Агата
— Ты уже третий раз за неделю задаешь мне этот вопрос и третий раз за неделю я отвечаю тебе ровно одно и то же, Агата, — Сэмюэль Макото, один из офицеров местной полиции, отвлечённо загрузил бумаги в многоярусный ящик у стола, — как только станет что-то известно о дальнейших движениях после появления записи — я обязательно дам знать. — Я не про это спрашиваю, Сэм, — сложив руки, облокачиваюсь о его же стол, — я спрашиваю: приходил ли кто-то за материалами? Интересовался, может? Тут недавно… Осекаюсь. И почему после утреннего появления в соседнем офисе адвоката мне непременно начинает казаться, что именно его наглый взгляд я увижу сегодня на судебном разбирательстве? Что за дурость, никто ведь про это не говорил. Сэмюэль пропустил мимо ушей незаконченную фразу, но поднял от бумаг голову и саркастично скривился. — После того как запись попала в сеть? — улыбнулся Макото. — Забавно, очень забавно. Отталкиваюсь от стола и, как заведённая, прохаживаюсь рядом, продолжая удерживать руки скрещёнными. С Сэмом мы познакомились ещё тогда, когда я сама только-только заняла пост ассистента прокурора. Приходилось частенько наведываться в офис полиции за материалами, но никто, кроме одного-единственного «зелёного» стажёра, особенно не старался идти навстречу и хоть как-то помогать. Максимум — отправляли самой копаться в архивах, которые конкретно в этом отделении представляли из себя вечный хаос. Мы, как бы это сказать, стали «друзьями по несчастью», так как самому Макото на тот момент приходилось ничуть не проще: в напарники его не брали, а самостоятельное дело никто бы не доверил. Вот и копошились в макулатуре вдвоем. Время шло, карьера крепла, а наша связь осталась прежней, хоть, если по-честному, особенно близки мы так и не стали. — Ты же сам говорил, что все записи практически сразу подчистили, — непонимающе развожу ладони. В душе рвётся вынужденная беспомощность, а подстёгнутое незабытым соседством плохое настроение разрастается до гигантских масштабов. Особенно от того, что соседство это всё еще не отпускает меня. — Да, но ведь на то он и интернет, — пожал Сэмюэль плечами, — что попадает на ютуб — спрятать невозможно. В открытую раздражённо выдыхаю, замечая боковым зрением, как со стороны второго этажа спускается Рэйчел, решившая воспользоваться ситуацией и заодно забрать кое-какую документацию по другому делу. Рядом с ней звонко смеялась Эшли Янг — звезда местного сотрудничества криминалистов, как порой без всякого дурного подтекста называла её сама Линд. — Всё собачитесь? — лёгкий голос ассистентки почти затерялся в общем галдеже сотрудников. — Смотрите, кто меня нашёл. Агата, у Эш для тебя что-то есть. Эшли Янг — наша общая знакомая. Юная сотрудница штата криминалистов устроилась работать около года назад и, кажется, была ровесницей Рэйч. А может, годом помладше, не помню. У Эшли оказалась интересная история: ее азиатские корни слишком хорошо сочетались с унаследованной фамилией Янг, однако отец Эшли — как раз уроженец США, а вот мать приехала когда-то из Таиланда. И это не всё. У Эшли есть ещё и приемный брат с латиноамериканскими корнями. Сама я его не видела, но, по убеждению девушки, она бы сосватала за парня половину офиса, потому что второго такого красавца найти невозможно, если, конечно, не считать его друга, но сёстры всегда поставят на первое место братьев. Стоило Рэйч не без сознательной ухмылки озвучить имя, как Сэм словно на месте подпрыгнул. Он неловко схватился за узел галстука и ослабил его, тем самым продлевая возникшую паузу. Но почти сразу напрягся совсем, изменился в лице, а затем подозрительно быстро ретировался на собственное рабочее место. Я почти не обратила внимания на реакцию девушек, если таковая вообще была, на этот побег. Течение мыслей стало мягким и послушным, но совершенно неконтролируемым. Память, как в наказание, вновь и вновь опрокидывала меня обратно, к образу негодяя-адвоката, а в груди жгли невысказанные идеи. И почему я не подошла к нему? Стоило мне осознать, что я знаю этого человека, как ноги сами собой унесли за угол здания, пока, уже отдышавшись, я не поняла, что попросту скрылась, пока он не заметил нас. А ведь он, должно быть, тоже удивится, увидев здесь меня. Надо было подойти. Надо было. Уверена, что я просто растерялась, не больше. Предчувствие, которое редко меня обманывает, не сулило за появлением молодого человека ничего хорошего, тревога неминуемо росла, да ещё и это дело… На записи, о которой мы разговаривали, был достаточный компромат для того, чтобы, будь Теренс Митчелл ещё жив, его жену можно было бы избавить от общества мужа более законным способом, нежели банальная передозировка. Неделю назад в сети слили видеозапись о том, как когда-то уже давно компания из Теренса и ещё трёх мужчин жестокого избили у чёрного выхода какого-то сомнительного клуба совсем юного парня. Вероятно, только-только совершеннолетнего или типа того. После слива записи быстро выяснилось, что парнишей оказался сын одного из невероятно влиятельных магнатов. Все, кто фигурировал на видео, в том числе и пострадавший, были, мягко сказать, не трезвы. Полуживого парня так и оставили на лестнице, его обнаружил утром персонал. Удалось узнать, что с того самого дня он не приходил в сознание, а дышит до сих пор через трубку. Я слышала, что его мозг уже умер, и лишь аппарат поддерживает в теле жизнь, но родственники никак не могут решиться прекратить его страдания, хотя прошёл почти год. Учитывая влияние семьи, предельно ясно, почему ещё тогда в полицию никто не обращался — мне и самой неприятно это признавать, но такие люди скорее пойдут на самосуд, нежели запросят защиты у государства. Теперь запись была раскрыта. Как я уже говорила Рэйчел: если бы была адвокатом Шерил Митчел, я бы этим воспользовалась. Нет никаких доказательств, что Теренса шантажировали роликом или чем-то подобным, но нет и ничего, что отрицало бы этот факт. Если бы семья пострадавшего нашла его… Месть была бы жуткой. Вот и мотив для суицида. — Так вот новости, — из задумчивости выцепил голос Эшли, — помните тех мерзавцев, которые избили сына Барнеса? За компьютером Макото раздался протяжный жалобный стон. Он уже ненавидел эту тему. Рэйчел хихикнула. — Не поверите, кого мы вчера откапывали под Вильямсбургским мостом, — продолжила Эш. Не дождавшись бурной реакции с нашей стороны, девушка сама и ответила: — одного из той шайки! — Как? Уже? — вопросы вырвались сами собой. Может, это покажется и хладнокровием — пусть и не таким как у бывалой Эшли — но к этому я была готова. Разница лишь, что не так скоро. — Это ещё что, — она затянула хвост потуже, — кто-то очень тщательно отщёлкивал у бедолаги пальцы садовыми нож… — Боже, давайте не будем! — Рэйч побледнела и выставила вперед ладонь. — Согласен, — донеслось ворчание Макото, — для человека, откопавшего недавно труп, ты слишком жизнерадостна, Эш. Девушка закатила глаза и всплеснула руками. — Если я буду оплакивать каждого негодяя, в этом мире не останется слёз, — категорично заявила она, — да и потом, поверьте, ему уже без разницы, что о нём скажут. Я не смотрела на Линд, но уверена, что она критично покачала головой, по крайней мере, это отражалось в тоне голоса, когда та спросила: — Агата, мы закончили здесь? Но я уже отключилась, в очередной раз возвращаясь к приезжему адвокату. Напрягает он меня, и всё тут. Ещё и эта запись… Да и… Всё как-то не вовремя. — Агата! Вздрагиваю, ощутив на плече прохладную ладонь. — Что? Да, прости, да… Идём.***
— Тебе не кажется, что Сэм окончательно так запал на Эш, — сквозь ту же пелену, что и утром но, к счастью, без сопровождения головной боли пробился вопрос ассистентки. — Агата, приём! Перед глазами щёлкают тонкие женские пальцы. Останавливаюсь и провожу ладонями по лицу. — Точно всё хорошо? Ты с утра не в себе. Честно признаю: — Нет, Рэйч, — разминаю лоб, — не всё. Я рассеяна, и это плохо, учитывая, что до слушания осталось несколько часов. — Это не из-за того парня случайно? — она оглядывается, и я понимаю, что мужчина вновь в поле зрения. На этот раз в его руке стаканчик с наклейкой знакомой и находящейся неподалёку кофейни. Видать, уже успел ознакомиться с районом. Посещение полицейского отделения отняло у нас не больше сорока минут, так что вполне логично, что ненавистный адвокат еще ошивался на улице, потому что грузовая машина так и не отъехала. Нет, это он, точно он. Не может быть не он. Я точно его знаю. Это случилось на момент обучения, курсе на третьем или около того. Кто-то должен был поехать на конференцию от лица университета, и, разумеется, отбор счастливчика был тем ещё испытанием. Все осознавали важность мероприятия — огромное количество известных, успешных и, чего греха таить, влиятельных в юридических кругах лиц исторически присутствовали на таких конференциях. Не от того, что просто хотели послушать публичные выступления, ну, разумеется, нет! Такие приезжают каждый год и всегда с одной целью: они ищут стажёра. Вот отчего одна только мысль о поездке уже вызывала в стенах университета дикую конкуренцию. Получить приглашение на работу на старших курсах — это не просто мечта. Это натурально билет в жизнь. Потому что… Потому что, не получив такого билета, шансы на достойную зарплату и приличное место тают быстрее, чем дешёвое мороженное на горячем асфальте. Одна уже возможность показать на конференции нос дорогого стоит. Её дают не всем. Так вышло и со мной. Поначалу миссис Лонг — закоренелая престарелая брюзга — отказала мне, стоило ей изучить тему исследования. — Это хорошая идея, Агата, — попробовала она потрепать меня по руке, которую я одёрнула прочь, — но с ней у нашего университета маловато шансов. — Отчего же? — Видишь ли, — миссис Лонг обошла рабочий стол и, сдерживая старческий кашель, медленно опустилась в кресло, — люди по природе своей сердобольны. Они любят счастливые истории, любят, когда закон справедлив, но не слишком-то строг. Никто не хочет оказаться на скамье подсудимых, но мало кто избегает в мыслях подобной случайности. — Что вы собираетесь этим сказать? Я знала, что. Прекрасно знала. От того и злилась, от того мне и хотелось, чтобы миссис Лонг имела совесть высказаться без увёрток. — Люди любят адвокатов, Агата, — исполнила она моё желание как будто обиженным тоном. — И если закон — это родитель, то дети его вернее предпочтут пряник, нежели кнут. Видят святые, хороший студент не стал бы спорить с ней. Грубый голос и сдвинутые кривым домиком брови более чем красноречиво объясняли, что продолжать спор с миссис Лонг — абсолютно неразумная затея. Да только хорошей студенткой меня сложно было назвать. — Поняла вас, — готова поклясться, что глаза мои сверкнули, когда я старательно и с холодной гордостью выпрямила спину. — Если у меня будет ребёнок, я обязательно дам ему пряник, когда он ткнёт головой в песок вашего… представим, что внука. Ждать логического завершения разговора я не стала. Так и развернулась, оставив женщину тешиться с чувством оскорбления. Возможно, я бы не решилась на это неприкрытое хамство, если бы не была уверена в том, что дальше стен аудитории миссис Лонг наш разговор не потащит. Какой бы порой упрямой она ни являлась, разносить обиду, подобно эмоциональному ребёнку, было попросту не в её духе. Так что я не была смелой, я просто воспользовалась ситуацией. Впрочем, может, и не зря говорят, что подобное тянется к подобному. Поначалу на конференцию решено было отправить Келли Сандерс — выскочку курсом старше, с дивно утопичной речью о планах для программы «перевоспитания преступников». Совершенно не удивлена: полная виниров улыбка и невинные светлые кудри делали из Келли добрую пай-девочку, отчего слушать ее оптимистичные доклады, конечно, хотелось. Больше мне сказать о ней нечего, я слишком плохо знала эту девушку, чтобы судить, разве что могло показаться, что она слишком расчётлива для блюстителя правовой системы, но не сильнее, чем добрая половина всех студентов. Однако примерно за пару дней до объявленного события случилась до нелепости закономерная ситуация: Келли заболела. Вернее сказать, так объявили официально. На деле же, она внезапно покрылась сильной аллергической сыпью, да так, что ей действительно пришлось слечь в медицинский корпус. И лишь по рассыпающимся, словно семена из дырявого мешка, сплетням сложилось предположение, что кто-то окропил постельное бельё Сандерс соком ядовитого плюща. Стыд и позор всем подопечным юридического крыла — преступление осталось нераскрытым. Соседка Келли как раз уехала с родителями в горы на неделю, комната их находилась на седьмом этаже, а ключей ни у кого больше не оказалось, как, собственно, и врагов у самой студентки. И, возможно, я была бы чуть дольше заинтересована этим вопиющим происшествием, если бы на следующий день мне не поступило предложение более интересное, чем искать в стенах студенческого городка коварного собирателя ядовитого плюща: миссис Лонг заявила о том, что выставила на замену мою кандидатуру. — Только ради того, чтобы ты не преследовала в будущем ни меня, ни моих бедных правнуков, — категорично заявила женщина прежде чем снисходительно усмехнуться, потому что, уверена, такой широченной улыбки на моем лице не видел ещё никто и никогда. Так судьба отправила меня в Нью-Йорк. Я ворвалась в щедрые объятья города-миллионника, словно малое дитя, очутившееся в сказочной стране ОЗ. В каждой улочке, на каждом шагу, напротив каждого отражения из зеркальных окон очередной уходящей в небо башни я видела возможности. Впервые оказавшись в Манхэттене, протоптав тротуары Бруклина и проводив взглядом, как ночь зажигает новые краски на Эмпайр-стейт-билдинг, я твёрдо решила, что, чего бы мне это ни стоило, я сюда вернусь. Казалось, будто ничто уже не разрушит превосходное в своей идиллии первое впечатление, но как же, чёрт подери, я ошибалась. Заявленная конференция состоялась на следующий день. Я ни капли не волновалась не только вопреки, но и в особенности от того, что куратор моя оказалась права: людское представление о справедливости и правосудии размылось донельзя. А значит, тема моего выступления должна принести хоть какой-то свежий ветер. Поднимаясь на трибуну, я чувствовала не менее нескольких сотен взглядов за спиной. Жадных до осуждения, заранее предвзятых и лишь нескольких заинтересованных. Выделиться на фоне общей толпы хотели все, ведь от этого во многом зависела будущая карьера. — На днях мне попалась одна статья, — с непривычки голос дрогнул, а затем ровно прокатился по затихнувшей аудитории, — её написала Эмили Бейзолн, выпускница Йельского университета. Думаю, большинство из присутствующих о ней наслышаны, но для тех, кто, возможно, не знает, я расскажу: по статистике количество осуждённых в США превышает два миллиона человек, а число людей, которые когда-либо получали судимость, практически равняется выпускникам колледжей, — мимолетно улыбаюсь, разбавляя речь ремаркой: — не путать со свободным образованием. Где-то натянуто мелькнул циничный смешок. Шутить должным образом я никогда, пожалуй, не умела, но, говорят, что можно и гризли заставить балетную пачку нацепить, так что всё-таки попробовала. Сработало или нет, не знаю, но мнимая уверенность придала вполне реальных сил. — Так вот Эмили считает, что высокий процент целиком и полностью заслуга прокуроров, а точнее, сделок со следствием, которые предлагаются заключённым и облегчают их жизнь за решёткой, — поднимаю взгляд выше, чтобы голос стал громче, — я думаю иначе. Это верно, что достаточная часть детективов, следователей и прокуроров использовали такие сделки, но давайте честно признаемся самим себе, что те, кто действительно заинтересован в них — это адвокаты. Тишина, прерываемая лишь незначительным шёпотом, подбадривала меня. В тот день на мне был потрясающий костюм тёмно-синего оттенка, выцепленные на распродаже брендовые туфли на десяти-сантиметровом каблуке и вполне заметная брошь от Тиффани — подарок на школьный выпуск. Я чувствовала себя ничуть не меньше, чем самая настоящая первая леди. Мне понравилось. Я поверила, что испортить момент попросту невозможно, когда в первом же ряду, словно выброшенная существовать собственной жизнью, резко взлетела чья-то рука. Не подавая виду, я осторожно сместила взгляд, заметив, что к руке прилагалась целая голова и даже вполне живое человеческое тело, представляющее собой какого-то бестолкового парня. Бестолкового хотя бы потому, что действительно воспитанные молодые люди должны иметь хоть какое-то уважение к выступающему и дождаться окончания речи, прежде чем показывать всем и вся свои руки. — «Почему же?», — наверняка спросите вы, — продолжила я, игнорируя и бестолкового парня, и собрание из его головы, вздернутой в воздухе руки и расслабленно заполняющего кресло туловища, — ведь, казалось бы, цель адвоката в оправдательном приговоре, а не меньшем сроке заключения, не правда ли? Ответ на удивление прост, и, чтобы получить его, достаточно поставить себя на место преступника. Гипотетически, разумеется. Вы бы заплатили адвокату, при наличии которого получили бы срок ничуть не меньший, чем без него? Сомнительно, верно? Это, и тот факт, что любой заключённый проводит с адвокатом больше времени, чем с рядовым представителем обвинения, не должны оставить сомнений, что «сделка со следствием» не больше, чем инструмент в руках большинства правозащитников. Итак, цель моего выступления: разделить понятия «сделка со следствием» и «правосудие», потому что с каждым днём…. Вздёрнутая рука не опускалась, даже когда я тактично прокашлялась и посмотрела прямиком в наглые голубые глаза бестактного молодого человека. Он сразу заметил это, потому что в ту же секунду линии губ коснулась до раздражения самодовольная улыбка. А уже через минуту наши гляделки заметил и весь первый ряд. Делать было нечего, цирк требовалось закончить немедленно. — У вас есть вопрос? — Да, — качнул тот своей бестактной головой, — есть. Горячее, как свежая лава, раздражение всколыхнулось до ключиц и медленно поползло вниз, неохотно остывая. Улыбка моя приобрела откровенно-доброжелательный оттенок. — Что ж, это прекрасно, — кивнула я, незаметно царапая лакированное дерево кафедры, — и я обязательно отвечу на него после выступления. Еще раз прокашливаюсь, надеясь поставить точку в этом странном диалоге, а для большей наглядности отворачиваюсь, уделяя внимание другим слушателям. — В чём проблема сделать это сейчас? — голос нахала свёл усилия на ноль. Шёпот в зале усилился. Какой бы неслыханной дерзостью не являлось поведение этого человека, умение достойно выйти из ситуации оценивали не с его стороны, а с моей. Проигрывать в такие моменты запрещено. — Представьтесь, пожалуйста, — собрав в кулак остатки контроля, не попросила — потребовала я. — Александр, — по голосу да и внешнему виду негодяя чувствовалось, что он ни капли не смущён тем, как на нас пялится буквально несколько сотен человек. Я могла предположить, что это доставляет ему своеобразное удовольствие, пусть и спорное, поскольку не совсем понятно, как такой человек надеется в будущем найти приличную должность с таким-то поведением. Имя запомнилось легко. Оно было странноватое и отдающее каким-то европейским, практически греческим оттенком. Такое захочешь — не забудешь. — Я внимательно слушаю ваш вопрос, Александр. Когда-то ещё на первых курсах, когда мы изучали ораторское мастерство, я услышала, что кафедра служит своеобразным психологическим щитом для выступающего. Воспоминание об этой детали заставило меня выступить вперед и выйти за её пределы. Это произошло по наитию, как должное. Думая об этом сейчас, я понимаю, что уже тогда мне до такой степени хотелось поставить нахала на положенное ему место, что я готова была пожертвовать личным комфортом, но доказать ему, что не страшусь аудитории ни в каком из её видов. Даже самом навязчивом. Молодой человек оценил жест. Он как будто одобрительно хмыкнул, однако надолго зацикливаться не стал. Видимо, уж очень прожигал его вопрос. — Как же расследования, в которых лишь в обмен на сделку со следствием преступник раскрывает детали дела? — поинтересовался наглец. — Например, где он спрятал улики или орудие преступления, ну или на худой конец… — Да, верно, — воспользовавшись моментом, я перебила его, чувствуя полное превосходство и контроль. Наглец сам подкинул камней, тянущих его вопрос на дно. — Об этом я тоже рассчитывала поговорить. Так называемый обмен, о котором вы упомянули, есть ничто иное как заведомая манипуляция полицией и следствием. Некоторые преступники уже на первом диалоге с детективами выставляют условия, на основе которых они согласятся дать показания. Они знают, что получат более мягкое наказание за свои деяния, если признаются, где спрятаны улики. И где здесь правосудие? — А семьи жертв, которые хотят знать правду? — настаивал Александр. — Они тоже должны довольствоваться молчанием, только потому что наказание преступника ставится превыше самого расследования? — Вы узко мыслите, Александр, — я буквально чувствовала, как крепнет под ногами пол, — но я задам вам ответный вопрос: вы так не верите в полицию Соединенных Штатов, что считаете, будто без участия преступника они неспособны хорошо справиться со своей работой? Я и не заметила, насколько хрустальная тишина повисла в зале, пока не услышала эхо от своего же вопроса. Мы смотрели друг на друга примерно с минуту, грудь моя вздымалась от частого и глубокого дыхания, пальцы ладоней словно оледенели. Я надеялась и молилась, что на этом всё закончится, ведь вступить в спор после озвученной реплики означало буквально перечеркнуть себе же карьеру. А я держалась. Я всё ещё держалась. Молодой человек изменился в лице, что придало мне дополнительного ликования. Я решила, что блеснувшая в глазах строгость — это признание собственного провала, и уже собралась продолжить собственную речь, подогретую столь победными дебатами, когда он спокойно ответил: — Вот когда перестанете играть в юриста и станете им в действительности, сами ответите на этот вопрос. Бросив равнодушную фразу, словно объедки домашнему скоту, еще недавно улыбающийся нахал холодно поднялся со своего места и покинул аудиторию… Выдыхаю, стирая воспоминания, подобно надписи на доске сухой губкой. Прошло столько лет, а история не отпускает меня, я лишь обманываю себя, что почти забыла тот день. Теперь же этот человек не только вернулся, напомнив о нем, но и решил, что сможет вот так вот просто устроиться в соседнем офисе? Да чтоб ему на стуле от геморроя не сиделось! — Что такое? — голова Рэйчел металась, как фигурка в автомобиле, девушка всё время старалась ничего не упустить, но наверняка заранее чувствовала, как августовский воздух вновь нагревается по Фаренгейту. Второй раз я этот шанс не упущу. Двигаюсь вперед, утягивая Линд следом. От неожиданности ассистентка ойкнула. — Идём, пообщаемся, — бросаю на середине пути. — Я не эксперт, но ка-а-а…жется, — она растянула слово, запнувшись о бордюр, и лишь моя ладонь удержала девушку от падения, — кажется, что момент не подходя… Неподходящий момент был тогда, когда наглец подписывал документы на аренду помещения, а это напоминание о потерянных приоритетах. К тому моменту, когда мы поравнялись с представителем «хам типичный», он уже выкидывал стаканчик от кофе в урну и уходящим взглядом смотрел, как рабочие вытаскивают из грузовика последние коробки. Его ладонь периодически сжималась, но лицо было расслаблено. Судя по всему, думать «хам типичный» всё-таки умеет. В любом случае, конкретно сейчас он выглядит как человек, уходящий с головой в собственные мысли. Чувствую, как Рэйч неловко царапает мое запястье, надеясь, что я послушаю её и позволю увести себя. Как бы не так. — Александр, если не ошибаюсь? — не позволяю ассистентке перехватить ладонь обратно и складываю руки. Готова поклясться, что прямо за спиной она строит умоляющий щенячий взгляд с призывом не сильно офигевать от моей наглости, так как не очень-то утешает, с каким непониманием «хам типичный» оглядывался то на меня, то куда-то назад. С несколько секунд взгляд этот сохранялся, но уже в следующее мгновение мужчина осторожно прокашлялся и как будто автоматически потянулся руками к рубашке, словно хотел поправить галстук, которого, к слову, на нём и не было. — Прошу прощения, — он опустил ладонь, — если вы хотели записаться на консультацию… Удивительно, что голос его сохранился таким же, как я помню. Холодный, полный неприкрытого равнодушия. А вот сам он меня явно не узнал. От этой мысли внутри неприятно щёлкнуло. — Не надейтесь, — каблук проваливается в плитку, и приходится сделать шаг назад, чтобы сохранить не только равновесие, но и достойный вид, — я здесь не за этим. Другим свои консультации предлагайте. Желательно не в этом месте. Он прищурился и изменил положение, теперь совсем внимательно, я бы сказала, оценивающе оглядывая меня. Во взгляде мужчины ещё была заметна неопределенность, но более чем уверена, что каждая секунда служила дополнительной мотивацией вспомнить, что когда-то мы уже встречались. Только вот он ей не воспользовался: — Не могу сказать, что у вас запоминающаяся внешность, — где-то за моей спиной от такого хамства охнула Линд, — так что будет честным спросить: мы знакомы? Он еще и разговаривать не умеет! Да какой из него адвокат? Бракоразводный? Но ровно тем замечанием, которым он, по видимому, планировал меня оскорбить, он сам же и выкопал себе яму. Второй раз за наши встречи. — Не настолько близко, как вы думаете, — оправляю локон за ухо и показываю столько снисходительности, сколько позволяет эмоциональное состояние. Представляюсь четко и строго: — Агата Харрис. Прокурор штата Нью-Йорк. И судя по вывеске, которую вы собираетесь здесь повесить, незнание моего имени не играет в вашу пользу. «Хам типичный» усмехнулся и зарылся пальцами в волосы. Не знаю, как это принято у мошенников, но он определённо не страшился моего соседства. — Теперь вот знаю, — к его взгляду вернулась прежняя сосредоточенность, — что с того? И чего ты хотела этим добиться? Желание заявить о себе уже не казалось таким превосходным, скорее, оно выглядело глупым и едва ли недетским. Незаметно смещаю взгляд на Рэйчел, которая с привычной ей природной робостью понемногу мялась на месте, очевидно, желая усмирить мой пыл. И чего я взъелась? А ну как это действительно не тот парень? Да какая разница, тот или нет. С чего бы мне так реагировать? Агата, где твой стержень? — Забудьте, — выплевываю слова, словно они могут обжечь собственный язык, — идем, Рэйч. Волосы ударяют по лицу, так резко я развернулась на месте. Ладонь Линд, которую я тяну за собой, успокаивающе мягкая, но это как-то особенно не работает. И даже теперь, когда я сама оставила воображаемое поле битвы, внутри ничего не утихло. Почему? Что не так? Это чувство не оставляет меня. Настолько, что шаг все ещё слишком скорый, и Рэйчел приходится почти бежать следом. Быть не может, чтобы это был другой… Он ведь откликнулся на имя. Это дурацкое имя с закосом на греческую мифологию! — Постойте. Мужчина не требует, скорее устало бросает слова вслед. Я привыкла называть себя человеком сдержанным, но от лёгкого стыда к лицу подступает краска. Потому что если я ошиблась… До чего же глупый диалог. Однако, когда я оборачиваюсь, с предположением, что мужчина решится что-то добавить, не происходит совершенно ничего. Кроме того, что взгляд его останавливается на нас, а брови хмурятся, однозначно заявляя, что «хам типичный», вероятнее всего, сделал какие-то собственные выводы, посвящать в которые нас не собирался. Нет, это уже даже как-то несмешно. — Идём, — повторяю и отпускаю ладонь Линд, окончательно скрываясь за входными дверьми, ведущими в холл. Сомнений больше нет — да будь я проклята, если это не один и тот же человек. О том, что лицо горит совсем очевидно, понимаю, когда воздух в груди заканчивается, и я задыхаюсь от слишком активного шага. Разумеется, что-то подобное не может скрыться от внимания моей помощницы, которая слишком уж бредит всякими новомодными детективными сериалами, а от того и в реальной жизни порой чересчур тщательно старается подметить каждую, пусть и самую незначительную мелочь. Отчасти это полезно, так как именно подобное рвение добавляет Рэйч особенно ценной скрупулёзности, которая, по моему мнению, просто необходима работнику её положения, однако, когда речь заходит о личном… Вот тут взгляд Линд не такой уж желанный, поскольку если эта девушка применит все свои способности, то может и в душу заглянуть. До сегодняшнего дня меня это не пугало, так как последние несколько лет я прекрасно жила, не имея необходимости обладать душой, но сейчас… Придётся объяснится. Ты вела себя, как старшеклассница, а не юрист. — Когда-то он сделал мне замечание, — рассказываю, едва мы подходим к лифту, — совершенно глупое и несправедливое, но перед огромной аудиторией. — Я ведь не спросила. Мне и оглядываться не нужно, чтобы по голосу слышать, как Линд улыбается. Чаще всего это успокаивает меня, но не сегодня. Сегодня я никак не могу выкинуть из головы собственное глупое поведение, которое навязчивой манией бьет по сознанию с мерзким шёпотом в мыслях: «Ты совершила ещё одну ошибку, ещё одну, ещё одну… ещё…» — Но ты спросишь, — поправляю волосы. Раздражение накатывает с новой силой. — Да дурак бы заметил, как я себя вела! Ничего. Ничего, это я от неожиданности. В следующий раз такого не повторится. Тянусь правой рукой к кнопке вызова, когда на запястье левой ложится ладонь ассистентки. — Агата, — мягко, но с нажимом произносит. Замираю и оборачиваюсь, страшась, что в глазах моих слишком легко прочитается растерянность. — Ты в порядке? Киваю, борясь с желанием покачать головой. Не в порядке. Я определенно не в порядке. Это была смешная короткая встреча, а меня всю трясёт, в душе мерзко, погано и дико хочется закричать, вернуться, вцепиться в рукава этого человека и громко-громко заявить ему прямо в лицо, что он не имел никакого права так со мной разговаривать. Что когда-то он был неправ. Я — Агата Харрис, прокурор одного из крупнейших штатов, моё слово — вес; моё мнение — почти закон; я никогда не ошибаюсь… Я…. я…. я столько всего добилась… Почему именно теперь это выглядит таким незначительным? Что такого поменялось от его появления? — Тогда какая разница, что когда-то кто-то сказал? — мне показалось, что Рэйчел сжала сильнее мое запястье, так изменился ее голос. — Не знаю, что именно мог наговорить случайный знакомый, но всё это неважно, если бы не задело тебя. А тебя задело, так ведь? Удерживаю в легких воздух и открыто смотрю в её глаза, чтобы не подавать виду, насколько та права. Ответ, к которому я нисколько не готова, не собирается созревать в моей голове. Но и без того я понимаю, что Линд говорит верно. Верно почти во всем. Меня действительно вывел из себя этот инцидент, но ненавистен он не тем, что вообще состоялся. И не тем, что меня опять задели какие-то слова из прошлого. Самое раздражающее в этой ситуации не появление незванного адвоката, да ко всем дьяволам его! Меня бесит то, что глубоко в душе я разозлилась от совершенно другой вещи, и я со всей откровенностью не понимаю, почему это трогает настолько сильно. Я разозлилась от того, что после своей же выходки он посмел меня не узнать. Или же, что ещё хуже, сделал такой вид.