Только бесовщина в городе

             Мой город меня испытывает, мой город меня почти не любит. Это произошло четыре дня назад, спустя три недели после случая с возлюбленной Вавы. Я возвращался поздно ночью домой и, выйдя из автобуса, направился через небольшой двор к своему подъезду. Вокруг было тихо, я уже убирал свои наушники и собирался доставать ключи, как услышал позади — где-то с верхних стеблей деревьев, точно не скажу —  хруст. Не такой, когда ломаются ветки или ходишь по снегу. И не тот, что от костра, хотя, наверное, очень близко. Хруст этот, вроде смутно мне знакомый, стал формироваться в чёткие слова, а они, в свою очередь, — в большие пальцы ног; в чужие диалекты; в заверения вселиться в меня, и я всё вдруг вспомнил, потому как ни с чем в жизни этот хруст не перепутал бы. Остановился. Застыл прямо там, посреди небольшой площадки. Смотрел вперёд в надежде увидеть хоть кого-то, а рта и вовсе открыть не мог. Да и не стал бы, наверное. А потом услышал хруст вновь, и сквозь него — своё имя, но не "Митя" и даже не "Дима", нет. Я услышал "Митра" и точно знал, что обращаются ко мне, и, несмотря на страх, несмотря на застывшие ноги, — сорвался с места. Бежал, себя не помня, ничего вокруг не видя и бесконечно молясь, ни одну молитву до конца не зачитывая. Почти мгновенно оказался у дома, пальцы не слушались, а магнит на ключах, как назло, глючил, и всё это время я слышал знакомые звуки карабканья по дереву многих и многих конечностей одновременно. Вверх и вниз. Хруст. И вновь — вверх и вниз. Краем глаза уже видел, как Оно, спустившись с тополя, бежит, качаясь, в мою сторону, и бесконечно в мыслях повторял: Нет. Нет уж, нет! Нет-нет-нет-нет-нет! А Оно мне: — Твои пальцы, Митра, мои. Твои пальцы — мои, хехе-кх-х-х-х! Руки дрожали, а на тело вдруг навалилась нескончаемая усталость. Я бездумно дёргал ручку и метался на месте, то порываясь бежать дальше, то приходя в себя. Почти отдал душу Богу, но смог еле как открыть дверь с третьей попытки. Не вызывая лифта, побежал прямо по лестнице на пятый этаж, перешагивая сразу через три ступени. Закрылся в квартире на все замки, оставил ключи в скважине, выключил домофон, свет и спрятался в комнате, даже обувь не сняв. Я был шокирован произошедшим, сидел в кромешной темноте и глядел невидяще в окно, а потом, успокоившись и отмерев наконец, набрал знакомый номер, надеясь, что мне ответят. Голос его был таким бодрым и приподнятым, что секунду я даже не решался втягивать Славу во все эти бесовские дела. Но потом как на духу всё рассказал. Хотя бы потому, что про тварь эту когда-то очень давно он уже слышал от меня, и мы с ним вместе делили на двоих наши общие воспоминания давних событий. Слава молча слушал, а когда я закончил свой сумбурный непоследовательный рассказ, услышал шебуршание, будто он садится, или встаёт, или откладывает что-то в сторону. Конечно, напугал его, думал я. Он считает меня почти медиумом, а когда я выкидываю такое, остаётся только и бояться. Но не было времени извиняться за то, что вместе со мной в его жизни появляется приличный вагон необъяснимых вещей, — он вышел из дома, пообещав быть у меня через двадцать пять минут. Пару секунд я смотрел на потухший экран телефона — он так больше и не загорелся. Я запрокинул голову назад, к стене, и стал вспоминать то время, когда впервые встретил этого джинна. Я заканчивал первый класс и приехал на майские праздники к семье Вадима. То время я помню смутно, поэтому оно покадрово проносится в моей голове отдельными отрывками: полная электричка, сумки, Вадим с карточками покемонов и его добрая мама, которую мы чуть не потеряли на вокзале. Точнее — она нас. Дача у них только-только отстраивалась. Во дворе было много разных вещей и мебели, а внутри дома — темно и небрежно. Именно так, потому что деталей вспомнить сейчас мне уже невозможно. Лестница на второй этаж без перил, низкие потолки и отсутствие дневного света в комнатах. По-моему, большую часть тех выходных мы проводили во дворе, а в доме только спали. Вадим как помешанный просил играть только либо в покемонов, суть которых я вообще не понимал, либо в "Можно мороженое". Но если с первой игрой я ещё мог разобраться, то во второй нам элементарно не хватало людей, поэтому он бесконечно донимал Славу с просьбами нам помочь. Слава иногда соглашался, но уставал играть в одно и то же и упрашивал Вадика сжалиться, попробовать прятки, "Десятки", испорченный телефон или хотя бы водяного — но тщетно. Поэтому с утра до обеда мы истязали его. Он, как ведущий, говорил: — Тебе, Митя, семь прыжков кенгуру. И я обязательно должен был спросить: "Можно?" — Можно, — замученно, но по-доброму отвечал Слава, и я прыгал. В остальное время мы гуляли, искали жуков, которых я собирал в спичечный коробок, а потом показывал всем. Вадик их боялся до истерики, а вот Славе нравилось. Он ловил мне пауков с более высоких веток и приносил их, аккуратно удерживая в ладони. Научил меня есть муравьёв, и оказалось, что они кисло-солёные. Сильно я их не терроризировал, и быть может, сейчас такое кажется диким, но вспоминать эту шалость мне смешно и приятно. Мы даже обнаружили ежа в кастрюле с едой — он съел всю курицу, и я только тогда узнал, что ежи всеядны. Я был спокойным и даже немного стеснительным из-за новой обстановки, вёл себя хорошо и неудобств не доставлял. Я так думал, по крайней мере, а Слава мне потом рассказывал, что всё это правда, конечно, но с утра, например, проснувшись раньше всех, часов в семь, я ходил по дому и голосил: — Я проснулся, вставайте! И будил, собственно, всех. Слава, накрываясь одеялом с головой, сонно бормотал: — Ну всё, выспались... А Вадим завывал, мол, Митя, ну Митя, поспи ещё, пожалуйста, ложись же. По словам Славы, я отвечал ему твёрдо и безоговорочно: — Нет. Вставай и пошли во двор. И он поднимался, конечно, и во двор выходил, еле ногами передвигая и причитая, что это нам не школа, поспать и подольше можно, у него конституция тела иная и ему сон долгий нужен... Первые три дня проходили примерно так, а потом началось что-то странное. Вадим рассказывал, что их соседка одержима неким джинном — она каждую ночь после двенадцати выходит на улицу и начищает свои абсолютно чистые ворота, ни с кем не общается, а днём за двери — ни ногой. Местные дети услышали, что в ней кто-то сидит: занял её тело, а ворота моет, потому что там якобы есть грязь или чего хуже, и обычным взором этого не увидеть, но я совсем не понимал, как это связано между собой, и вскоре позабыл. В тот же день, мой предпоследний на этой даче, я проснулся глубокой ночью, потому что захотел в туалет. Пролежал какое-то время, раздумывая, и поднялся, потому что физиология во мне пересилила рассудок. Деревянный скрипучий пол холодил мои ноги. Я ступал медленно и осторожно, но слегка споткнулся о край паласа и тут же замер, боясь разбудить кого-то. Нас в комнате было всего трое, глаза уже привыкли к темноте, и я выцепил фигуру, лежащую на матрасе у шкафа. Прошёл в другой конец и стал дёргать Славу за плечо, сначала несильно, но с каждой секундой требовательнее. Мне было неловко и неудобно, но к взрослым бы я точно не пошёл — слишком стеснялся тревожить их по такому поводу. Разбудил его и попросил выйти со мной на улицу. Забавно, помню, как он стал тереть глаза, пытаясь сообразить, что происходит. У него на голове было гнездо, а рукав футболки сполз. Он выслушал меня и хрипло сказал, мол, Митя, тут же ведро вам с Вадимом поставили, может, всё-таки?.. Нет?.. Но я, маленький и гордый, оказался человеком принципов, поэтому — скромно, да, вежливо, да, но всё же — стал настаивать. И сонный Слава пошёл-таки со мной на улицу. Туалет у них был в огороде, тропинка так ярко освещалась луной, что нам даже фонарь не понадобился. Наверху же, там, над нашими головами — звезды, которых в городе никогда и ни за что не увидеть. Близко, очень близко. Но смотреть, по большей части, приходилось под ноги, чтобы случайно не споткнуться о выступающие камни. В туалете я застрял на некоторое время, рассматривая всех пауков и жуков, сидящих по стенам. Слава, уставший ждать, стал меня торопить, и когда мы вышли и направились обратно, я услышал хруст. А потом почувствовал его у себя на кончике языка. Прямо под зубами, словно прокусываешь хитиновый панцирь осы. Сначала не понял, откуда странный звук. Слава уже отошёл на несколько шагов к дверце огорода, а я, застывший, стоял и смотрел наверх. Звезд там уже не было, только густая листва фундука, а на ветвях — Оно, и это Оно смотрело на меня. — Слава, кто-то на дереве... Тишина длилась вечно — ему было всего двенадцать. Мне-то он казался взрослым, но на деле — такой же ребёнок. Он медленно подошёл, посмотрел наверх и через секунду вернул взгляд ко мне. — Никого нет, тени падают, ещё и темно. Тебе показалось, Мить, пойдём же, я спать хочу. — Оно говорит, что... вселится в меня через большие пальцы моих ног и рук... Что я буду сидеть в темной комнате и бормотать на чужом языке и... — Оно смеялось хрустом, пока я цитировал, — видеть всех наизнанку и потом... потом... Говорит, я Митра, Слава. Слава... Я сжал его ладонь, неосознанно впиваясь пальцами, оттягивая руку к земле, а смотреть на дерево не переставал. Говорил как завороженный, а Оно смеялось и хрустело, и хруст этот я понимал. Не знаю, почему не кричал, почему не рыдал, но казалось, что стоять там придётся вечно, лишь бы только Слава никуда не уходил. — Митя... Ты так решил пошутить? Пошли, ты не отошёл ото сна и несёшь чепуху! — Он, наверное, пытался заверить больше себя, чем меня. Дёргал за руку, но я не мог сдвинуться с места. — Слава, Оно хрустит. — Как это?.. — Не знаю, просто. Его голос хрустит. Когда Слава осознал, что никуда я уйти не смогу, поднял резким движением меня на руки и рванул из огорода. Я не знаю, как у него хватило сил, почему он меня вообще не бросил, но Слава крепко стиснул моё тело и бежал. Сам я вцепился в него как утопающий и не отпускал потом ещё некоторое время даже дома. Когда мы вернулись, я осознал всё, что произошло, и стал еле слышно плакать. Сон как рукой сняло, и он, не зная, что делать, дал мне носки, — сказал, что так никто не вселится. А когда я спросил про руки, велел прятать их под одеялом. Я потом лет до пятнадцати руки и ноги по ночам под одеяло прятал, вот ведь бывает же... — Спи, Митя, я же тут, рядом, в паре шагов, так что спи спокойно, — хлопал по одеялу, припечатывая его ко мне. Так, как это делают родители перед сном. Я смог уснуть, когда начало светать и был слышен уже крик петуха, а на следующий день уехал, и эти воспоминания, почти нереалистичные, стали вытесняться. Позже я не раз встречал эту тварь, но только за городом и только в промежутке от полуночи до четырёх утра, но со временем, привыкший к разной чертовщине, ее уже не особо страшился. Воспоминания пятнадцатилетней давности как-то живо отзывались в моей памяти, и я бы сидел, наверное, так ещё очень долго, с затекшими ногами и сухостью во рту, если бы не звонок от Славы с просьбой включить домофон и открыть ему дверь. Когда он постучал, я, вздрогнув, медленно поднялся и в полной темноте тихо подошёл к своей двери, посмотрел в глазок и только потом наконец ему открыл. Он зашёл, сразу за собой закрывая, накрыл мой затылок холодной ладонью и порывисто обнял, утыкаясь носом куда-то в плечо. Я обомлел. Потом расслабился, а затем и вовсе прикрыл облегчённо глаза и также крепко обнял его в ответ. Мы отпустили друг друга, он кивнул, а потом выцепил взглядом мою обувь, спрашивая, почему я хожу в ней. И только после всего этого я разулся, включил везде свет, поставил чайник и даже открыл окно, чтобы проветрить квартиру. Мы выпили чай, и я заново ему все рассказал, только уже спокойно и последовательно. Слава не перебивал, только вздыхал тяжело: — Так значит, там действительно кто-то сидел... Я тогда решил для себя, что ты просто чудной, и обо всем забыл. Боишься его? — Уже не особо. — Что-то изменилось? — Я понял, что вселиться можно только в болеющих, слабых и одиноких людей. Стараюсь не болеть... Он понимающе кивнул, а увидев, как слипаются мои глаза, усмехнулся и проговорил: — Ложись спать, Митя, а я пошёл. Я сначала промычал в ответ, как бы соглашаясь, а потом осознал услышанное, и когда он проходил мимо меня, сидящего за кухонным столом, сцепил его слабо за локоть и ткнулся лбом в руку. — Ты время видел? Останься со мной, здесь. Прикрыл глаза, вновь засыпая прямо в таком положении, а потом резко встрепенулся и поднял к нему вопрошающий взгляд. Слава спокойно улыбнулся, аккуратно вывернул свою руку и сжал мои щеки большим и указательным пальцами. Я нахмурился недовольно, и на это моё выражение лица северного медведя он фыркнул, а затем сказал: — Запасной одежды нет с собой. Понимаешь, сопля, к чему я? — терпеливо и довольно, будто ждал, пока до меня дойдёт. Я взбодрился. Уши немного горели, и я торопливо вывернулся из его рук: — Подумаешь, я тебе свою дам, вот и всё. Ну, может, у тебя размер немного больше, ну ничего, нормально будет, — прошёл в комнату, стал бездумно открывать полки шкафа, и всё это время был уверен: он смеётся! Точно стоит там, в коридоре, и смеётся надо мной. — Найду я тебе всё, что надо. Бери полотенце пока, а я поищу. Не смейся, блин! — Крикнул уже в закрывающуюся дверь ванной. Я подумал, а в чем он вообще спит, но долго не гадал, примерно и так понимая. Положил на ручку двери одежду, а потом постелил нам на диване. Конечно, мог бы и на полу лечь, но диван у меня широкий, да и какой в этом смысл, какой толк? Так хотя бы удобнее. Время медленно шло, усталость полностью лишила меня всяких эмоций, и мне хотелось просто лечь спать, оставив позади этот безумно долгий, ненужный, но уже случившийся со мной день. Слава вышел из ванной, переодетый, присел на диван, и я вспомнил, каково это, когда матрас прогибается под весом чужого тела. Он снял с себя футболку, остался в моих штанах и лег, подложив руку под подушку, а другой её обняв. — Не ляжешь? — повернулся ко мне, половина его лица утопала в перине. Я сидел, укрыв колени тонким пододеяльником, кивнул и тоже лёг, уставившись без сил в потолок. — Вав, а ты ещё ешь муравьёв? — Дурной, что ли? — я даже удивился, подумал, что придётся извиняться, но он добавил: — Перерос. Сейчас только термитов, там мяса больше, — и мне от вредности захотелось прихлопнуть его своей подушкой и спихнуть ногами на пол. Я повернулся и собирался съязвить, но сказал почему-то лишь: — Давно мы не спали вдвоём. Он открыл глаза и так просто заметил: — Пока еще не спали, — вроде абсолютно серьёзно, но всё же я знал — играет. Посмотрел на него с фальшивым укором, и Слава, глухо и тихо рассмеявшись в подушку, добавил: — Спи спокойно, я с тобой. Я протянул руку, находя на ощупь его волосы, и слабо погладил чуть ниже — по скуле, как бы говоря: "Спокойной ночи". Прикрыл веки, а через пару мгновений ощутил его голову на своём плече. — Можно? — под ухом прошептал он. — Можно. Не спрашивайте почему. Просто его мерное дыхание отзывалось в моей груди незнакомым спокойствием. Засыпая, я думал, что мой город меня явно испытывает. Он почти меня не любит. Почти.                               *** На следующую ночь мы пошли к тому самому дереву, где я встретил джинна, но нигде его не смогли отыскать. Прошло уже четыре дня, и больше я это существо не видел. Не знаю, конечно, как долго продлится затишье, но иногда по ночам я словно слышу под окнами дома треск костра. И проверять ничего не собираюсь.