Великая сила искусства

      Юнги успел объехать с полдюжины художественных магазинов, а вечером ворчал — от усталости и разочарования. — Целая проблема найти нормальные холсты, все годятся только для студентов. Европейские краски по цене золота. Зато кисти хорошие, — ради справедливости добавил он. — Мы собирались порисовать с Ханбином. Возьмём с собой Сокджина и Чона Хосока. Завтра я тебе не нужен, милый? — Очень странная формулировка вопроса, — фыркнул Чимин. — Ты нужен мне всегда, Мин Юнги. Но, без вопросов, ты можешь поехать и порисовать. Даже в компании только одного Чона Хосока. Я же доверяю тебе. — И оставлять тебя на целых два дня вместо одного? — ужаснулся Юнги. — Нет, мы совместим. Не волнуйся, если я задержусь вечером, Сокджин-хён обещал привезти меня обратно. Он и утром за ним заехал, на своём Роллс-Ройсе, где уже сидели Ханбин и Хосок с Эрин на руках. Когда Юнги спросил его о самых живописных местах, на память Сокджину, конечно, пришёл его любимый Край Земли. Но пешком добраться туда с мольбертами, красками и двумя детьми, без возможности Эрин поспать в машине, когда она устанет, было бы проблематично. И они общим советом выбрали другое место на побережье, пусть не такое эффектное, но красивое, а главное — удобное. Намджун в тот день поехал на работу: у него был очередной отчёт перед директором (на этот раз очень удачный!), но Ханбин без него не скучал. У мальчика было два отца, а ещё младшая сестра, о которой он заботился вместе с ними. И Мин Юнги наконец снова приехал! У Ханбина накопилось к нему столько вопросов, что он буквально завалил ими художника ещё до того, как они расположились в тенистом уголке на берегу. — Кажется, принцесса Эрин желает, чтобы её нарисовали первой, — улыбнулся Чон Хосок, глядя на то, как девочка грациозно устроилась на мягком покрывале. — Нарисовать ли нам принцессу одну или с кем-то из взрослых? — редко можно было увидеть Юнги таким расслабленным и довольным. — Что скажешь, Ханбин? Он разговаривал с мальчиком серьёзно, как с взрослым, не делая скидку на возраст. Разве что объяснять старался понятнее, без сложных профессиональных терминов, и без тени нетерпения был готов проговаривать какие-то очевидные для него самого, но непонятные Ханбину вещи. — С папой, — важно ответил мальчик. — Папа, сядь, пожалуйста, рядом с Эрин. Ханбин послушал прошлые советы Юнги и изображал вещи, которые его окружали, но вот людей с натуры ему рисовать ещё не приходилось. Какие-то совсем детские рисунки, где он изображал Намджуна простыми геометрическими фигурами, — не в счёт. Они встали рядом, каждый за своим мольбертом, Юнги взял сразу два, чтобы показать Ханбину принципы работы с маслом. Мужчина работал сосредоточенно, вдохновенно, но это вдохновение не терялось, когда он то и дело бросал взгляд в сторону и подсказывал мальчику, как смешать краски или изобразить фигуры, иногда поправляя что-то своей кистью. Рисовать Сокджина с дочерью в чём-то было как рисовать Мадонну с младенцем, столько в этой сцене было благоговейной любви и нежности. Это не солнце освещало их фигуры, они сами словно светились ласковым счастьем. Ханбин очень старался и не капризничал, лишь забавно хмурился, когда что-то не получалось. Но масло было очень правильным инструментом для того, чтобы учиться рисовать вот так. Оно прощало ошибки, позволяло их исправлять. И у этого ребёнка безусловно был талант. Сейчас он раскрывался с новой стороны: мальчишеская смелость, любовь к Сокджину и сестре творили чудеса. Если работа Юнги была больше классической, то на мольберте Ханбина рождался какой-то модерн, ар-деко, не меньше. Хосок любопытно заглядывал в холсты, расхаживая за спинами художников со своей неизменной улыбкой. — Кажется, скоро в нашей галерее можно открывать новую выставку. — Талантливый художник подрастает, — согласился с ним Юнги. — Хорошая рука, хороший взгляд. Умеет видеть. У Ханбина были все шансы сегодня же и закончить работу. Юнги же требовалось больше времени, и он уже волновался, как долго будет заканчивать полотно. В Вайоминге у него были специальные сделанные на заказ мольберты, коробки для транспортировки холстов, пока краска высыхает. Но здесь ему придётся просто оставить картину у Чимина и вернуться к ней, когда он приедет в следующий раз. Сокджин требовал послойной техники и высокой детализации. Хотелось не упустить ни единой прекрасной детали: ни тени от ресничек Эрин на румяных щёчках, ни граней розового алмаза в кольце её отца, которым тот рассыпал солнечные искры, развлекая девочку нехитрой игрой. Он отложил кисть, когда Ханбин уже закончил, а Эрин задремала на руках Сокджина. Потянулся, хрустнув уставшими запястьями, и с новой для себя гордостью учителя похвалил: — Прекрасно, Ханбин. Прекрасно. — Правда? — тот смотрел вверх своими чистыми детскими глазами. Все его маленькие ладошки были в краске, да и не только они. Даже на щеке и кончике носа остались следы; так он усердствовал, что не заметил, как испачкался. — Можно папе показать? Хосок протянул им обоим салфетки, а потом и коробку с сэндвичами. Взрослому достался ещё и бокал вина. — Можно с тобой побеседовать? — мягко спросил он, отпив из своего бокала. — Конечно, покажи! — Юнги аккуратно стёр краску с носа мальчика. — И после такой трудной работы надо хорошенько побегать, чтобы размяться. Затем повернулся к Хосоку. — Конечно. Хочешь, тоже пройдёмся? — Давай. Он достал из коробки пару сэндвичей, так и пошёл с ними и бокалом по берегу. А Ханбин думал, как ему так показать картину папе, чтобы не испортить. Краска же ещё не высохла. — Я очень обрадовался, когда Сокджин рассказал мне о ваших планах. О том, что ты здесь, в Сан-Франциско… снова. И мне было приятно получить твои открытки. Неожиданно, но приятно. Как твои дела? Как ты живёшь, Юнги? Я правда хочу об этом узнать. Чон Хосок шёл медленно, говорил негромко и смотрел с почти неуловимым беспокойством. Да, это до сих пор казалось какой-то фантастикой — иметь возможность говорить с человеком, которого уже много раз оплакал. — Извини, что не сразу зашёл к вам в галерею, — повинился Юнги. — Я уже несколько дней тут, но как-то втянулся в одно дело, что разбирали агенты бюро… Он негромко засмеялся, до сих пор удивляясь, как ловко его заставляют работать на федералов. — Но я очень хотел с тобой повидаться. И, надеюсь, мы будем видеться чаще. Я планирую перебраться сюда совсем. Подбираю подходящий дом. — Какая потрясающая новость! — заулыбался Хосок. — Про твой переезд, конечно. О том, что ты помогаешь агентам… Эта новость не потрясающая, а почти ошеломительная. Но больше, чем твоё возвращение, меня уже, конечно, ничто не удивит. — Да там этой помощи… — отмахнулся Юнги. — Время отнимает, безусловно. И как люди постоянно работают? Он забрал у Хосока один из сэндвичей и попросил: — Расскажи, как ты сам? Я ведь тоже волновался и переживал за тебя всё это время, пока меня не было. Как ты справился? Хосок остановился и огляделся вокруг, затем присел прямо на траву. Всё-таки есть, а точнее — пить и рассказывать было удобнее сидя. Он кивнул спутнику, мол, садись рядом и посмотрел куда-то вдаль, сделав несколько глотков из бокала. — Я не хочу жаловаться, — легко сказал он. — Мне и не на что. Несмотря на все потрясения, у меня всё в порядке. Моя жизнь стабильна, пока у меня есть моя галерея. Пока есть такие друзья, как Сокджин. Когда у него появились дети, я будто бы стал дядей, хотя мы вовсе не братья, но эти дети будто бы сблизили нас ещё больше. Я так люблю возиться с маленькой Эрин, она пришла в этот мир, чтобы дарить красоту и умиротворение — вся в папу. И Ханбина я тоже очень полюбил. Однажды точно организую его выставку. И твою — тоже. У тебя же есть ещё картины? Я буду очень рад, если ты однажды придёшь ко мне с такой просьбой. А если не придёшь, буду сам к тебе приходить и настаивать. Ты — очень одарённый человек, Мин Юнги. — Когда мне рассказали об ограблении в галерее и последующих событиях, я тревожился, — мягко признался тот. — Не буду тебя ругать за такую опрометчивость, ты лучше меня всё понимаешь. Хорошо, что с Сокджином и детьми тебе хорошо, они вместе и впрямь невероятно умиротворяют. А что до выставки? У меня законченных картин всего три, и две из них тебе знакомы. Почему Юнги всегда смущала похвала тому, в чём он был по-настоящему талантлив? — Но если случится так, что будут и другие, я подумаю. Спасибо тебе, выставка в твоей галерее — честь для любого художника. — Я часто делаю ошибки, поддавшись эмоциям, — заметил Хосок. — Говорю то, что не стоило говорить. Лезу туда, куда не стоило бы. Делаю то, что нельзя делать. Пока жизнь меня не наказала за это несколько раз, я даже не понимал этого. Сейчас у меня одна печаль — моя разваливающаяся картина, которую Сокджин привёз из Италии. Я обращался к реставраторам, но они только руками разводят. И, что поделать, я тоже люблю дарить людям красоту, не только собой, но и чужими работами. Люблю открывать перед зрителем всё самое красивое, что вижу вокруг себя. — Справедливости ради, должен сказать, что твоя эмоциональность — то, что заставило меня возвращаться раз за разом в твою галерею. В этом есть что-то очень подкупающее, когда весь мир держит себя в жёстких рамках, встречать людей, не боящихся показывать эмоции. Это завораживает, — Юнги медленно отпил вино. — А что до твоей картины… Могу посоветовать не тратить деньги на реставраторов и просто избавиться от неё. Это же копия, как я понял? Или ты хочешь, чтобы я за это взялся? — А ты можешь? — с удивлением, но надеждой спросил Хосок. — Это фальсификация, как сказали агенты. Не подлинный Караваджо. Я снял её со стены в галерее и повесил дома. Не могу от неё избавиться: Сокджин мне её подарил. И она так красива! Впервые в жизни мне всё равно, кто её написал и когда. Я просто смотрю на неё и не чувствую никакого отвращения или страха. Только печаль, что она покидает меня. Если это сравнение будет уместно, то я скажу, что она — как истинная любовь, настигшая меня после череды ни к чему не обязывающих романов. — Ох, после таких сравнений как я могу не придумать что-нибудь для неё? Как могу допустить, чтобы ты печалился? Юнги прикрыл глаза и пообещал: — Я заеду к тебе на днях, заберу картину с собой. Посмотрю, что можно сделать. Упакуй её хорошенько, ладно? Не хотелось бы повредить ещё больше при перевозке. — О, конечно, упакую, как в космос! — просиял Хосок с благодарностью. — Но не переживай, если не получится. Я уже почти потерял надежду на её спасение и не буду ждать никаких чудес. Они всегда случаются, когда их совсем не ждёшь. Он снова отпил из бокала, до дна, и осторожно отложил его на траву рядом с собой. Сэндвич тоже быстро доел, а после сцепил руки и положил их на собственные колени, подтянув поближе к груди. — А как дела у Чимина? До сих пор чувствую себя обязанным ему жизнью. Юнги проглотил неуместную шутку о том, что с надеждой он справится — не в первый раз. А на вопрос о Чимине просиял внутренним тёплым светом, не хуже Сокджина. — У него всё хорошо, спасибо. — Буду однажды счастлив побывать у вас дома, в Сан-Франциско. Пригласите в гости? Конечно, у Хосока не было сомнений, что его когда-то лишь набегами приезжающий сюда хороший знакомый вдруг решил перебраться сюда совсем не из-за туманов, которые внезапно полюбил. Ну, явно не из-за них. — Тебе нет необходимости спрашивать об этом, — Юнги посмотрел на него прямо. — Я всегда буду рад твоему визиту. Мы обязательно тебя пригласим. — А Хаттори вот не пригласит на свадьбу, да? — хохотнул Хосок, потому что до него дошли эти слухи каким-то интересным образом. — Но я всё равно приду, так ему и передай. — У меня не сложилось впечатления, что вы дружны, — удивился Юнги. — Почему же ты счёл его свадьбу интересной для себя? — Потому что вы все там будете. Разумеется, мы не особенно дружны. После всего, что между нами было, редко удаётся дружить. Но и вражда нам ни к чему. Когда он пришёл ко мне за тем колье, я думал, что он меня им же и задушит. А он его просто забрал и велел успокоиться. — После всего, что между вами было? — переспросил Юнги. — О, я понял… То, как он смущался каждый раз, ненароком касаясь какого-то деликатного вопроса, было даже забавным. — Лучше тебе всего и не знать, — усмехнулся Хосок. — Но нервы мы помотали друг другу очень изрядно. Однако, это не значит, что мне не хочется его поздравить. Даже из чисто корыстных целей. Хандзо — не последний человек в нашем городе, а я планирую тут жить до самой смерти. Юнги фыркнул. — Я его предупрежу. Надеюсь, с Кимом Тэхёном у тебя нормальные отношения? Думать о Хосоке и Чонгуке вместе было странно. Хотя, если подумать, Чонгук никогда не казался святошей. — О, да, с агентом Кимом нам не приходилось ругаться, хотя раньше он гораздо чаще навещал мою галерею, — ответил Хосок. — Он очень любил ту картину Дега, которую ты тогда приобрёл. — У него есть вкус, — Юнги поджал губы. О местонахождении картины сейчас он не хотел говорить. — Но ты вообще поддерживаешь приятные отношения с людьми. Не знаю, как с тобой можно ругаться? — Давай я не буду сейчас вспоминать наш случай, — Хосок снова улыбнулся ему. — Такой приятный день, не будем вспоминать плохое. Хочешь ещё вина? — Позже, ладно? — Юнги лёг на траву и поймал на миг его руку. — Хочу просто посмотреть на облака и небо. И на тебя. Ты как-то изменился. Я бы тебя сейчас совсем иначе рисовал. — Ты сам изменился, — тут Хосок мог бы даже поспорить, кто изменился больше. — И мне даже интересно, каким бы ты рисовал меня сейчас. — Могу нарисовать, — предложил Юнги. — С тебя идея сюжета, с меня — исполнение. — У меня дома, но не расслабленным, а задумчивым и даже строгим, — продолжал улыбаться Хосок, осторожно сжимая его руку. — Может, даже немного… Демоническим. Сможешь? — Я позвоню тебе, как только снова приеду в Сан-Франциско. Выбирай интерьер и декорации. И, возможно, это будет дольше по времени, — Юнги мимолётно погладил его пальцы и отпустил. Поднялся на ноги. — Сходим за вином? Или тебе сюда принести? — Вернёмся к Сокджину, — Хосок тоже встал. — Он, наверное, уже нас потерял. По пути обратно он поймал несущегося навстречу Ханбина и закружил его, подхватив на руки. Ничего демонического сейчас в нём точно не было, да и тяжелого — тоже. Чон Хосок вообще был из той породы людей, которым удавалось сохранить лёгкость, несмотря ни на что. И ему очень шло смеяться вот так — легко, беззаботно и заразительно. Хотя, редко кому это не шло. — Ну, что сказал папа? — спрашивал Юнги у смеющегося мальчика, когда они подходили к лужайке, где расположились. — Папа сказал, — Сокджин шагнул к ним навстречу, — что это произведение искусства, и Бинни — настоящий художник! Это просто замечательная картина, я обязательно повешу её у себя. Возможно, Намджун даже не позволит мне унести её на работу, в мою маленькую личную галерею, и попросит оставить дома. — Или даже будет просить забрать её самому, — подхватил Юнги, — чтобы и на своей тяжёлой работе видеть свою любимую семью. — Я нарисую ещё! — с энтузиазмом пообещал Ханбин, крепко держась за шею Хосока. — Я нарисую очень много картин, папа! Всех нарисую. И тебя тоже, — заулыбался он Хосоку, а потом и Юнги. — И тебя! — О, у меня никогда не было портрета, — Юнги смотрел на него очень уважительно и серьёзно. — Это большая честь, я буду ждать. — Кажется, нам нужно расширять галерею, — засмеялся Хосок. — Такому таланту мало одного зала, ему нужен целый этаж! Давайте нормально поедим? — Давайте, — подхватил Сокджин. — Давно пора! Он кормил друзей на пикнике так, словно они к нему на обед приехали. Юнги сначала только лениво таскал оливки, пока Сокджин не сказал ему строго: — А для тебя у меня есть суп. После обеда Юнги снова рисовал. Обычный морской пейзаж, в излюбленной импрессионистской манере. Чон Хосок как-то располагал его к этому, его не нужно было видеть прямо перед глазами, чтобы тот вдохновлял одним своим присутствием. Хосок умотал Ханбина. Носились они, конечно, не сразу после еды, всё-таки немного подождали, но скоро оба валялись на покрывале без сил, всё-таки и сам Хосок умотался, пока гонял мальчишку по берегу. Так что тот даже не отвлекал Юнги от работы. Немного отдохнув, мальчик осторожно пересел поближе к художнику и просто смотрел за его действиями со всей своей внимательностью. — Если хочешь, спрашивай, — разрешил Юнги не оборачиваясь, кожей чувствуя его взгляд. — Ты можешь нарисовать вообще всё что угодно? — спросил Ханбин, подбираясь ещё ближе. — Всё, что я вижу перед собой, или представляю, как оно выглядит, — кивнул художник, оглядываясь через плечо и подбадривая взглядом. — Если понимать, как оно делается, нарисовать можно всё. — Мне кажется, на этой картине не хватает птиц, — очень серьёзно сказал мальчик. Хосок, услышавший это, рассмеялся. — О, он уже и советы даёт! Но Юнги отнёсся к совету с вниманием. Отступил на пару шагов, глядя на полотно, и поинтересовался: — Почему ты так думаешь? — Потому что это было бы красиво, — просто сказал Ханбин. — Небо очень красивое, птицам бы очень понравилось там летать. — Я подумаю об этом, — пообещал Юнги. Что-то было в этой идее. — Вон, смотри! — ребёнок неожиданно поднял глаза к настоящему небу, там действительно парила пара альбатросов. Юнги заулыбался. Видимо, красивое небо птицам и правда нравилось. Значит, и на картине они появятся. Они вернулись уже поздним вечером, Сокджин помог Юнги выгрузить мольберт и оба холста из машины, велел обнять от него Чимина и уехал. — Дорогой? — позвал Юнги, заходя домой. Это был хороший день, тёплый во всех смыслах, и Юнги был невероятно доволен. Чимин вышел к нему из гостиной, где, судя по слегка растрёпанным волосам и сонному лицу, дремал на диване, устроившись там с книжкой. — Привет, — он подошел к супругу и обвил его руками, прижимаясь к плечу. — Я там ужин приготовил. Как вы погуляли? Ты устал? Так приятно было встречать Юнги дома, так естественно, словно они не первый год так живут. Так правильно — обнимать его ласково и тепло, мурчать для него и уводить на кухню, чтобы покормить. — Очень славно погуляли, — отчитывался Юнги тоже очень естественно, в промежутках между приветственными поцелуями. — Погода была прекрасная, но у меня, кажется, нос обгорел на солнце. И Сокджин-хён велел тебя обнять. Я хочу показать тебе, что получается. Это, конечно, только начало, ещё много работать, но мне самому так нравится, у меня ничего похожего ещё не было. А ты как провёл день? Такие банальные вопросы, обычные разговоры, но сколько в них было тепла и взаимной заботы! Чимин заставил его вымыть руки и усадил за стол, выставил перед ним глубокую тарелку с наваристым супом, порезал свежий хлеб и уселся напротив, со своей порцией. Ждал ведь, пока Юнги вернётся, без него не ел тем вечером. — Покажешь, обязательно, только поешь сначала, — улыбнулся он. — А у меня был обычный рабочий день, весь в бумагах и отчётах, ничего интересного, но… Вернувшись домой, я немного побаловался с твоими красками. С теми, что ты со собой не взял. Ты же не против? Я совсем чуть-чуть. Звучало это, конечно, почти неприлично, так Чимин мурчал сладко и довольно. — О, я хочу посмотреть, — Юнги заинтересованно выгнул бровь. — С маслом или акварелью? Можешь развлекаться, как тебе угодно, я всегда могу докупить ещё. — Да там ерунда какая-то получилась, — попытался отмахнуться Чимин. — К тому же, я пробовал рисовать только мастихином и пальцами, не хотел пачкать кисти… — А руки растворителем портить хотел? — Юнги чуть не подпрыгнул на месте, глядя очень строго. — Пак Чимин, Бинни и то сознательнее, чем ты! — Ну чего ты ругаешься? — очаровательно надулся тот. — Я же совсем чуть-чуть поработал пальцами, не знаю, почему мне так захотелось. И я всё помыл — и руки тоже, с ними всё хорошо, они не испортились, посмотри. Он отложил ложку и протянул свои ладони. Юнги отнёсся к этому предложению более чем серьёзно. Сначала притянул Чимина с его стула на свои колени — нужно же хорошенько рассмотреть, вблизи. Потом осмотрел каждый палец и по каждому же провёл губами, проверяя, так ли мягка и нежна кожа, как раньше. Запричитал над парой найденных шероховатостей и постановил подчёркнуто строго: — Будет нужно много масла. Очень много масла — это полезно для кожи. — Или твоих поцелуев? — заулыбался Чимин, довольно щурясь. — Ты доедай, я принесу твои холсты и… свои страдания. Над работами Юнги Чимин сладко вздыхал, Сокджин с Эрин его впечатлили больше всего остального, но и пейзажи тоже были дивно хороши. У Чимина точно бы так не получилось, ни пальцами, ни кистью. Ему вообще стоило попробовать себя в чистой графике, судя по его холсту, который он всё-таки показал супругу, страшно смущаясь. Не потому, что рисунок был простым, всего в двух оттенках — тёмно-серого и очень светло-голубого, а потому что Чимин на нём изобразил Юнги — его первый портрет, если так подумать. В профиль, по памяти, но в этом профиле так угадывались черты лица, и так красиво лежали волосы… А на фоне светила луна, идеально круглая, со всеми её пятнами и кратерами, их Чимин тоже мог повторить не глядя. Небо было глубоко серым, почти однотонным, но на его фоне луна действительно словно светилась, а Юнги — поглощал в себя свет. Тот смотрел на холст долго и молча, покусывая собственные губы, прежде чем спросить: — А почему ты не рисуешь? У тебя же так хорошо получается? Правда, очень хорошо, Чимин. — Да мне как-то раньше и не хотелось, — тот вернулся к супругу на колени. — И что тут такого? Я хотел передать то, какой ты красивый. А в жизни ты гораздо красивее, чем на этом рисунке. — У тебя интересное видение, — Юнги обнял его и коснулся губами шеи. — Живопись ведь не фотография, она говорит о видении художника куда больше, чем о внешних качествах изображаемого, будь то человек или сюжет. Она ведь и существует для того, чтобы говорить о том, что видишь душой, а не глазами. Он помолчал немного, куснул Чимина за мочку уха и как-то даже игриво сказал: — А я только сегодня говорил Ханбину, что у меня нет своего портрета. Он обещал нарисовать, но ты его опередил. Чимин зарылся в его волосы пальцами — их же ими и рисовал, словно чувствовал ими лучше и мог передать свои ощущения кончиками пальцев на холсте. — Мне не стыдно, — нагло сказал он. — Даже если я опередил самого Ханбина. Ты — мой супруг, всё правильно, — а потом потянулся к его губам. — Может ли так быть, что я видел это душой с самого начала? Что ты мой супруг. Когда глазами видел лишь незнакомца, а душа уже всё увидела? Поцелуй помешал Юнги сразу ответить, долгий, ласковый и сладкий. Чимин нашёл для себя не просто способ занять свободное время, а выразить все свои чувства. Даже если он не был доволен результатом (потому что тот был не идеален!), удовольствие от процесса он всё равно получил. — Всё правильно, — запоздалым эхом откликнулся Юнги, а потом снова взял любимые руки в свои, огладил и напомнил: — Очень много масла. А чтобы оно не мешало, нанесем его в постели. А если будет совсем много… — прищурился хитро, как лис. — Ты же придумаешь, как его использовать? И понёс Чимина в спальню на руках, не дожидаясь ответа. — О, конечно, придумаю! — смеялся тот, крепко держась за Юнги даже когда они оказались в постели. — Но твои пальцы я буду очень долго сейчас целовать! Это звучало почти угрозой. Ласковой угрозой, которой невозможно сопротивляться. Юнги и не хотел сопротивляться. Он хотел сегодня нежиться, наслаждаться и принимать всю любовь Чимина, обнимать его всем собой и выстанывать его имя. У него были очень обширные планы. А уже глубокой ночью, перебирая волосы любимого человека, Юнги грустно и даже недоумённо заметил: — Я ведь собирался остаться на неделю, а уже двенадцатый день, как с тобой. — А я даже не считал дни. Тебе… нужно уехать? Чимин прикрыл глаза и прижался плотнее, так, словно хотел снова соединиться и срастись с ним. — Как одно мгновение пролетели, — пожаловался Юнги. — У меня незаконченный заказ, надо вернуться. Он заглянул Чимину в глаза, ласково и тепло, но в самой глубине его взгляда всё ещё таилась тень того страха, что он испытал. — Я могу тебя оставить на какое-то время? Я могу не бояться за тебя? — Можешь, но… Я буду очень тосковать, — честно признался Чимин. — Если будет совсем невыносимо, буду тебя рисовать. И я буду тебя очень ждать. Ждать твоих звонков и твоего возвращения. Я всё понимаю, не волнуйся, ты же не бросаешь меня… — Если будешь тосковать, звони. Я напишу тебе номер телефона. Ближайшие две недели я вообще не планирую особо выходить, не то что выезжать, поэтому звони в любое время, — предложил Юнги. — И рисуй, я буду любоваться, когда вернусь. — Номер телефона, — Чимин аж вздрогнул от восторга, как будто супруг ему пообещал весь мир положить к ногам. — Это очень хорошо, дорогой. Спасибо тебе за это! — Я не думал, что тебя так расстраивает невозможность самому мне позвонить. Иногда, чтобы я понял очевидные для тебя вещи, тебе придётся говорить их мне очень прямо и, возможно, не один раз. Я у тебя не слишком умный в вопросах отношений, — Юнги поцеловал его пальцы и вздохнул. — Завтра ещё решу здесь пару вопросов, съезжу по делам, заберу у Хосока картину на реставрацию, проведу с тобой вечер — и в пятницу улечу. Если хочешь, можем поужинать завтра вчетвером. — Хорошо, я буду говорить, — согласился Чимин. — Буду говорить обо всём, дорогой. Я и сам… У меня никогда не было отношений, но это не так и сложно, мы всему научимся. Давай поужинаем завтра где-нибудь в красивом ресторане? Вдвоём. Хочу, чтобы у нас были и такие моменты… — Миллионы людей научились, — замурлыкал Юнги. — Выберешь место или доверишь мне? Ты лучше знаешь Сан-Франциско… — Выберу, — пообещал Чимин. — И вообще, у Чонгука с Тэхёном будет свой свадебный праздник, а у нас не было. Можем устроить это прямо завтра. Ну, если уж говорить обо всём, то и об этом тоже стоило сказать. — О, — смешался Юнги, — я думал… Хорошо, давай сделаем праздник, как ты хочешь. — А что ты думал? — мурлыкнул Чимин, поймав его взгляд в полумраке спальни. — Может, ты хотел как-то иначе? Расскажи… — Если ты хочешь красивый ресторан, пусть так и будет, — твёрдо сказал Юнги. — Я не умею устраивать праздники. Повёл новобрачного есть бургеры и успокоился… Для него самого та ночь уже была праздником. Когда они сидели в театре, и он смотрел на Чимина, а не на сцену. Когда они танцевали, прижавшись друг к другу. Когда целовались на столе в бюро, где от рубашки отлетали пуговицы. Когда трогали друг друга в номере отеля, впервые раздевая… Но Пак Чимин достоин праздника лучше и ярче, с размахом, красивого. Тем более, когда у него такой пример перед глазами. Тот нежно рассмеялся. — О, Юнги, мы же не просто ели бургеры, а дата нашей свадьбы вообще… осенью? Ты помнишь, когда это было? Какое число? — Это была первая свадьба, — пробурчал Юнги. — Во второй раз было лучше. Я надел на тебя кольцо, значит, это была вторая. — Но я тебе развода не давал! — Чимин уткнулся ему в шею и засмеялся туда же. — Никогда не дам, не надейся. Но мы можем устроить себе и третью, и десятую… Если захотим. — Если хочешь ещё одно кольцо, так и скажи. Что ты хочешь, родной? — Не-е-т, кольцо мне и это очень нравится, оно красивое, куда мне ещё? Браслет у меня тоже прекрасный. И кулон. И запонки, — Чимин потёрся носом о любимое плечо. — Я хочу, чтобы мы были счастливы, Юнги. Это самое драгоценное, что может быть. Самое прекрасное. Чтобы у нас было больше счастливых моментов, таких, как сейчас, как все эти дни, когда ты решил остаться. Как тот прекрасный вечер в Нью-Йорке или выходные в Денвере. Все дни, когда я счастлив с тобой, все места и все моменты — это для меня самое ценное. Но кольцо красивое, конечно. И браслет. И уточки. — Осталось купить тебе дом, — засмеялся Юнги. — И тогда точно всё будет для счастья. И мы будем вместе, много-много дней, месяцев, лет. Очень-очень долго. И счастливо.