Под крылом небес

Снег, снег, снег… Холод забивается в уши, в глаза, в нос, до онемения колет невидимыми иглами, смеется над всем живым, что не может приспособиться… В другой момент Голубика бы гордилась тем, что в ее жилах течет кровь русских голубых кошек, утонченных и изящных, но сейчас бедняге явно намного больше хотелось бы стать просто беспородным комком меха или «сибирячкой» с шикарной густой шерстью. От холода хочется выть, как эти собаки на пустырях. Кстати, о собаках — лютеют они вместе с морозами. Но и понятно: живот пустой, от холода не уснуть, многие, к тому же, только в этом году стали жить на серых жестоких городских улицах, неопытные видно — вот и берет обида, и злоба ко всему живому и неживому глотку рвет. Голубика торопливо взбирается на обледенелый ствол дерева, внутренне благодаря своих уже бывших хозяев за большое количество шкафов в доме. От холода запахи почти не чувствуются, и определить, где найти драгоценную еду, не так то просто — но кошка не намерена сдаваться. Надо хотя бы оглядеться, благо, с дерева видно чуть больше, чем с земли. Птицы, кучкующиеся у металлического теплого люка, около которого даже снега не было… Так и хочется прыгнуть и схватить одну, и кажется, что если не сделать этого, то можно сойти с ума… Голубика спрыгнула с дерева, не видя ничего кроме птиц. Инстинкты говорят припасть к земле, красться… агх, этот снег, как же сложно сделать так, чтоб он не скрипел под лапами! Прыжок — и по морде бьет чье-то сизое крыло. Одно, второе сжимают зубы. Не самое удачное положение, но Голубика сдаваться не собирается, как-то изворачиваясь и прижимая птицу к земле. Можно выдохнуть… — Отдай. Голос, послышавшийся сзади, излучает обиду и легкую злость — но не высокомерие. Кошка шевельнула ухом и обернулась, увидев кремового пушистика, наверное, чуть младше ее самой — хотя кто знает, взрослый и взрослый, пусть и явно молоденький кот. Янтарные глаза-бусины пристально и завистливо смотрели на пойманного голубя, и через несколько мгновений тишины незнакомец повторил свое наглое требование, в котором еле как, но послышалось какое-то голодное отчаяние, даже пробивающее на жалость. Забавно, что хозяин этого голоса упрямо пытался притвориться агрессивным и опасным. — Ты испортила мне охоту. Отдай птицу. Гладкошерстная в ответ чуть отвернулась и фыркнула, пододвигая тушку к себе. — Вот еще. Я сама поймала, тоже голодная ведь. Дать по голове этому клоку меха она может, пусть хоть и он не совсем беззащитен — кто знает, с какой силой ударит в ответ. Но отдавать законную добычу Голубика явно не собиралась, голодная все же… А где-то за громкой черной дорогой со странными существами, которых люди называют «машинами» и в которых Голубика уже пару раз бывала, воют собаки. И вся боль, сложность, безумие этой зимы в их вое. Странные они. Заголосит один, за ним второй и вся-вся стая вскоре сотрясает округу своими воплями. Они никогда не бывают поодиночке, особенно в такие холодные злые зимы, сбиваются в стаи и добывают еду, говорят, делятся даже по-особому… А может, именно поэтому собак так много? Может, поэтому они все такие сильные?.. — …Подожди, — Голубика окликает кремового кота, надеясь, что он ее услышит и вернется, а не убежит, — Давай разделим добычу.

***

Музыка, доносившаяся из соседней комнаты, не мешала Консуэлле думать. Мелкая напротив играла чисто, и кошку это устраивало — страдающие от одного и того же жесткого, сухого корма зубы старой кошки хотя бы не сводило судорогой, уже неплохо. — От хозяйских ссор голова болит, — фыркает черепаховая кошка, прислоняясь к окну. Недавно подпаленный на плите кончик хвоста, покрытый по-котячьи пушистым подшерстком, дернулся и напряженно замер, как змея перед прыжком. Если Консуэлла переживет эту зиму, ей будет пятнадцать... славные, здоровые, долгие пятнадцать лет, и наверное, получится прожить еще столько же, если ничего не случится. — Повезло тебе, Теша, — мурлыкнула черно-белая кошка рядом, — Когда ты осталась одна, я думала, что тебе конец. Однако, вижу, ты просто была прибережена судьбой для чего-то особенного… — Мам, ты же знаешь, как я отношусь к подобным мутным пророчествам, — черепаховая дернула усом, будто показывая легкое пренебрежение, — Пафос, да и только. — А это и не пророчество, — ее собеседница весело рассмеялась, вглядываясь в мелькающие недалеко машины, — Так, мысли вслух. Ты же знаешь, что люди массово стали избавляться от питомцев? Консуэлла дернула хвостом снова. — Знаю. От тебя же. И надеюсь, что эта эпидемия до меня не доберется. Не хочется оказаться лапами в снегу. Черно-белая согласно кивнула, прикрывая глаза, а после отвернулась от окна и посмотрела вглубь квартиры, усмехаясь. — Тебе это не грозит, я чувствую. Просто, понимаешь в чем дело… ты не помнишь моего имени, но помнишь мои рассказы про Радужный Мост и Крылатых предков. Думаешь, кто-то из кошек помнит свое прошлое? Все они настолько же несчастны, насколько и одиноки. — Если ты хочешь подбить меня на побег, разочарую тебя, — Консуэлла недовольно мяукнула, явно возмущаясь, — Я могу предавать принципы Крылатых, но я не брошу свою семью. Это будет предательством намного более страшным, чем предательство далеких предков, которых я даже не знаю, и из которых обо мне заботилась только ты в первые мои луны. Мать черепаховой кошки с довольным видом приосанилась. — А вообще-то это правильно. Но я не об этом. Я хочу, чтоб ты поведала им. Понимаешь, о чем я? Та хлестнула себя хвостом по боку и яростно, но тихо прошипела: — Нет. Я не собираюсь становиться нянькой для кого-то там. Никогда. После этого воцарилась тишина. Черно-белой кошки уже не было, и Консуэлла осталась наедине с собой и своими мыслями. Предки, Мост, сплоченность… эти слова она уже говорила однажды. И не поэтому ли они отдавались странной болью в ее сердце, не потому ли она так их избегала? Черт его знает. — Хорошо, — но услышит ли ее сейчас кто-то?.. Это не так важно.