Тени

Однажды будет день нашей смерти: Зеленое платье сирени растреплет ветер, И мокрое тело цветов молодым любовником Прижмет к мимолетной постели прозрачных окон. День будет теплым и темным. Под небом тучным Какой-то душе какая-то жизнь наскучит, Научит ее беспокойному полю и травам, Научит бежать из груди к изумленной дубраве. Однажды будет день нашей смерти. Он будет — даже если в него не верить, Но это не боль — это листья, упавшие на душу С трагизмом отцветшего к вечеру мальчика-ландыша. Другие цветы настанут, собой укроют - Как нежно умеют обнять их живые корни, Как нежно, Как сложно случиться лишь мигом природы. И ангел поет, И время жасмина приходит. Аль Квотион

      На север пришла весна. Заветренные поля оживали, сбрасывали долгий сон стужи, просыпался лес, трещала уже не плотная корка моря — воздух нёс свежесть и предчувствие шторма.       Но в строящемся почти заново имении Гальба царил покой. Хотя тот бурлящий поток повседневной хлопотной жизни вряд ли хоть кто-то мог бы назвать спокойным.       Гелиос был честным с Матео и не преувеличивал, когда говорил, что его дело требует большой отдачи. Часами лорд Гальба просиживал в своём кабинете и в мастерской, мотался между Британией и Мадридом, кружил в вихре успеха своего искусства, пока его супруг занимался восстановлением дома, улаживанием финансовых дел и личным обучением их сына.       Матео, едва улеглась свадебная суета и шумиха вокруг их с Гелиосом персон, сразу же вернулся к обсуждению с Фердинандом вопроса о введении в главной академии специального курса для стихийных магов. Теперь на правах уже друга, но всё же эксперта, и по-прежнему имея влиянье и голос как минимум в этом вопросе, а как максимум — по старой памяти и во многих других, Матео не оставлял Фердинанда в покое, пока тот не распорядился хотя бы в качестве пробного, экспериментального курса ввести несколько необходимых дисциплин в главной магической школе, которые были всецело направленны на обученье именно стихийных чародеев. Их было немного, но со всех концов страны к началу нового года съехались с дюжину юных волшебников и волшебниц, которые остро нуждались в подобном особом подходе. Разумеется, Матео Гальба было предложено место декана нового факультатива, но он со всем уваженьем эту честь отклонил.       Матео не хотел больше строить карьеру, другую суетную жизнь, не хотел растрачивать себя ни на что, кроме своей семьи. Он добился открытия новой программы обучения, но возглавлять её не стремился, удовлетворившись лишь местом в совете. С сыном Матео занимался лично и много. Тот ожидаемо делал большие успехи и был одним из лучших учеников академии, курса, если не страны. Гордость отцов. Но и вечное беспокойство! Матео за эти месяцы с лихвой познал всё то, о чём когда-то рассказывал ему Гелиос. Он беспокоился о Теодоро постоянно и, возможно, в своём рьяном желании уберечь его был даже излишне сердоболен и навязчив, но Теодоро терпел бурные приливы заботы и отцовской нежности. Он понимал, что Матео многие годы был лишён этой возможности и теперь семимильными шагами навёрстывал пробелы общения и единенья с сыном. Они стали очень близки. И очень похожи. Оба взрывные, гордые, но и мягкие, уступчивые, не таящие долго обиду и совершенно робевшие перед Гелиосом.       Элио был их стержнем, основой жизни. Теодоро, несмотря на новые знанья о себе, считал отцом в первую очередь Гелиоса, и его слово всегда было решающим. А Матео... Матео просто был влюблён! Снова и навсегда, и этим было всё сказано. Гелиос был его жизнью, его смыслом, его сердцем, просто был его! Гелиос был всем!       Обучение Теодоро, восстановление и ремонт поместья, новые обустроенные конюшни и частые дела в столице изматывали Матео, ему не хватало в сутках часов, но супруг его трудился не меньше, и спасала их только обоюдная поддержка, трепет, внимание, чуткость друг к другу. Познав и пережив разлуку, боль, теперь они не позволяли себе ошибок, нелепых пререканий, даже мелких ссор, которые, если и возникали, то прекращались тут же — взгляд, улыбка, выдох... и всё становилось не важно, не трудно. Рука об руку они строили свой дом, своё общее будущее, свою новую, прекрасную, мирную жизнь, и как бы ни уставали, как бы ни валились с ног под конец дня, всегда выкраивали время для того, чтобы побыть только вдвоём. Как-то сам собой в их жизни появился особенный час, ставший почти ритуалом — перед ужином, что бы ни случилось, как бы ни были важны и неотложны дела, они оставляли всё и всех и после шести вечера шли гулять. Не важно куда, без всякой цели, но седлали любимых коней и ненадолго оставляли все заботы и хлопоты, и наслаждались друг другом.       На Рождество Гелиос привёз из Толедо для Матео особенный подарок — племенного жеребца! Точь-в-точь пегого рысака в яблочко. Нетрудно догадаться, как дрожал и растроганно млел возле этого коня Матео, как долго, терпеливо приучал его к себе и как был счастлив, впервые оседлав своего нового, но такого до боли под ребром знакомого друга.       Неспешно прогуливались они верхом по полям, часто сворачивали к пляжу и наслаждались бризом, простором, ощущеньем широты и силы природы, отпускали коней по взгорью, а сами спускались к насыпи и бродили, обнявшись, вдоль берега, провожая день и любуясь закатом. Нередко Матео в порыве страстной нежности утягивал Гелиоса в старый лодочный сарай — тот самый, где они так часто любили друг друга в дни юности, и там, в мареве тёплой магии Матео, на жёсткой парусине и под скрип ржавых уключин Тео сладостно долго целовал Гелиоса, покрывал его тело лаской и трепетом, любил его медленно, нежно, брал его, выцеловывал, умирал от страсти и неги, и от бесконечной, сбивающей с ног томной покорности его Элио, от его желанья постоянно отдаваться, любить, шептать до глубокой ночи неутомимый бред любви. Это место было для них особенным — здесь были только Элио и Тео, отсюда они никогда не исчезали... и вот вернулись и теперь не покинут друг друга.       Но было и ещё одно место, куда влекло обоих, и куда, особенно ближе к наступлению весны, стремились их сердца. Начало всех начал. Их Гефсиманский сад. Верность. Их и только их точка отсчёта. Сладороща! Чем сильнее завывал и бушевал весенний ветер, тем чаще манило Гелиоса и Матео в лес, в зачарованную рощу их нежности, в обитель памяти.       Уже набухли почки, уже нужно было думать о посевах и молодняке, уже к середине дня можно было стянуть шарф, не боясь остудить горло — весна дышала в спины, трепала волосы, наполняла жаждой и томленьем.       Налегке добрались в этот вечер Гелиос и Тео до границы леса, спешились и в обнимку ступили в ещё только начинавший зеленеть пролесок. Небо низко темнело и грозило штормом, вдалеке мелькали всполохи молний, ещё не рядом, но пара часов — и грянет.       Гелиос чуть поморщился и коснулся груди — привычный лёгкий жест.       — Будет сильная гроза, — улыбнулся он. — Шрам ноет.       Матео накрыл его ладонь своей и бережно погладил.       — Хочешь, уберу его? — предложил он и потрогал через одежду место былого ранения.       — Нет, не хочу, — покачал головой Гелиос. — Это тоже часть нас. Пусть будет, — улыбнулся он и снова взял Тео за руку. Они медленно шли по тропе, всё ближе подходя к границе сладорощи.       — Я не стар, я понимаю, — говорил Гелиос, поддевая ногой ветки и шишки, разбросанные по земле. — Но я старею, — выдохнул он, — и в такие дни я это ощущаю. Своё тело. И думаю об этом. Настанет день, — он походя нежно сжал сильнее пальцы Матео в своей ладони, — настанет день, и я покину вас. Тебя и Теда. Вы останетесь вдвоём...       Они вошли в сладорощу. Матео молча хмурился, свёл брови, губы его плотно сжались, он сильнее притянул к себе руку Гелиоса, будто вот уже готовый сражаться с очевидным и естественным уходом.       Сладороща цвела и рдела рябиной. Буйство красок в сравнении с едва просыпающимся лесом сражало, восхищало, насыщало взгляд. Так цвело сердце Матео, так оно пело Гелиосу и всему миру об их любви. Это место...       — Знаешь, — повернулся к нему Гелиос, — когда придёт время, я хочу, чтобы меня похоронили здесь.       Матео замер, поднял его руку к своим губам, поцеловал и медленно кивнул.       — Только нас, — добавил он, — нас.       Гелиос рассмеялся немного с горчинкой.       — Сердце, я знаю, что уйду раньше. Знал всегда. И это ведь ничего...       — Так не будет, — упрямо качнул головой Матео и снова прижал губы к тонким и холодным пальцам.       — Даже тебе, мой могучий ворон, неподвластно менять ход вещей, естественный порядок жизни. Я уйду раньше, — спокойно смотрел на Матео Гелиос и улыбался тепло, и так красиво тряхнул волосами, что у Тео сжалось нежностью в груди. — Так будет...       — Нет, — как отрезал Матео, и Гелиос вскинул брови удивлённо. — Ты меня недооцениваешь, — рассмеялся Тео и притянул Гелиоса к себе, зашептал пылко, убеждённо. — Я тебе обещаю, я буду продлевать твою жизнь столько, сколько смогу, твой век будет долог — мне это под силу, я знаю как...       — Но... — вздрогнул Гелиос. — разве это не сократит твои дни? — отшатнулся он и упёрся ладонями в грудь Тео. — Разве такое свершение не заберёт половину ТВОЕЙ жизни? Это... — он нахмурился.       — А зачем она мне без тебя? — просиял Матео. — Я пробовал, знаешь... Это мне совсем не подходит, — улыбнулся он Элио в висок и провёл по нему нежно кончиком носа, зарылся в растрёпанные ветром волосы, вдохнул полной грудью. — Я обещаю, — зашептал он снова. — Когда-нибудь мы уйдём с тобой вместе. В один час. Обещаю. И останемся здесь, — он посмотрел на цветущую его любовью рощу. — Мы напитаем эту землю и корни своими сердцами. И год за годом, долго ещё после нас, распускаясь цветами, ягодами, эти вот рябины будут шептать друг другу о любви, о нас, вместо нас любить. Да? — посмотрел он Элио в глаза. — Ты согласен? – улыбнулся. — Вечность вместе...       Гелиос дрогнул, в глазах метнулось пламя, понимание, правда, светлая тоска — они... только вместе!        — Я люблю тебя, — кивнул он и стал опускаться в траву, в душистый клевер, в пряное разнотравье, чтобы ещё раз, и ещё, ещё, бесконечно, до самого конца — вместе быть одним, быть Гелиосом и Матео, как и было предначертано звёздами и наконец-то сбылось.