Только бесовщина в городе

       Слава мне никогда не верил. Относился к моим словам скептически, говорил, что я выдумываю, что нет никакого потустороннего мира. А сейчас я сижу в его квартире и вытаскиваю гвозди из порога; время от времени кидаю взгляд на куриную лапку, обмотанную чёрными волосами, и слушаю странное сладострастное бормотание из комнаты. Поглядываю на лестничный пролет, боясь, что появится его демоническая возлюбленная, и всё думаю: как же дошло до такого?.. Это началось месяц назад. Он внезапно объявился у порога моей квартиры и заявил, что влюбился. Я растерялся и опешил. Решил, что издевается, но только Слава так себя вёл, что сомнений никаких не оставалось  — действительно, кажется, влюбился. Был на удивление спокойным и счастливым, умиротворенным. Я давно его таким не видел, даже зависть слегка кольнула, но новость эта во многом вызвала долгожданное облегчение. Я его поздравил, а поведению, слегка странному, значения особого не придал. Славу я знал не первый год: помнил ещё с детства, хотя виделся с ним тогда пару раз от силы. Он меня всегда раздражал, и узнавать его лучше я желанием не горел. Но за последний год мы сильно сблизились. И вот за это — за то, что я сижу на холодном полу прихожей; за то, что Слава в соседней комнате бормочет; за то, что теперь он мне почти семья, — за всё это сумасшествие мне стоит благодарить своего лучшего друга и по совместительству племянника Славы — Вадима. На третьем курсе Вадик решил устроить некое подобие вечеринки в квартире Славы, когда тот уехал по своим личным делам и разрешил ему позвать пару друзей. Идея ужасная, но я и не думал его отговаривать. Был наглым и каким-то до одури дерзким: квартира-то не моя. Дядя тоже не мой, так что с меня все взятки гладки. Сейчас, вспоминая, хочется головой о холодный кафель остудиться. Вадим позвал человек двадцать. Мы закупили алкоголь, заказали еды (даже торт). Собрались все в квартире Славы и вели себя, мягко говоря, весьма шумно и безответственно. Соседи приходили жаловаться раза два, всё грозились вызвать наряд, и после каждого их визита мы немного подуспокаивались. Бессовестные, что с нас взять, но клянусь, — было в этом больше наивного и напускного, чем нахального. А потом эти самые соседи позвонили хозяину квартиры. Нас, конечно, не уведомили, иначе какая это вендетта, и в четыре утра приехал Слава. Я его и так помнил, но, учитывая, как по-хозяйски он ходил по квартире, не узнать в нем его самого казалось невозможным. Я был уже пьян, но пить не переставал, находясь именно в том состоянии, когда еще не плохо, но пока и не очень хорошо. Он зашёл на кухню с нечитаемым выражением лица: думал, наверное, как племяннику своему садануть без лишних свидетелей. Прошёл к Вадиму и спокойно, даже с приподнятым настроением, сказал: — Уже четыре утра, Вадик, гостям пора. Вадик, пьяный, принялся гостей домой отправлять, и все они стали собирать свои сумки, бутылки, туфли, сигареты, брошенные тут и там, и бог знает что ещё. Я продолжал сидеть на кухне, потому что я-то ведь лучший друг. Могу и на ночь остаться, хотя дом у меня неподалеку, но Вадик говорил, что могу. Раз могу, то и останусь. Так я пьяный рассуждал, поэтому со слегка плывущим взглядом за этими несчастными чукотскими детишками наблюдал и совсем им не завидовал: на улице ведь зима, а тут тепло и еда, и даже салат с чипсами. Не отдельно, а прямо вместе. Чипсы в салате, я влюбился. Славик, завидев, что я никуда не спешу, присел за стол, напротив меня, и с пару минут вглядывался, а затем уточнил: — А мы, случаем, не знакомы? Я поспешно допил свой ром с колой и принялся дружелюбно кивать, даже не понимая, что мне хватит, что еще одна капля уже будет лишней. — Еще шесть лет назад виделись. Я Митя! Он нахмурился, вспоминая, а потом уверенно, даже ехидно, заговорил: — Ааа, тот самый Митя... Экстрасенс, — я закатил глаза и вспомнил, почему Слава меня бесил, — ну ты и вымахал, Митя. — Конечно. Знаешь, сколько мне лет уже? — Догадываюсь. Четырнадцать? — Он подпер рукой лицо и стал в открытую надо мной издеваться. — Очень смешно, Вава. Двадцать один уже. И никакой я тебе не экстрасенс, придурок... Я вообще, видимо, не соображал. Вадик постоянно Славу Вавой звал. Или Вячей. Вава то, Вава сё, и я на пьяную голову его тоже так назвал, ещё и придурком, причём даже значения этому не придал, а его брови вверх поползли — то и дело казалось, что он вот-вот засмеется. Бутылку Слава от меня отодвинул, а еду, наоборот, ближе подтолкнул. Я стал поедать салат, а люди сновали туда-сюда, бесчисленное множество раз прощаясь со мной и с хозяином квартиры, которого видели впервые, но решили уважить. Я помню, что нёс околесицу, но себе таким умным и классным казался. Вадим, что-то ища, забежал на кухню, но сразу о своей цели забыл, присел и тоже себе налил, жалуясь на личную жизнь: — Нет, я не понимаю... Я же всё для неё, Митя. Она меня не любит, одни козлы ей нравятся, — ткнул пальцем в своего дядю, — такие, как Слава! Я понимающе кивнул, вообще не обращая внимания на оскорбленного, добавил: — Да они каким-то магнетизмом обладают. Клянусь, я вижу их ауру. Вон, у него она фиолетовая! — Вадик стал щуриться, но ничего, видимо, не заметил. — Причём не просто фиолетовая, а какая-то сексуально-извращенски фиолетовая, м-да, — и снова выпил. Слава скосил непонятное мне выражение лица и, пристально смотря, совершенно ровно выдал: — Да тебе башню от выпивки снесло, сопля. — Ничего не снесло. И не сопля я, говорю же, двадцать один мне, скоро уже двадцать два. Совсем память, что ли, не фурычит... — Да что ты? Наглая сопля, — добавил он, но я уже побрел в комнату, так как диалог себя исчерпал. Улегся спать, совсем позабыв обо всех правилах приличия. Диван в квартире стоял всего один, и мы с Вадимом его благополучно заняли. У меня даже слов не находится, чтобы описать такую выходку, — хозяин квартиры вынужденно лёг на пол, ему ещё и одеяла не хватило. Всё, что происходило ночью, я помнил явственно, чуть не умер со стыда, но Слава мне и слова в упрёк не сказал, только удивлялся, что похмелья у меня нет. Мы после этого случая стали чаще общаться, и если шесть лет назад он совсем не воспринимал меня всерьёз, то после нашей новой встречи я уже мог составить ему хорошую компанию. Издеваться он так и не прекратил, но я больше ему ничего не доказывал. Три раза в неделю мы вместе играли в бадминтон, а после я ночевал в его квартире. Лучшими друзьями нас вряд ли назвать, но я всегда мог на него положиться. И вот месяц назад он заявился ко мне и сказал, что влюбился. Я должен был заметить раньше, что с ним происходит странное. Он, конечно, мог найти девушку, мог полюбить, и несмотря на то, что это неожиданно и сбивает с толку, это нормально. Но я заметил поздно. Он, всегда крепкий и сильный, стал стремительно худеть. Осунулся, под глазами залегли синяки, и весь казался не просто уставшим, а иссохшим. Был на себя не похож, будто не ел и не спал, хотя утверждал обратное. Как ни странно, Слава собственных изменений не замечал: если спросить, питается ли он, отвечал, мол, да, его суженая ему готовит. — И что готовит? — Всё любимое. — Вава, и что же это? А в ответ всегда тишина или неясное мычание. Девушку я его, кстати, никогда не видел, даже на фотографиях. На вопросы, как они познакомились, лишь совершенно непонятное: "Она меня сама нашла". А потом он и вовсе пропал. Со мной практически не виделся и на звонки отвечал через раз, зато мог позвонить глубокой ночью и нести совершенно пугающие идеи. Говорил, что кровь у него не красная, как у всех и меня, в частности, а колючая; что волосы его на самом деле наоборот растут — не из корней, а корнями вниз, и понимай ты это как хочешь. А ещё, что если в глаза долго смотреть, то он там двери видит, а в чьи глаза — так и не говорил. Но самое удивительное — наутро он всё отрицал, а звонка я в журнале вызовов так и не находил. Сказать, что испугался, — вообще ничего не сказать, но меня таким удивить было уже сложно, потому что я с детства видел и слышал то, чего другие не могли. Меня мало кто понимал, родители часто водили по врачам, поэтому с годами я перестал об этом кому-либо рассказывать. Но Слава знал, хотя толку от этого ноль. Он никогда мне не верил. Я понимал, что шансы невелики, но всё же собрался и пошёл к нему. Когда увидел, даже устыдился своей плохо скрытой реакции. Он стоял в дверях почти прозрачный, с искусанными губами и совершенно неправильной в связи со всей ситуацией улыбкой на лице. Вёл себя почти как обычно, даже был рад встрече, и я решил попытать удачу. Сказал ему, бережно подбирая слова: — Вава, ты знаешь, мне кажется, что происходят... Происходят какие-то очень странные вещи. Ты сильно похудел, прямо лица нет... И звонки эти по ночам. — Да перестань же, Митя. Я сплю по ночам, зачем мне тебе названивать, — скосил наивное выражение лица, будто с психом разговаривает. — Тем более в телефоне никаких исходящих. Ты придумаешь, как всегда, и сам себя убедишь. — Да поверь же мне, честное слово, ты звонил... Да черт с этими звонками! Ты же весь прямо умираешь, блин! — привстал, махнул широко в его сторону, пытаясь придать вес словам. — Все хорошо. — Ты ходил к врачу? Когда ты ел, когда в зале был? — Все хорошо, Митя. — Как появилась она, ты сам не свой. Как за месяц можно так поменяться?! — Да перестань уже! — хлопнул по столу раскрытой ладонью, и я подумал, что она наверняка теперь саднит. — Сказал, нормально всё, какого черта ты пилишь мне мозг, Дима? Я ненавидел, когда меня называли Димой. В детстве, когда я плохо себя вёл, мама говорила: "Сегодня я тебя не люблю, Дима". И я, шокируемый таким откровением, ревел ещё сильнее, невольно заставляя любить меня ещё меньше. Но он об этом не знал и знать не мог, а если бы знал, ни за что бы так не сказал. Я уверен. — Никакой я тебе не Дима... — не растерявшись, с таким же раздражением. — Пошёл ты к чёрту, Слава. Сам разбирайся с этим дерьмом. Только хорош мне звонить через ночь и трещать про какие-то двери в глазах! Я забрал свой рюкзак, оставил недоеденное овсяное печенье и ушёл, бросив напоследок излюбленное: "Придурок". Ночью он вновь мне позвонил. Я отключал звонок четыре раза, ставил на беззвучный режим, а когда из любопытства заглядывал в телефон, — видел входящий от него. Это больше не могло продолжаться, я не сумасшедший, в конце концов. Принял вызов, а на том конце раздалось странное хрипение, словно он пытался, но не мог нормально дышать. Позвал его пару раз и услышал женское бормотание. Я ни слова разобрать не мог. Она говорила на непонятном и вполне возможно несуществующем языке, а потом стала кричать и словно бить что-то. Позже я догадался, что била она телефон Славы о пол. Заснуть я так и не смог, весь день ходил сам не свой, и сейчас удивляюсь, что так долго до меня очевидные вещи доходили. Я должен быть рядом, там же не иначе как бесовщина полная творится. Подумаешь, он не верит мне, плевать! Зато в порядке будет... Ближе к вечеру поспешил к Славе и вновь нашёл его в квартире, словно он вообще не работал, а целыми днями дома сидел. Он вновь встретил меня со странной улыбкой, приветливо поздоровался и предложил чай с печеньем, будто забыл о нашей ссоре и ночном разговоре. Я не стал больше наседать, попросил только присесть и подождать, пока я кое-что проверю, и стал метаться по квартире в поисках сам ещё не понимая чего. Спустя полчаса выдохся, закинул голову и наткнулся взором на вытяжку. Я уже знал, что догадки мои верны, а когда достал оттуда куриную лапку, обмотанную чёрными волосами, — совсем дар речи потерял. Внутри был странный сверток с ногтями, и всё это зрелище вызывало тошнотворное омерзение. Слава продолжал улыбаться, ничего не понимая, и тогда я осознал, как ему тяжело. Мне стало ужасно жаль, ужасно стыдно, захотелось обнять его крепко-крепко, а потом желательно увести оттуда и накормить нормально, а не проклятым печеньем. Но медлить было нельзя. Попросил его выйти из квартиры, а он не смог. Я проверил порог, а прямо перед дверью — вколоченные гвозди. И вот, представьте, сижу я на холодном полу, достаю эти самые гвозди, и слушаю бормотание несчастного Вавы из комнаты. Дверь входная открыта настежь, и я не могу передать, как же мне страшно от мысли, что может появиться Она. Никаких инструментов я не нашёл, поэтому доставал их всеми подручными средствами. Вилки, ножи, ключи — всё шло в ход. Несколько пальцев себе отбил, но управился минут за двадцать. А потом, собрав все это мракобесие в пакет из "Пятёрочки", потащил Славу во двор. Было уже далеко за полночь, на улице — тишина, прохладный ветер и мы вдвоём. Гвозди я закопал у случайного дерева, а лапку с ногтями принялся жечь. Но просчитался — ничего не изменилось. Он как и был одурманенный, так и оставался. Я начал нервничать. Причём сильно и серьёзно, вариантов было только два: либо я что-то упустил, либо он и правда влюблен. Не знаю уж, какой хуже, но проверить нужно оба. Вновь откопал гвозди. Решил, что их тоже надо предать огню, но результата никакого, и я снова их закопал. В этот раз на новом месте. Ногти мои почернели, и я уже понимал, что пальцы на следующий день начнут нарывать гноем. С каждой минутой сомневался в себе и своем рассудке всё больше, а Слава и вовсе не соображал, что происходит. Все рассказы бабушки мелькали бешеной каруселью у меня в голове, пока я не выцепил одно воспоминание. Должно быть ещё что-то. Я нахмурился в смутной догадке, подошёл к Ваве и взял его руки. На пальцах — ничего, и тогда я оттянул ворот его футболки вниз. На шее висела цепь с каким-то кулоном. Я зажмурился, мысленно ставя на кон всё. Это моя последняя догадка, больше я не знал, как быть. Поддел застежку пальцами и аккуратно снял — он даже не сопротивлялся, стоял как тряпичный и просто наблюдал за мной, а когда я окончательно его избавил от этого омута, отмер и неверяще произнёс: — Что это было?.. Смотрел осоловело на кольцо в моих руках, подвешенное на цепи, и неосознанно тёр красный след на своей шее. Я сжал в кулак серебро, а потом закинул в огонь. Не мог поверить, что он вернулся, пришёл в себя. Я хотел убедиться, что эта чертовщина закончилась... Не знаю, может, я просто себя оправдываю, потому что дальше произошло вот что: я подошёл, схватил его грубо за плечо и произнес: — Говори сейчас же, кого ты любишь?! Не "Ты любишь её?", не "Что ты чувствуешь?". Нет. Ничего из этого. Я задавал вопрос именно так, как цитирую вам. Он, ещё не до конца отошедший от всего происходящего, посмотрел на меня с непередаваемым разочарованием. Зло прищурился, зло хмыкнул и скинул мою руку с плеча. Отошел и лишь произнёс, ухмыляясь: — Вау... как жестоко, Митя. Тоже зло. Да, конечно... Как я мог забыть. Это ведь не вся история. Четыре месяца назад мы со Славой перестали общаться. В то время меня часто посещали разные видения, и я совру, если скажу, что не боялся. Я боялся очень, по несколько дней мог не спать, не возвращаться в пустую квартиру и мучить всех знакомых, лишь бы не оставаться одному. Часто гостил у Славы и проводил с ним в эти дни гораздо больше времени, чем обычно. Порой он провожал меня домой или просто забегал посмотреть фильм, поужинать и проверить, не свихнулся ли я. Это, наверное, кажется милым, но, поверьте, обычно я вовсе не нуждаюсь в обильном внимании. И вот в один из таких дней, когда время уже близилось к ночи, а я почти засыпал, он, оставшись у меня, захотел поговорить. Начал издалека, я даже не догадывался, а меж тем смутное ощущение ужаса аккурат росло в груди. Я старался слушать его внимательно, не перебивать и не смотреть по сторонам, а в особенности — в углы. Но тщетно. Там, если прищуриться, уже стояли они — маленькие странные то ли люди, то ли нелюди. Они шагали на месте, не двигаясь, будто привязанные, и улыбались мне совершенно пугающей улыбкой. Смотрели и глаз не сводили. Я готов был бежать, а Слава в это время признавался мне в чувствах. Я оборвал его, вцепился в руки, в шею, в рубашку на груди — метался там как ужаленный и верещал про этих чертей. И тогда он тоже посмотрел разочарованно, сказал только: — Хватит. К чему спектакль, просто откажи. Я замер, но рук не убрал. Он медленно расцепил мои пальцы и встал, собираясь уходить. Я готов был на любое унижение. Вцепился в него как полоумный и молил остаться, бесконечное множество раз повторяя: "Пожалуйста". Стал плакать и тянуть обратно. Он, увидев мою истерику, обомлел. Не ушёл, конечно. Остался. Больше не злился, понял, что я не шучу, не издеваюсь, только вот поверить всё равно не мог. В три ночи того же дня мы ждали мои результаты МРТ головного мозга в частной клинике. Сидели в коридоре, молчали и даже не смотрели друг на друга. А после того, как врач вышел и сказал, что всё в порядке и обнаружена лишь маленькая киста у уха, которая, вероятно, никак о себе знать не даёт, я развернулся и бросил: — Доволен? Я не пойду к психиатру, мне поставят сраную шизофрению, а я не болен! Я нормальный, а ты, если не веришь, то не верь. Плевать, Слава. Я ухожу. Я, оскорбленный его неверием, ушел. Он, задетый моим молчанием на признания в чувствах, остался в пустом коридоре. Никто из нас не звонил и не писал после этого. Я злился и был обижен, а он, наверное, абсолютно разбит. Так прошли три месяца, а потом Вава объявился у моего порога и заявил, что влюбился. Хочет забыть старые обиды и начать с чистого листа. Да, гора с моих плеч. Я даже ему тогда примерно так и сказал, мол, это же отлично, как замечательно. А теперь он явно вспоминает всё это. Смотрит на меня с непередаваемым разочарованием вкупе с тоской. И всё потому, что я придурок. — Вава, я не... прости меня. — Надеюсь, я потешил твоё эго, сопля. Он тяжело вздохнул, присел на забор и стал массировать виски большими пальцами. Выглядел ужасно истощенным и уставшим, но зато — собой. — Эта дрянь больше не вернётся? — Не знаю... — Чёрт... Ладно, забыли. Считай, что квиты, ведь я тебе не верил, — и тихо добавил: "Прости". Позвал меня жестом назад в квартиру, но у меня не получалось сдвинуться с места. Я должен был сделать хоть что-то. — Один шанс. — М? — Еще один шанс. Весь вымученный, он улыбнулся и подошёл. Убрал прядь волос за моё ухо и хрипло добавил: — Митя, я выгляжу жалким? — Что? Нет. Конечно, нет. — Тогда зачем ты себя заставляешь? Разве я такой слабый и не способен выдержать отказ? — склонил голову набок, однако ждать ответа не стал: — Думаешь, обижусь на тебя и пропаду? Ну, расстроюсь, конечно, но всё пройдёт. Так что не стоит. Я справлюсь. — Нет же. Речь не о тебе... Он замолчал, а я буравил взглядом шнурки собственных кроссовок. — Дай мне шанс. Наверное, он вскинул брови, округлил глаза, а на губах застыла хитрая улыбка. Или, быть может, он, не веря ушам, стоял с нечитаемым выражением лица. Я не знал, потому что упорно рассматривал асфальт под нашими ногами. Услышал сверху, над ухом: — Как прежде не будет, Митя. Смотреть я буду на тебя по-другому. Буду, скорее всего, иногда ревновать, касаться чаще и вести себя иначе. Тебе будет неловко, может, даже некомфортно. Зачем же тогда? — Знаю. Всё это понимаю... Дай мне шанс. Давай, пожалуйста, начнём сначала? — Поднял, наконец, взгляд к нему, и пока он обдумывал, добавил: — Митя. Для тебя только Митя. Двадцать два, почти экстрасенс и сопля. Он прикусил губу, пару раз возвёл взор к тёмному небу, а потом, сдавшись, улыбнулся: — Слава. Для тебя Вава и для тебя Вяча.  Двадцать семь, бывший скептик и иногда дядя-козел. Я засмеялся и мысленно проговорил сотни раз облегченное "спасибо". Слава обнял меня. Я сомкнул руки вокруг его туловища и в очередной раз мысленно простонал, осознав, как же он похудел. Мы вернулись в квартиру, а то существо больше не возвращалось. Так пока и не ясно, что это было. Но странности на этом не закончились, а я получил свой шанс.