожих на древних и почти мифических кроликов — как их звали на загадочной и находящейся в бесконечной дали отсюда Святой Терре, но и обычных людей, которые, по собственной глупости, могли покинуть свои большие дома, каждый из которых был совмещён с фермой, на каждой из которых и выращивались десятки тысяч упомянутых ранее раданкролей — которые, в последствии, умерщвлялись и отправлялись на переработку — обеспечивая необычным, по меркам обычных людей, лакомством не меньше десяти окрестных звёздных систем — и даже Мир-Улей — оплот цивилизации Империума в этом диком уголке космоса — Ичар IV. Ферм таких на поверхности Радан Септима насчитывалось неисчислимое множество — и шли они одна за другой, на расстоянии десяти-пятнадцати километров друг от друга — и выглядели словно клоны друг друга, коими во многом и являлись — высокие бетонные серые стены зданий, несколько окон на втором этаже, прямоугольные силуэты коробок ферм с высоты казались игрушечными кубиками, которые кто-то очень аккуратно разложил по этой холмистой равнине. Что, к слову, было на удивление близко к правде — колонизация этой системы произошла в тридцать седьмом миллениуме, и с тех пор эти фермы ни разу не были разорены или уничтожены — и стояли так, как их воздвигли архитекторы древности, словно неподверженные влиянию времени. Стоявшие там сотни и тысячи лет — эти грубые и угловатые недо-крепости были идеальным убежищем от зимних и осенних ледяных градов, но летом и весной находиться внутри было не столь уютно — и пусть окна были всегда открыты нараспашку, в душных коридорах почти всегда недоставало кислорода — конструкторский дефект, исправлять который было некому — так как изменять строения, доставшиеся им ещё от далёких предков смысла не было — раз стояли до этого, так зачем лезть?.. Тем более, что вопрос, кто был более неприхотлив — раданкроли или жители Радан Септима — был открытым. Конечно, животные, что выращивались не фермах, не требовали почти никакого внимания — и им требовалось лишь положить отмеренное количества корма (что можно было бы автоматизировать — однако, как показал опыт тысяч лет, дешевле было использовать ручной труд) и прибраться за ними — а после повторить. Раз, два — сотню, тысячу, и так вплоть на протяжении всей жизни — с десяти лет, когда ещё совсем юные животноводы выходил на свой первый рабочий день — и до самой смерти, они тоже не требовали к себе никакого особенного внимания — как успела убедиться в этом невольная гостья этого далёкого мира, куда даже новости добирались в задержкой в десятилетия — если не века. Люди внутри были подобны крохотным шестерёнкам — в каком-то очень-очень сложном механизме, ни назначения которого, ни даже приблизительного принципа действия не знал никто — кроме, возможно, таинственного, но без сомнения великолепного и могущественного Бога — вечно восседающего на своём золотом троне. Императора Человечества. Защитника — бесстрашно сражающегося за каждого человека с монстрами Царства Хаоса. Спаситель — оберегающий их от ужасов далёкого и мрачного космоса. Мессия — что повёл людей за собой в самый страшный час тёмного и страшного времени — называемого Эрой Технологий. Бог — до сих пор освещающий светом своей души галактику, позволяя своим детям бороздить просторы негостеприимного космоса, таящего опасности на каждом шагу. Лежащая на изумрудной траве девушка устало прикрыла глаза, раскинув руки в стороны и наслаждаясь ветром, колыхающим её простые серые одежды — не чувствуя дождя, бьющего по щекам, затекающим под воротник — и пробравшего бы любого обычного человека. Её дыхание было размеренным — словно у спящего, глаза были полуприкрыты — и лишь губы, неслышно бормочущие слова незнакомого этой планете языка, выдавали её бодрствование. Хотя, пожелай она того — вероятно, ей бы удалось симулировать сон — ведь, волей-неволей, этому нельзя было не научиться за те два месяца, что она играла свою роль. Медленно вытянув вверх руку — протянув её к далёкому гиганту в небесах, девушка протяжно выдохнула, закончив свой долгий речитатив коротким, но веским — аминь. И даже знай кто-то язык, на котором она говорила — то он бы не узнал ни единого слова из тех, что произнесла девушка — ведь пусть речь и звучала как латынь, но ею не являлась. Ровно как в этом странном месте существовал низкий готик (и по какой-то причине имела очень много сходств с привычным ей языком), существовала и высокая готика — используемая невероятно редко и лишь теми, кто владел ею — или хотя бы частью. Это было похоже на то, как в её родном мире была латынь… И Светлая Латынь — наречие, на котором общались подобные ей. — Всё так поменялось… — Задумчиво пробормотала гостья из прошлого столь далёкого, что это казалось невозможным, накручивая длинный белый локон на тонкий палец. И пусть прошло уже два месяца с тех дней, когда она проснулась тут — сама мысль о том, какая бездна разделяет её прошлое и настоящее… Несколько ошеломляла. Но не больше. Она знала точно, что появилась тут не просто так. И пусть пути Его неисповедимы, Отец никогда не ошибался — и, раз она очнулась здесь, на этой далёкой планете со странным и непривычным названием Радан Септима — значит на то были веские причины. Конечно, ей хотелось бы знать, что именно желал Михаил — последние столетия говоривший от Его имени, отправляя сюда, но это было бы неправильно. В конце-концов, вне зависимости от времени, места и планеты её миссия была проста и не изменялась с появления на свет — служить верой и правдой тем, кого Отец создал по своему образу и подобию. Служить людям. Защищать их. Её единственная цель и предназначение, которому Дитя не изменяла с самого появления на Небесах — вместе со своими братьями и сестрами. Но… — Как поступить мне, когда славят они не имя Твоё, а Идола, ими же в ранг Твой возведённого?.. — Повторила она вопрос Небесам. Те молчали. Не было слышна шёпота ветра в крыльях её братьев и сестёр, не было видно сияющего золота доспехов Небесного Воинства — но всё это было пылью, несущественной мелочью, в сравнении с той единственной, главной — единственно значимой причиной, заставляющей её — существо, сплетённое из упорядоченного Света Господня, испытывать… страх. Ведь она больше не чувствовала кожей нескрываемого никаким чародейством сияния сонма душ — что могло успокоить любого подобного ей, напомнив, что они — Дети Небес, никогда не остаются одни. Но сейчас — это тепло, дарящее искреннюю улыбку и радость каждому, способному его ощущать — исчезло. Растворилось, неизвестно где — и она боялась, несмотря на все заветы брата Михаила, именно что боялась узнать, почему. Поведение недостойное и непростительное — но, к своему стыду, она считала, что возможное. Ведь, когда началась Великая Война, именно страх немало раз спасал её от развоплощения от когтей Демонов и клинков Падших. Самосохранение — то, что жило в душах её подопечных, было концепцией неправильной для Детей Света, но… В конце-концов, возможно, из этого можно было извлечь пользу. Ведь было неправильно, что она перестала слышать тех, кто отправлялся на Небеса. Разделение, существовавшее испокон веков, пошло трещинами и рассыпалось в прах — оставляя её наедине с огромным и холодным миром вокруг — без привычной поддержки. Зябко поёжившись — и вовсе не из-за шквального ветра, лишь усилившегося ближе к ночи, она прикрыла глаза и вновь вернулась к тому, чем и была занята прошедшие два месяца — непрерывным молитвам. Её вера — её щит от невзгод, никогда не подводила, принося спокойствие и радость на сердце. Жаль только, что до этого ей всегда отвечали… Внутри на короткий миг стало так горько, что она почти позволила этой боли проявиться на лице — но, сделав глубокий вдох, беловолосая девушка всё же смогла сдержать внутри испытываемую ей тоску. У неё не было права грустить и отчаиваться — ведь вокруг были люди — пусть и забывшие своего Господа — но всё ещё люди. И им до сих пор нужна была помощь. — Рахмиэль. — Раздался над её ухом резкий, но, парадоксально, вместе с этим и достаточно приятный знакомый голос. Лежащая на траве медленно открыла глаза и посмотрела на собеседницу — возвышающуюся над ней. Нахмуренные брови, руки, упёртые в бока, серые глаза цвета туч над головой — и такой же непримечательный плащ из какого-то насквозь искусственного материала, названия которому она дать не могла. — Опять ты здесь. Сколько раз я тебе говорила не выходить за пределы фермы? — Прошу простить. — Склонила голову (все ещё, впрочем, не отрываясь от созерцания начавших проглядываться звёзд в небесной дали) девушка, которую назвали странным — непривычным не только для Радан Септима, но и всего Сегментум Ультима, именем Рахмиэль — и обезоруживающе улыбнулась, медленно поднявшись села на траве, отряхнувшись от воды, успевшей скопиться на ткани плаща. — Я потеряла счёт времени. Мгновение посверлив собеседницу взглядом, девушка с серыми (в тон глазам) волосами вздохнула, резко мотнула головой и протянула руку. — Вставай. Будешь лежать на холоде — застудишь спину. — Буркнула она, рывком поднимая с травы знакомую. Рахмиэль благодарно кивнула протянутой руке помощи и поднялась на ноги, подавив искреннее желание успокоить старающуюся казаться строгой, но на самом деле очень добрую внутри девушку — объяснив, что такие, как она, не могут застудить спину. Да и заболеть, по большому счёту, за редким исключением, тоже не в силах. — Что ты вообще тут забыла? — Поинтересовалась человек, засунув руки в карманы плаща и ёжась под порывами ветра. — Через час включаем ограждение. Задержишься — и будешь тут ночевать, ясно? — Я благодарна, что ты так беспокоишься о моей безопасности. Не каждый человек готов на такое ради кого-то, знакомого ему всего несколько месяцев. Ты очень хороший человек, Нора. — Обезоруживающе прямо улыбнулась Рахмиэль, склонив голову и, в чём она старалась не признаваться, подавила в себе небольшую нотку доброй насмешки, глядя, как та краснеет. — Я о тебе не волнуюсь! — Возмущённо возразила девушка, развернувшись и вперив взгляд в ту, кого нашла на этом самом месте несколько месяцев назад — растерянную, уставшую и потерянную. — И в следующий раз я за тобой не пойду, понятно тебе?! — Я бы и не думала принимать твою милость за обязанность. — Серьёзно кивнула Рахмиэль, имея в виду каждое слово. — Я знаю, то, что ты делаешь, следствие лишь твоего мягкосердечия, и… — Нормальное у меня сердце! — Окончательно вышла из себя Нора и, топнув ногой, остановилась на вершине холма, ткнув собеседницу в грудь. — Хватит уже! Ты всё хвалишь, благодаришь, извиняешься — а всё равно делаешь, как тебе хочется! Я тебе говорила, что за воротами фермы опасно! А ты каждый день там ошиваешься — я уже устала тебя предупреждать! Может мне правда надо разок дверь закрыть — а что, посидишь ночь под дождём! В ответ на эту вспышку Рахмиэль лишь чуть нахмурилась, прикрыв глаза и делая широкий вдох. С тех пор, как она оказалась здесь, самые привычные ею вещи сильно изменились — и это касалось не только того, что её, словно глупую монашку настоятель монастыря, отчитывала обычная человеческая девушка, но и отсутствия у неё даже возможности понять, почему та была так уязвлена поведением Рахмиэль. Но понять, что именно чувствует её собеседница, было в её силах. Злость, отливающая багрово-красным. Грусть, переливающаяся оттенками серо-зелёного. Тоска — цвета увядающей фиалки… Эти цвета смешались перед взором Рахмиэль, когда она прикрыла чуть засветившиеся глаза, внимательно изучая девушку перед собой. — В тебе много боли. — Спустя мгновение неслышно шепнула Рахмиэль — и, мгновением позже, сделала шаг вперёд и аккуратно обняла застывшую в шоке Нору. — Прости. — Уже громче, и на этот раз имея в виду каждое произнесённое слово, произнесла Дитя Небес. — Мне жаль, что я сделала тебе больно. Клянусь, я приложу больше усилий к тому, чтобы сделать моё пребывание в сводах вашего дома как можно менее затратным для вас. — Опять ты всё переврала. — Буркнула Нора, не спеша, впрочем, оттолкнуть от себя странную знакомую. — Хватит уже жаться ко мне. Холодно. — Прости. — Ещё раз повторила Рахмиэль, делая шаг назад — спустя мгновение после того, как прикрыла светящиеся глаза и позволила одному из самых простых Светлых Молебнов рассеяться в окружающем сыром воздухе, успев краем рассыпающегося на нити света чуда заприметить, как цвета Норы изменились — преобразившись в светло-бежевую гамму умиротворения. Каждый из её рода по своему воспринимал эмоции людей — кто-то, как Михаил, визуализировал их подобно зверям, кто-то, как Габриэль, её старшая и любимая сестра, видели чувства из подопечных подобно погоде — но она сама предпочитала простое отображение по цветам — и чем ярче и насыщеннее он был, тем больший накал эмоций царил в душе смертного. — Да хватит уже извиняться. — Буркнула, засунув руки в карманы, Нора, глядя на Рахмиэль с нахмуренными бровями. — Вспомнила что-нибудь? О том… Что было раньше? — Нет. — На этот раз нисколько не покривила душой Рахмиэль, задумчиво ступая по траве и глядя по сторонам — на бесконечные холмы во все стороны. — Это плохо. — Помрачнела Нора, качнув головой. — Завтра мы едем в город, и лучше бы тебе хоть что-нибудь припомнить за это время. — Почему? — С интересом склонила голову Рахмиэль, с любопытством глядя на собеседницу. Бросив на неё оценивающий взгляд, Нора, поколебавшись, всё же ответила. — Ты появилась из ниоткуда. Странно выглядишь. Ведёшь себя… Тоже странно. Конечно, ты не можешь быть… — Она смолкла и отвела глаза, но её стиснутые в кулаки руки выдавали нервозность. — Не могу быть… Кем? — Спросила та, не совладав с любопытством и на короткий миг вновь использовав Молебен Истинного Зрения, оценив цвета собеседницы. На этот раз они изменились — и вся её фигура была заполнена густой смесью серой грусти и… Тёмно-оранжевой разлуки. — Это неважно. — Рублено ответила Нора. — Ты в порядке. Просто… Завтра веди себя естественно, как сейчас, с нами, ясно? И не бойся. Честно говоря, если бы Нора задалась целью именно что напугать Рахмиэль, то эти сбивчивые объяснения действительно могли бы поселить беспокойство в чистом сердце. Но, прекрасно видя отсутствия любой злобы или неприязни в сердце девушки, Дитя Света лишь улыбнулась и смиренно кивнула. — Я понимаю ваше недоверие и благодарна вам за доброту. Мало кто был бы готов взять незнакомца на порог своего дома, приютив его. Мне лишь остаётся надеяться, что я не злоупотребляю вашим гостеприимством. — Ты честно работаешь. — Хмыкнула Нора, остановившись перед высоким забором из стальной сетки с мелкими ячейками. Нашарила рукой в брезентовой сумке на поясе ключ от объёмного замка и, поморщившись, надавила на него, со скрежетом медленно потянув на себя двери и заходя внутрь. Рахмиэль же, в который раз за прошедшую неделю, на мгновение замерла — а затем посмотрела куда-то вдаль — на север, в пустоту, ощущая что-то незримое — но отчётливое. — А мне тут одной жить не с руки. — И вот опять ты в пустоту пялишься. — Покачала головой Нора. — Прости… — Заторможенно ответила девушка, хмурясь и щурясь. Знакомые ощущения — короткие уколы боли, вонзились ей в сердце, когда она закусила губу и, нахмурившись, не отрывала взгляда от далёкого горизонта. Наконец, спустя почти несколько минут, она всё же перевела взгляд на Нору, смотрящую на неё со странным выражением лица. — Ты не знаешь… Там кто-нибудь живёт? — В той стороне? — Уточнила Нора, сделав шаг к знакомой и вытянув шею — прикрыв рукой голову от особо сильного порыва ветра. — Никсоны. В двадцати, или около того, километрах. А что? — Ничего. — Сквозь силу качнула головой Рахмиэль, вновь обратив взор к далёкой, невидимой отсюда ферме — такой же, как и та, что сейчас нависала над ними силуэтом высокого забора и огороженной территории за ним. Неприятные ощущения быстро ушли, когда девушка подавила в себе желание выпалить правду и с усилием покачала головой. — Совсем ничего. — Пф… — Протяжно выдохнула Нора, качнув головой. — Вот так себя, главное, завтра не веди. Давай уже внутрь, еда стынет. — Благодарю. — Кивнула Рахмиэль, бросив короткий взгляд на удаляющуюся к крупному зданию, в котором стояли загоны для раданкролей, куда тех отправляли на ночь, а потом, вздохнув, отправилась к большой металлической двери, разделяющий холодный мир снаружи и затхлый — внутри. Остановилась на пороге, смиренно поклонилась, выражая уважение чужому дому, и сделала шаг внутрь, вновь окинув взглядом привычное убранство внутри. Стена цвета волос той, что её приютила, и неба над головой, несколько грубых стульев и стол, без единого грамма индивидуальности, столовые приборы — такие одинаковые, что это казалось почти неестественным… И одна-единственная тусклая лампа на потолке. На столе уже стояли тарелки с блюдами — две одинаково выглядящие неаппетитные массы крайне питательной, но, честно говоря, не такой уж и вкусной пищи, объяснить происхождение которой Рахмиэль не могла, было, определённо, не тем, что вкусовые рецепторы людей определили бы как нечто «вкусное», но для неё даже такая, едва солоноватая студенистая масса была подобно изысканному десерту. Только сейчас она поняла, как голодна — но, конечно же, даже не подумала сесть за стол перед хозяйкой дома. Это было бы невежливо с её стороны — тем более, что умение держать свои страсти в руках было одним из самых полезных навыков, который только может быть у такого существа, как она сама. Именно поэтому, мгновением позже, Рахмиэль чуть отодвинув обувь, в которой переступила порог (тяжёлые твёрдые сапоги неприятно обжимали ноги, но это было лучше, чем ходить босиком — как она делала в самом начале), и принялась за привычное дело — уборку. Возможно, Михаил смог бы вступить с ней в полемику касательно того, достойно ли для Ребёнка Его убираться за смертными — но ей всегда казалось, что вне зависимости от того, с кем она столкнулась — будь то её Небесные Собратья, или же — Демоны и Павшие, вести себя всегда стоило одинаково. С предельной вежливостью и уважением. Это очень помогло ей — когда она впервые услышала, как Нора, перед едой, вознесла короткий молебен Богу-Императору Человечества. Будь на её месте любой другой брат или сестра, то ничем хорошим бы это не закончилось — и короткое знакомство с единственным человеком, живущим на этой ферме, превратилось бы в короткую, но яростную схватку. Её братья и сёстры были слишком измучены Великой Войной, слишком устали терпеть ложных идолов, которых люди возводили в ранг Его, наделяя невероятной силой… Но не она. Она не сражалась на передовой Великой Войны против Демонов и Павших. Её место было в тылу — на Шестом Небе, где она неустанно подбадривала и лечила раненных братьев и сестёр — из раза в раз, из года в год, из века в век… Глаза Рахмиэль затуманились, когда склонила голову в молчаливом почтении. Многие остались там — сражаясь против бесчисленных угроз человечеству, родившихся с тех пор, как Михаил вошёл во врата Седьмого Неба — и временно занял место раненного Отца, продолжая его дело — завещая его всем преемникам Его рода. И пусть здесь, на Радан Септима, не было Света Небес, что-то, как и долгие тысячелетия назад, оставалось таким же неизменным, как сам мир вокруг. Тут жили люди. А она — Рахмиэль, была Ангелом. А значит — они были под её защитой. Вне зависимости от того, кто угрожает их смертным телам… Или бессмертным душам.