Прости-прощай

Диканька. 1829 год. Яков Петрович Гуро и Николай Васильевич Гоголь (да простят меня читатели за доскональное описание имен) расследуют дело о странных убийствах девушек. И вдруг, без всякого на то намёка, к ним является «подкрепление» в лице лучшего следователя Ниццы. Ниццы… Почему, спрашивается, в какую-то русскую Диканьку должен приезжать следователь из далекого французского города? Сама она позже объясняет, что услышав о странных убийствах, ей стало просто «интересно». Ее саму расследовать надо почище всяких диканьских дел, думает Яков Петрович. Почему следователь — девушка?! Это, кажется, в принципе неправильно. Гуро оглядывается на карету и замирает. А между тем, новоиспеченная сотрудница недовольно оглядывается на свою служанку.       — Дарья! Ну сколько мне ещё ждать, пока ты там выползешь! Так и знала, что не нужно брать служанку из русских… — голос у красавицы был столь же прекрасен, как и внешность. Да только слова, произносимые голосом, были полной ему противоположностью. Из карты вылезла служанка довольно миловидной внешности, с небольшим чемоданом, судя по серебристой ручке, хозяйским.       — Вы… не… разочаруетесь во мне… — пропыхтела Дарья. Взгляд Белль красноречиво ответил «и не сомневаюсь», и вот наступил великий Момент. Момент, когда красавица изволила обернуться и взглянуть наконец на стоявших.       — Так. — многозначительно изрекла она. — Как я понимаю, до сего момента вы вели следствие в Диканьке. Надеюсь, я правильно понимаю?..       — П-правильно, — чуть заикаясь, ответил Яков. — А вы, получается…       — Белль Уврар, лучший следователь Ниццы. Вы...       — Яков Петрович Гуро, — ответил Гуро, с трудом преодолев заикание. — к вашим услугам. Гоголь как завороженный смотрел на нее. Зетем внезапно понял, что сейчас его очередь представляться.       — Николай Васильевич Гоголь… П-писарь… Из П-петербурга… Уврар посмотрела на «п-писаря из П-петербурга» с явным сожалением.       — Тогда перейдем сразу к делу. — голос ее будто заледенел, стал как… Как камень на морском берегу ее родной Ниццы. — До того момента, как появилась здесь, выяснены ли были какие-нибудь детали преступлений? Она спросила это с явным недоверием, будто не думая, что двое тех, кого она увидела в эту минуту, способны были что-то выяснить. Гоголь попытался что-то объяснить. У него получилось довольно плохо, Белль слушала с тем же недоверием, однако заинтересовалась его странными припадками. Особенно — когда он рассказал о последнем своем видении — о мельнице и давно утопившейся дочери мельника, Оксане.       — Вы говорите, ваши видения часто связаны с расследованием… Я сочла бы самым благоразумным решением отправиться на мельницу — возможно, там есть какие-то следы? Тут подошел обер-полицместер Диканьки, Александр Христофорович Бинх, также участвовавший в расследовании. Правда, приносивший больше вреда, чем пользы. Предложение пойти на мельницу он тут же отверг, объяснив это тем, что видения Гоголя являются лишь снами, и ничем более. Однако Гуро благоразумно заметил, что мельница — единственная зацепка в этом довольно странном и запутанном деле. Белль глянула на него с благодарностью в больших зеленых глазах… И что-то давным-давно забытое в черством неприступном сердце петербургского франта проснулось. Что-то, терзавшее его во времена далекой юности, когда в гимназии повстречал он гимназистку по имени Алена, чем-то похожую на Белль. Хотя и внешность, и возраст, и характер — все было в них различно, но в образе ее было… Что-то. Что-то такое, согревающее старое мелочное сердце дознавателя. Что это было? Докопавшись до самых отдаленных воспоминаний, он вспомнил это волшебное полузабытое слово — это была любовь.