you touch me like you're learning how to lose me

В это время года в Сумеру всегда дождливо, сыро и холодно — особенно в лесу. Сайно ненавидит эту погоду больше всего, хоть и привык за столько лет к климату в тропической части карты, сухая жара и солнце ему рекомендованы на генетическом уровне. Если у Сайно нет возможности провести эти два месяца хотя бы частично в экспедициях в пустыне, он от этого сильно страдает. А в Авидье эта погода в два — если не в три — раза хуже: обычно на плечи лесных дозорных в этот сезон ложится много забот, связанных с расчищением размытых проливными дождями дорог, спасением жилищ животных, предотвращением оползней, наводнений и прочих происшествий. Сайно это всё знает, конечно же, как и то, что тут ещё хуже, чем в городе, но всё равно решил прийти в Гандхарву, чтобы навестить Тигнари (под предлогом соскучился, сопряжённым с парой направленных на Лесного стража щенячьих глаз, светящихся такой неподдельной искренностью, что ну как тут отказать?). Тигнари переводит взгляд на миниатюрный силуэт, мирно сопящий у него на кровати после нескольких чашек согревающего травяного чая, и огорчённо вздыхает. Он стал бледнее, Тигнари подмечает, естественный румянец, так очаровательно украшавший его щёки, исчез и сменился бледностью и сухостью губ, синева под веками стала более заметной, впалые скулы, сухая кожа. Тигнари никогда ещё не видел Сайно таким болезненным. Его врачебный разум пытается сопоставить симптомы и прийти к решению — может ли неподходящий климат, нехватка витаминов и истощение до такой степени изменить человека, из которого жизненная энергия и сила обычно бьют ключом? Сайно обнимает одеяло во сне, натянув его до самого носа, свернувшись клубком и прижав колени к груди. Очевидно, что ему по-прежнему холодно, поэтому Тигнари хочет сходить ещё за одним одеялом и пледом для него, но обнаруживает себя мистическим образом прикованным к созерцанию открывшейся перед ним картины. Тусклый свет настольной лампы делает очертания его лица мягче, белоснежные ресницы подрагивают во сне и отбрасывают тень на щёки, складка меж напряжённых бровей исчезла, лишая лицо Махаматры привычной серьёзности. Тигнари видел эту картину уже десятки раз, когда ложился спать позже или просыпался раньше, но каждый раз всё равно не может оторвать взгляда. Дополняет композицию уязвимая поза и шум дождя за окном — Тигнари думает, что подобные вещи лицезреть — противопоказано его слабому сердцу. Пересилив себя, он отворачивается, закрывает блокнот, в котором писал до этого, и поднимается, чтобы сходить-таки за одеялом. Сайно часто спит беспокойно. Тигнари заметил, что с момента, как в Сумеру вернулись сны, ему стали сниться кошмары чаще, нежели что-то приятное. Тигнари эту тему в разговоре никогда не поднимает, а Сайно сам никогда не расскажет, поэтому он не уверен, с чем именно связано содержание снов: угрызения совести и лица тех, чьи жизни ему не удалось спасти? Или же его по сей день преследуют образы из прошлого и воспоминания о пережитой боли? Где-то в глубине души Тигнари кажется, что Сайно никогда не переставал её чувствовать — эту боль от страданий, что влечёт за собой присутствие могущественного духа внутри его тела, что поглощает часть разума и разжигает борьбу за подчинение длиною в жизнь. Не переставал — просто привык. В конце концов, болевой порог у него действительно абсурдный. Тигнари присаживается рядом с ним на кровати, покровительственно укрывая его своим хвостом, поправляет одеяло и накрывает ладонью его лоб. Буквально полчаса назад ему было холодно, а теперь жар — уж не заболел ли он в самом деле? Бледные губы плотно сжаты в тонкую линию, брови нахмурены и волосы разбросаны по подушке, на лбу — лёгкая испарина. Тигнари проводит рукой по белым локонам, убирает чёлку со лба и глаз, гладит по макушке в успокаивающем, оберегающем жесте, как родители убаюкивают ребёнка после ночного кошмара. На Сайно этот жест удивительным образом действует каждый раз. Тигнари наблюдает, как его черты расслабляются, пальцы непроизвольно сжимают шерсть на его хвосте, и думает, что Сайно во сне действительно выглядит моложе. Гораздо, гораздо моложе и в какой-то степени невиннее и уязвимее, играя на тонких струнах его жаждущей защищать души. Он укладывает свой хвост ближе в качестве эксперимента, чтобы посмотреть, каковы шансы, что Сайно рефлекторно обнимет его во сне — и результат оказывается успешным. Тигнари щекочет его нос кончиком хвоста и с переливающейся через край нежностью наблюдает, как тот непонимающе морщится, пока его рука всё ещё покоится в мягких белоснежных волосах. Его хвост только сильнее сжимают в объятиях, а лисье сердце расходится и трещит по швам. В такие моменты Тигнари думает, что хочет возвести крепость вокруг Сайно и никого туда не впускать, окружить его уютом и заботой, которых Сайно не знал и не видел, но заслуживал больше всех всю его жизнь. Наполнить эту крепость собой, как бы эгоистично это ни звучало со стороны, но если Сайно он нужен, тогда Тигнари готов предоставить. Всё, что ему потребуется. От былого дискомфорта не остаётся и следа: Сайно снова умиротворённо сопит, свернувшись клубком под боком Лесного стража и уткнувшись носом в его хвост. Тигнари убирает в сторону его чёлку и оставляет поцелуй на горячем лбу. Каменное эхо. Запах ладана. Густой, тонкий дым. Первый плач ребёнка. «Это мальчик». «Волосы…» «Преемник…» Последнее воспоминание Сайно о своей матери — длинные белые локоны, спадающие по острым плечам, и худые, тёплые руки. «Он слишком мал и слаб. Он не выдержит. Что, если умрёт во время ритуала?» «Подождём, пока родится новый». «Как мы его назовём?» Нежный, медовый голос. Знакомый. «Хмм… Как насчёт… Сайно?» Рассекающий воздух металл. Запах крови. Запятнанные стены. Первая вещь, которую Сайно усвоил ребёнком — в их роду с белыми волосами рождаются только женщины. Но каждые сто лет должен родиться беловолосый преемник, способный унаследовать силу духа Германубиса. Громкий шёпот. Высокий потолок. Калейдоскоп мозаик и витражей. «Мы должны его спрятать. Его жизнь дороже жизней всего нашего рода». «Храм молчания… Там за ним присмотрят». Сайно не помнит её лица, только волосы и руки — худые и тёплые, что гладили по голове, когда он боялся спать, когда снились кошмары, когда посторонние, незнакомые люди постоянно уводили его за руку от неё в неизвестное место. Каменное эхо. Запах ладана. Густой, тонкий дым. Его глаза завязаны, а запястья привязаны к алтарю ритуальными печатями. Последнее, что он слышит — собственный крик. — Имя этого молодого человека — Сайно, так? Большая, сухая ладонь мужчины средних лет ложится на его голову поверх капюшона и треплет из стороны в сторону, заставляя мальчика вжать голову в плечи и поёжиться. Он выглядит гораздо старше своих лет, у него каштановые, собранные в низкий хвост на затылке волосы и маленькие тёмные глаза. Его голос — низкий бас, раскатистый и глубокий, но он не внушает страха, только покровительственное наставление. — Тебе тут нечего бояться, Сайно. Больше тебя никто не обидит, даю тебе моё честное, академическое слово. Тигнари оставил позади мысль о том, чтобы закончить сегодняшний отчёт ещё тогда, когда Сайно обнял его хвост — любимый антистресс, — уверенно заявляя на него свои права, как и то, что выпускать его из рук он теперь не собирается. Потому он разделся и лёг рядом, уложив хвост между ними и прижав Сайно к себе за острые плечи. Генерал Махаматра в выходные дни? Скорее, ручной котёнок: холодным носом тычется в усеянные бледными редкими веснушками ключицы, в шею, в щёку, будто в попытке раствориться в тепле и близости его тела. Тигнари заметил за Сайно ещё одну особенность: он всегда спит, пытаясь занимать минимальное количество места. По этой причине, спать вместе на небольшой кровати Тигнари никогда не вызывало у них неудобства. Особенно когда Сайно жмётся к нему вот так, цепляется во сне за него, словно утопающий за спасательный круг. Горячее дыхание опаляет, а светлые ресницы щекочут тонкую, чувствительную кожу в этих местах, но Тигнари находит в этом своеобразный комфорт. Ему думается почему-то: он никогда не видел таких ресниц ни у кого больше; ему всегда казалось, что они выглядят так, словно покрыты слоем пушистого снега — крупные, редкие хлопья, какие Тигнари видел только единожды, когда был на Драконьем Хребте по пути из Мондштадта. Тигнари не перестаёт гладить его по голове: в этом жесте они оба почему-то находят успокоение. Он пропускает через длинные пальцы белоснежные пряди, массирует кожу головы ближе к затылку, думая, что если бы Сайно мог, точно бы замурчал. Оберегающий, родительский жест, думается Тигнари — и кусочки пазла в его голове постепенно начинают складываться в цельный, логичный образ. Один из самых первых видов ласки, который человек открывает для себя с момента рождения. Сайно потерял своих родителей очень рано, Тигнари не уверен даже, помнит ли он их. Сайно очень мало ласки видел и знал в течение своего детства, не считая попыток одинокого вдовца, что не имел детей ранее, вырастить ребёнка, к которому так неожиданно для себя самого и неудачно для Академии привязался. Сайно никогда не говорил ему о своём прошлом — Тигнари узнал от Сайруса ещё за одним из первых совместных «семейных» ужинов. Как только понял, что у них двоих «всё серьёзно». Тигнари не хотел давать Сайно понять, что знает, но сейчас уверен, что тот и сам догадался в какой-то момент. В конце концов, работа у него такая — знать всё обо всех. Сайрус тогда был с Тигнари очень серьёзен, и, хоть и старался не давить и хоть Лесной страж и понимает, что подобное беспокойство и такие просьбы для родителей — естественны, всё равно не может выбросить из головы чувство долга, которым Сайрус его обязал в тот вечер. Присматривай за ним, хорошо? Потому что у Сайно, так вышло, всегда была эта… тенденция пренебрегать собой в пользу долга или благой цели. Ты порой даже не узнаешь, что у него что-то болит, пока сам не подойдёшь и не проверишь, просто потому что он не видит надобности сообщать о таком. Вот такой он… с самого детства. Тигнари не хотел, чтобы Сайно знал, потому что неважно, будь этот разговор или нет, он бы всё равно присматривал за ним и заботился о нём, всегда. Тигнари не хотел, чтобы тот взрастил в своей самоуничижительной голове мысль, будто прошлое определяет Сайно в его глазах. Будто Тигнари делает это для него из жалости. За потоком мыслей он не замечает, как Сайно просыпается, понимая это только по шуршанию под боком и ладоням, что смыкаются у него за спиной, поверх лопаток. Тигнари отстраняется и опускается на один уровень с ним, чтобы взглянуть в глаза: — Что-то случилось? Сайно от резкого вопроса и подобной напористости чувствует себя застанным врасплох. — Нет..? Тигнари приподнимается и садится на кровати. — Как ты себя чувствуешь? — В порядке… Почему ты спрашиваешь? — Выглядишь болезненно, — Сайно моргает и отводит взгляд. — Может, тебе в отпуск и на недельку съездить в пустыню? Хотя бы на недельку. Тигнари треплет лохматую после сна макушку, нежась в ощущении, как Сайно — теперь сознательно, в бодрствовании — льнёт к его ладони. Он повторяет снова: — Я в порядке, просто… — Твой организм не приспособлен к такой погоде, я помню, — Тигнари заканчивает за него, заправляя за уши чёлку и передние пряди волос, — а в этом году сезон будет особенно холодным и дождливым. И длиться будет дольше обычного. Длинные пальцы с острыми коготками приподнимают за подбородок голову, что так уютно устроилась на другой руке Лесного стража и прикрыла глаза, переключая внимание на следующие свои слова: — Сайно, я переживаю. Тигнари не хочет давить на его чувство вины, но иногда на Сайно срабатывает только этот приём, к сожалению. Махаматра глядит на него несколько секунд в молчаливой борьбе за убеждение, но в конечном счёте всё равно сдаётся: — Ладно. Если я смогу взять отпуск у Малой властительницы. Тигнари ощутимо ободряется, что заметно по подскочившим вверх ушам, не верит поначалу даже в такую лёгкую победу. — Только поедем не в пустыню. — Поедем? — кончик его хвоста дёргается. Сайно укладывается обратно, снова устраиваясь поуютнее под боком Лесного стража, и произносит задумчиво: — Может, попробовать в Мондштадт? Я случайно подслушал, как Коллеи говорила, что хочет тайком пробраться туда на весенний фестиваль. Мы могли бы составить ей компанию? Тигнари слушает его, в неверии качая головой, но потом всё же укладывается следом, прижимая к груди эту светлую голову, полную самых неожиданных и невероятных идей, и думает о том, что лёгкая победа в случае с Сайно — это, пожалуй, наименее вероятный исход поединка.