Russian Roulette

«Прозрачная волна у белых берегов, Раскинутых, как белоснежный шарф, Порой бурлит, но к берегам не подойдет, Так — ты ко мне. И полон я тоски…» (Из антологии «Манъесю») «Песня юноши» — японская поэзия.       Как же Юри хотел увидеть цветущую сакуру. Красиво, ароматно, волшебно. Но до весны было далеко. Прилетев в Хасецу тем же летом, парень умирал от жары, прятался в прохладных комнатах дома своего детства, любезно предоставленного в его распоряжение женщиной Тошии, и старательно избегал думать о России. Однако практика практикой, а жара в Японии — не самое приятное. Был конец июля. Хотелось холода, снега или хотя бы дождя. До возвращения в Санкт-Петербург оставалась еще неделя. Юри сидел на деревянных ступеньках дома, держа на коленях ноутбук и набирая сообщение Плисецкому. «Не поверишь, — написал до этого Юрка, — мы с Алтыном в зоопарк ходили. Тигры клевые, люблю тигров». «И ты после этого утверждаешь, что вы не встречаетесь? Лжец». «Эй, мы не встречаемся, говорил же. Ну… всякое бывает… но мы НЕ встречаемся, так что уткнись, Кацудон». «Как скажешь. Что там нового в Питере-то?». «О, кстати! Насчет нового — это ты вовремя спросил. Знал, что Машка Никифорова в «дурке»?» Кацуки нахмурился. Говорить об этой семье не хотелось вовсе, так что Юри настрочил: «А можно как-то без них?». «Нет, нельзя. Сколько еще вы будете выделываться? Тебе ж хреново, Кацудон». «Нормально мне. Отвяжись. И это, я пошел. Мне надо тут». «Ага, конечно. Вот и Никифорову «нормально», да так «нормально», что дачу купил, машину еще одну, в Репино не ночует, только в отелях, по странам летает. Делает все, чтобы только на месте не сидеть. И это, Юри, он реально твои очки хранит? Я что-то в шоке». Удивление в сообщении Юры было почти осязаемым. Теперь настроение у Кацуки было не очень как-то. Ох уж этот Плисецкий. Зацепил тему. «Мы не вместе. Не надо говорить о нем. Я прошу тебя». «Да погодь. Как это не вместе, если ты кольцо снова носишь?». «Юра, мне надо позаниматься». Плисецкий прочел сообщение, но отвечать не стал. Пусть и злился из-за того, что Кацуки плохо, но лезть со своим любопытством было неправильно. Да, Юри больше не встречался с Виктором. После той истории… после убийства Смирнитского Вите все же пришлось попыхтеть. Он долго решал этот вопрос и, разумеется, решил. А Кацуки, тем временем, жил своей жизнью. Пролечился, восстановился, отказавшись от частного врача Никифорова, и речи о примирении совсем не шло. Оба не смогли бы так просто забыть случившееся. Виктор злился на Юри из-за его необдуманных действий, а Кацуки теперь раз за разом просыпался в поту, видя Виктора с пистолетом в руке, только направленным не на Кирилла, а на него, и пытался вспомнить, выстрелил ли Витя? Не выстрелил, правда? Не выстрелил он и в Смирнитского тогда. Значило ли это, что Кацуки стал для него в самом деле кем-то важным? Так утверждал даже Алексей, отец Юры, когда прикатил в аэропорт, чтобы проводить Кацуки на практику. Он тогда так и сказал, по-отечески хлопая Юри по плечу: «Ты, парень, прости Витьку, если хочешь быть с ним. Он хороший малец, вот только многое прошел, а такой опыт еще ни из кого покладистого человека не сделал. Его терпение не знало предела, а ты взял и нашел этот предел. Гляди, будь разумным». Юри расстроился еще больше, понимая, насколько старший Плисецкий прав. Да и Юрка, переминаясь с ноги на ногу рядом с казахом, был того же мнения, он еще раньше об этом говорил. Зато Бек молчал. Угрюмо поглядывал то на Плисецкого, то на Юри, а после ошарашил всех. «Ты должен знать, Виктор сделал все, чтобы ты был в безопасности. Убрал всех, кто участвовал в этой заварушке. Я не призываю тебя быть благодарным Виктору, Юри, но хотел бы, чтобы ты подумал. Вернешься, поговори с ним. Как раз остынет до той поры», — сказал Отабек, кивнул, мол, у меня все, и покинул здание аэропорта, на ходу вынимая сигареты. Помимо удара по дых вот такими честными словами, Юри почувствовал еще кое-что — любовь, всепоглощающую любовь к Виктору. Но Отабек был прав, следовало Вите дать время. Вот Кацуки и дал… В оставшиеся до ночи часы Кацуки поговорил с подругой детства Юко Нишигори, что этим утром принесла ему его любимый «кацудон», потом наведался на горячие источники, которыми сейчас владела та самая женщина Тошии — Минако Окукава, хорошенько распарился, отдохнул и, вяло побродив по пустому дому, завалился спать. Комната, куда он лег, была некогда спальней его родителей, только сейчас тут стояла большая двуспальная кровать, две тумбочки с пузатыми ночными светильниками на них, а у изголовья было большое во всю стену окно. И Юри, раскинув руки, уставился в ночное звездное небо, медленно, но верно погружаясь в сон…

***

      Он возбудился. Его тело реагировало на прикосновения, едва уловимые, но такие настойчивые, утонченные и чувственные. Соски затвердели, а по коже пробежал легкий озноб. Они ведь были идеальной парой. Разве нет? Как они властвовали друг другом. Как хотели друг друга. Они словно пробовали боль кончиком языка, смакуя и размышляя, а смогут ли принять это полностью? Юри простонал, тихо, нерешительно, и шевельнулся, сонно закинув руку за голову, нечаянно ударяя костяшками в деревянное изголовье. Его губы пересохли и ему захотелось это исправить — облизнулся. Сглотнул. Повернул голову. Тело было обнажено. На нем и до того не было майки, а сейчас еще и боксеров лишился. Что-то горячее коснулось головки, и Кацуки, сипло вдохнув, простонал более протяжно, моргнул, распахнул глаза, понял, что истекает смазкой, причем… почему-то между ягодиц тоже было мокро. Какого… Они в самом деле могли пройти путь вместе до самого конца. Ничего такого в этом не было. Не отыскав приюта с женщинами, Виктор мог найти его с ним, Юри, найти покой в нем. Будоражащий, возбуждающий покой. Смотреть, как Юри взрослеет и делается мудрее бок о бок с ним. Испугавшись и смутившись, Юри окончательно проснулся, привстал на локтях, понимая, что он действительно голый, и обомлел, вскинув глаза. У кровати стоял Никифоров и, наблюдая за ним в свете уличных фонарей, медленно стягивал с себя одежду. Юри вылупился на него так, словно это был призрак, но никак не сам Виктор. — Я… я сплю? — едва не утвердительно выдавил японец, но кровать под Виктором прогнулась вполне реалистично, и Кацуки задрожал, без того возбужденный, и лег под напором мужчины. Тело того горело, он навис над Юри, придержал его подбородок, и жаркий язык скользнул по губам японца. Виктор потянул верхнюю зубами, как делал это почти всегда, опять лизнул и скользнул языком внутрь. В молчании, путаясь в душном дыхании и приглушенном шепоте, Юри впустил Никифорова в себя, тяжело выталкивая воздух из груди. Твердая плоть скользнула по той самой особой точке, и Юри запрокинул голову, будто приглашая Виктора искусать шею. Тот не терял времени — кусал, медленно двигая бедрами, сразу входя глубоко, но монотонно. Оставляя на нежной коже следы поцелуев, Витя заглядывал Кацуки в глаза, дожидаясь его реакции, а тот обхватил его руками и ногами, так что Никифорову стало сложно двигаться. Они так и замерли на пару минут, будто слились в одно целое, а потом, не в силах держаться, Виктор оторвал от себя руки парня и, вцепившись в изголовье, второй рукой обхватил его за талию, двигаясь быстрее. Тела вспотели, простыни спутались, а звуки стали пошлыми. Более никто не сдерживался, стонали, целовались до стука зубов, до потрескавшихся губ, хватались друг за друга, оставляя на телах синяки. Кровать вреза́лась в стену, и Юри мельком подумал, как хорошо, что он сегодня один. А ведь семья Нишигори хотела остаться с ночевкой. В этот самый миг все вдруг показалось сном, Юри напрягся, упал головой на подушку, и Никифоров, отрывисто выдыхая сквозь приоткрытые губы, уставился Юри в глаза. — В чем дело? Опомнился, солнышко? — привычно съязвил Виктор, и Юри, хохотнув, зажмурился, обнял его и пробормотал с облегчением: — Слава богу, мне это не снится. Мужчина хмыкнул и, обхватив голову Юри руками, по привычке зарылся носом в его волосы, двигая бедрами резче. — Конечно не снится, — сипловато проговорил Виктор, — я пришел за тобой, Юри. Никифоров переплел свои пальцы с пальцами Кацуки, увидел кольцо, призывно сверкнувшее, улыбнулся и, поглядев в темные глаза японца, поцеловал символ их союза. Теперь уже Юри понимал — он не уйдет, Виктор не уйдет, а значит, не сбежит более и Юри. Они могли быть вместе. Они обещали попробовать…