Как зовут Звезду?

Марлин не встретила его — значит, всё ещё спала, в восемь-то утра. Ему было некогда дожидаться, пока она проснётся: нужно было разбудить, отдать ключи, справиться о самочувствии и уйти. Теперь только так — без отдыха, в спешке. Сложил на кухне продукты, которые купил спозаранку, и пошёл в комнату. Помнится, пиджак оставил на спинке стула… И как это? Такой собранный и ответственный — взял да забыл. Зачитался книгой сестры Марлин, Алечки. Нечто подростковое и не особо цепляющее, но со скуки весьма любопытное: по большей части из-за того, что автор марлиец. Книжки Жан, в отличие от Армина, практически не читал и не знал в том нужды.       Пиджака там, где он предполагал, не оказалось. Посмотрел на Марлин: свернувшись комочком, мило посапывала, наполовину укрытая одеялом. Простыни сбила в ногах; плюшевый медведь — валялся в них. Она что-то держала, прижимала к себе. Что-то тёмно-синее. Не пиджак ли?..       Что же, если не пиджак?       Десяток секунд потребовался Жану, чтобы сообразить. Десяток секунд потребовался, чтобы осознать: Марлин спала в обнимку с его пиджаком.       Марлин… и его пиджак…       Ерунда какая-то.       Зализывающее раны тепло расплылось в груди. Вчера она была сама не своя: ластилась к нему, заботилась о нём и, наверное, впервые его не боялась. А сегодня… сегодня что-то вдвойне странное отчебучила. Неужто заскучала посреди ночи? Настолько… сильно. По нему ли?       Так и стоял бы он, о своём раздумывая, если бы Марлин не заворочалась, если бы не скрипнула хлипкая кровать — как бы предупреждающе. Жан отшатнулся, точно занимался он чем-то неправильным, предосудительным, а Марлин, перевернувшись на спину, негодующе промычала и проморгалась.       — Ж-Жан?.. — сонно пролепетала она и спустя мгновение как встрепенулась: ахнула, приподнялась на локтях и потянула на себя одеяло. — Ой, это…       Жан засмеялся — тихо, по-доброму засмеялся. Перестал почти сразу: уж больно растерянно, уж больно стыдливо поглядывала на него пойманная с поличным Марлин. Её было жаль… Как-то даже чересчур и неоправданно жаль.       — Т-ты тут… оставил, — стеснённо промолвила она, расправив и отряхнув пиджак. Глаза продрать и в себя прийти не успела, а уже вовсю, как жук навозный, суетилась.       — Да, вижу. То есть… понял ещё, когда к себе без пиджака вернулся.       — Я… проснулась ночью, увидела и… — Марлин почесала косточку большого пальца и прикусила сухую губу. — В общем… вот.       — Увидела беспризорный пиджак и решила с ним пообжиматься? — не сдержался повеселевший Жан. Кажется, переборщил: Марлин замерла и приоткрыла рот. Вновь часто замигала, но отнюдь не от заспанности: не могла поверить, что услышала то, что услышала. Зря он так распоясался… Мозги расплавились, как масло на сковороде. И поджарились, как мясо. Неужели так просто ему башку снести? И на спусковой крючок нажимать не нужно, и ничего сверхъестественного вытворять.       — Н-нет, я… — Она провела ладонью по усталому лицу, шумно выдохнула. — Просто мне холодно стало. Вот я и, ну…       — Понятно.       Холодно ей стало… А плед из шкафа достать — проблема? Подумать только, как глупела эта проницательная, хитросделанная торговка Мадлен, когда смущалась. Она, смущалась… Из-за него. Из-за него! И куда девалось её остроумие?..       — Нет, я правда…       — Всё в порядке, Марлин. Забей. Поднимайся.       — Это… чтоб ты ничего такого себе не надумал, — сказала она и, бросив одеяло в конец кровати, встала. Пошатнулась.       — Что-то болит?       — Нет-нет, поднялась резко просто. Всё нормально, сейчас пройдёт. — Марлин собралась отдать ему пиджак, но вдруг отдёрнула руку. — Извини, что мятый, я… погладить могу. Хочешь? Только немного подождать придётся, пока утюг нагреется…       — Брось, ничего не надо, Марлин. Нормальный он, совсем не мятый. Чуть-чуть разве что, но… это ничего страшного. Правда. Никто не увидит. Давай я лучше ключи тебе верну и покажу, что купил, а ты сама разберёшься… У меня мало времени.       — И что, даже… даже на чай не останешься? — Она вся как-то мялась, перебирала складочки на простом домашнем платье.       — На чай… На чай, думаю, могу остаться. Только ненадолго, ладно? — Он взял у неё пиджак, несколько скомканный и пропахший ею, накинул его и без слов направился в кухню. Улыбка, довольная улыбка свела ему губы. Пытался её стереть, а она всё лезла и лезла… Лишь бы Марлин не увидела.       Она взглянула на принесённые Жаном продукты, поблагодарила — скромно, без привычных настырных вопросов в духе «Зачем ты мне помогаешь?» и «Чего ты добиваешься?», без свойственной ей беспомощной раздражительности. Скорее… с беспомощностью. Будто почти смирилась с тем, что ей бескорыстно помогают выкарабкаться из ямы. Смирилась… Торговка, а совестливая и до безумного принципиальная. Противоречивая.       Марлин поставила чайник кипятиться, высыпала печенья в миску и переместила её на стол.       Сели.       — А есть… будешь? — внимательно спросила она. — У меня тут каша со вчерашнего дня осталась. Может, ты не завтракал? Я нам обоим наложу.       Какая же она хозяйственная… Бережная, очаровательная. Чем-то матушку напоминала. В нормальных условиях, не будь он грёбаным шпионом в грёбаном вражеском государстве, остался бы у неё и на час, и на два, и на целый день… и вообще на всю жизнь, что было бы вполне неплохо.       — Спасибо, Марлин. Завтракал, поэтому не буду. Говорю же: чай попью и пойду.       — Не просто же так чай попьёшь. С печеньями, может…       — Так я тебе их покупал, не себе.       — А я не жадная. В смысле… жадная, вообще-то, — рассеянно усмехнулась Марлин, пригладив волосы. — Но сейчас жадничать было бы настоящим преступлением. Даже для такой преступницы, как я… Ха-ха. Как-то я… как-то я не расчесалась даже. И не переоделась. Лохматая вся, наверное. Ты так резко разбудил меня и за стол повёл, что я…       — Дёрганая ты какая-то сегодня, — перебил её Жан. — Просто… расслабься. Я же говорю: спешу. Плевать мне, какая ты. В смысле, не плевать, то есть… Я к тому, что ты всегда хорошо выглядишь. Вот. Поэтому не переживай.       Раньше ведь не переживала. А теперь… Что теперь? Что изменилось? За те шесть дней, что он к ней не приходил, и за одну ночь. С каких пор Марлин изводит себя такими обыденностями, как растрёпанные волосы и не переодетое со вчерашнего дня платье? Отныне она была сильнее похожа на ту Марлин, которую он с самого начала знал. На Мадлен. И всё же… общего между ними было мало. Две отличные друг от друга девушки, из которых Жану больше симпатизировала настоящая. Настоящая была ближе.       — Хах… Спасибо. — Она поёрзала на стуле. — Если ты и правда так считаешь. Из-за всего этого дерьма красота — последнее, о чём я думала. И думаю. Я даже как-то… не пыталась ухаживать за собой. Разве что раны обрабатывала, потому что так было нужно.       — Ты передо мной не оправдывайся давай, ерундой не занимайся. Вообще не о том думаешь, о чём надо. Красота подождёт, а здоровье — нет. Расскажи лучше, как себя чувствуешь. Почему посреди ночи подорвалась? Заболело что-то?       — А… Нет. — Марлин поморщилась и подалась к Жану, но внезапно отпрянула к стенке. — Кошмар приснился, вот и подорвалась. Сейчас голова немного кружится, но это нормально с утра. Я ещё ничего не ела.       — Точно… нормально? Может, снова заболеваешь? Организм слабый, тем более ты ничего не ешь…       — Нет-нет, в общем… пройдёт, не волнуйся попусту. Наверное, погода меняется, потому голова и трещит. Не наверное, а точно: холодает же…       — Может. А что насчёт кошмара? В нём что-то такое было? В смысле… что-то серьёзное. Что ты аж подорвалась.       — Вагнер, — проскрежетала она и замолкла. Воздух между ними вдруг потяжелел, обледенел. Что-то лопнуло в груди у Марлин вместе с тем, как она произнесла его фамилию вслух. Должно быть, впервые — впервые с той злополучной ночи. Осмелилась.       — Ва… Эта мразь часто тебе снится, да?       — Наверное… Наверное, почти каждую ночь. Из всех них… почему-то только он. Нет, они тоже, но почему-то не так чётко, не так реалистично. А он как настоящий. Изводит. Мучит. Никак не может со мной расправиться. Это похоже на какой-то лабиринт… знаешь? Когда заблудился и не можешь выбраться. Не можешь найти выход. Так же и в этих снах. Застрелиться или удавиться — вот выход. Единственный. Но и это не получается.       — Да… Понимаю, о чём ты. Примерно понимаю.       — Отец с Коулом тоже приснились. Хоть что-то хорошее. Но потом пришёл он. И всё испортил. Придушила бы его, да никак. Быстро проснулась — уже хорошо.       — А потом? Спокойно уснула?       — Да. Спокойно уснула. И проспала до твоего прихода.       — Может, почаще пиджаки у тебя забывать? — отшутился Жан. — Видишь, как хорошо зато поспала…       Марлин оробела: обхватила себя за талию, затеребила рукав платья. Нет, какой же он дурак: издевался над ней, натурально издевался, но не мог прекратить. И весело, и неловко, и жалко — всё одновременно. Была бы она в обычном состоянии, измывалась бы над ним не меньше. Кто кого…       — Да пошутил я! — заверил он. — Не переживай. То есть… не обращай внимания. Я просто пошутил. Зато ненадолго тебя отвлёк…       — Да ты хоть себя, хоть пиджаки свои оставляй, а кошмары от этого сниться мне не перестанут! — причитала она, соскальзывая с неудобной ей темы. Не любила Марлин, когда её заставали врасплох. А кто любил?.. — Было бы от них лекарство — жить бы стало в разы проще. Сколько снотворного ни пей, а всё равно будут…       — Ага. Пока мозги на место не встанут, это всё не закончится. Проходил, знаю.       — Тебе тоже снятся кошмары?       Лейтенант Вагнер. Штаб. Мост. Окровавленная Марлин, её мольбы о помощи. Стоны, крики, плач… Всё это — снилось и снилось не раз. Как он мог… как он мог это допустить? Как мог… сидеть неподалёку и считать секунды?       Невозможно.       — Бывает. Не скажу, что часто, но бывает. Раньше постоянно снились, но потом я привык. Больше да, чем нет.       — К чему именно привык?       — Скорее не привык, а смирился. Смирился с тем, что было и что будет.       — Ты так и не ответил на вопрос. К чему привык, с чем смирился? Что тебе снилось? И снится. Можешь недоговаривать, как ты обычно и делаешь, но не ври. Скажи правду. Я говорю тебе правду.       — Тут и недоговаривать нечего. Как думаешь, что может сниться военному? Кровавая бойня. Трупы. И другие… не самые приятные вещи.       — А… — Она застыла, словно вспомнив нечто далёкое и смутное, но притом близкое настрадавшемуся сердцу. — Примерно представляю. Коул рассказывал мне… всякое. Он после того, как с фронта вернулся, не ел и не спал. А если и спал, то без конца кошмары видел. Ну, я тебе рассказывала… Отец тоже нехорошо спал, его тоже как будто подменили. Как сейчас помню этот его потерянный взгляд. Хах… Такое чувство, что я вернулась туда, в прошлое. В те времена, когда мне было пятнадцать.       Нет, Марлин представлять не могла — и даже примерно. Ад, который пережили островитяне три года тому назад, было не вообразить. Если Жан, подросток относительно крепкий, едва оправился после увиденного, то как себя преодолели подобные Армину, подростки менее устойчивые и более восприимчивые?       Марлин не догадывалась, кому доверилась. Не догадывалась, откуда он, Жан-Шарль, прибыл. А если бы догадалась…       — Я понимаю его. Коула. И твоего отца. Там, где они были, приятного мало. Вернее… совсем приятного нет. Куда уж?       — А ты, я смотрю, закалился… Нутром военный. В Коуле этого не было. Чего там, в Коуле… Даже в отце-офицере. А в тебе — есть. Я это чувствую. Сразу почувствовала.       — Куда деваться? Пришлось. Иначе не выжить. И рассудок иначе не сохранить.       — Слушай, Жан… — Её голос немного охрип. — Тебе… приходилось убивать? Если я правильно понимаю…       Жан знал — знал по её притуплённому, отрешённому взгляду, по её поджавшимся губам, что она надеялась на конкретный ответ — на отрицательный.       Он был вынужден её разочаровать. Она сама себя разочаровала.       — Да, — вдумчиво прошептал он. — И не раз.       «И ещё убью. Придётся. Гетто твоё расхерачить придётся…»       — И… сколько тебе тогда было? — заговорщицки спросила Марлин. — Когда ты впервые… убил.       — Шестнадцать где-то. Около того.       — Боже…       — Да.       — Ты был почти что ребёнком! Не почти что, а ребёнком. В шестнадцать-то лет…              — Нам… Мне пришлось рано повзрослеть. Не знаю, можно ли было тогда назвать меня ребёнком… Наверное, да, можно. Но сразу после того, как я убил, ребёнком быть перестал. Убил первого — убил и второго. Это как… по маслу. Один раз убьёшь, а следующие — само собой. — Его кольнуло в бок. Разоткровенничался с излишком… — Знаешь, что-то сломалось во мне, когда я убил. Нет… ещё до этого сломалось. Когда… за меня мой хороший друг убил. Я замешкался, а он убил, чтобы жизнь мне спасти. Вот так… Руки ради меня замарал парень. Если бы не он, то меня бы…       Чересчур многое в его жизни зависело от Армина Арлерта, и этого не хотелось признавать. Сколько раз он спасал его, сколько раз выгораживал перед начальством? Не сосчитать. Книжками и сладостями, которые Жан временами дарил Армину на острове, не расплатиться. Он был ему по горло обязан…       — А Коул… — Марлин сглотнула слюну так, точно проглотила разъедающую горло кислоту, — Коул говорил мне кое о чём. Он когда оттуда вернулся, разговаривать почти что перестал. Как начинал говорить, так обычно о чём-то, от чего кровь стыла в жилах. Разного я от него наслушалась, но одно запомнила очень хорошо. В общем, он просил… нет, умолял меня никогда не убивать. Я говорю ему, кого ж мне убивать? Я девчонка, на фронт не призовут. А он всё заладил… Умом, видно, тронулся. Не убивай да не убивай, не убивай! Говорил, что хороший человек, настоящий Человек никогда себе такого не простит. Как и ты сказал, чуть ли не слово в слово: убьёшь один раз — убьёшь и второй. А худшее, что может сделать человек, это убить себе подобного. Но ещё хуже, когда убивает женщина. Ты женщина, говорит… Мать будущая. Жизнь не отнимать должна, а давать. Не марай руки, береги их — сбережёшь и сердце. К чему он мне это говорил, я не знаю. Убивать я вроде как никого не собиралась. Но, знаешь… Если бы когда-нибудь жизнь повернулась так, что… Если бы определенным образом сложились обстоятельства и у меня была бы возможность… Мне кажется, я бы их убила, — с неожиданной озлобленностью проговорила она. — В особенности его. Если бы мне дали в руки ружьё, я бы… я бы так и сделала. Не подумала бы о Коуле и его словах. Не вспомнила бы их. И для себя… я бы поступила правильно.       — Я бы понял тебя. На твоём месте… я бы поступил точно так же. И для меня это тоже было бы правильно. — Жан предпочёл не рассказывать Марлин, что он сделал бы с ними на самом деле, если бы не был шпионом. — Насчёт того, что ты мне сказала… Коул говорил тебе дельные вещи. Это и правда так. Кто мы такие, чтобы отнимать жизни? Разве нам решать, кому жить, а кому — умереть? Этим не мы должны заниматься. Не люди.       — Бог?       — Или Богиня.       — Какая такая Богиня?       — Д-да… не знаю! Обычная такая Богиня. Да это я так, просто. Хоть Бог, хоть Богиня. Не мы, короче. Не смертные.       Марлин посмеялась.       Закипел чайник.

***

— Дитлинд Хеклер. Это имя вам о чём-нибудь говорит?       — Кажется, госпожа Киёми рассказывала о нём, когда… когда Ханджи с остальными ещё были с нами. Типа… крот какой-то, что ли? Уже не вспомню.       — Крот Адзумабито, — сказала Микаса. — Их информатор. Офицер марлийской армии. Так?       — Верно, — подтвердил Армин. — Вчера вечером госпожа Киёми рассказала мне о нём поподробнее. Наверняка она в ближайшее время обсудит это со всеми нами, но… Я записал информацию, которая может нам пригодиться. На всякий случай. И… вот что. Капитан Хеклер — чистокровный марлиец, завербованный Адзумабито. Неделю назад вернулся с фронта после долгого отсутствия, где-то полгода его здесь не было. Серьёзно травмировал руку. К тому моменту, как оправится, возможно, и война кончится. Поговаривают, что собираются брать вражескую крепость.       — Хочешь сказать, у Хеклера есть для нас ценная информация? — предположил Жан.       — Должна быть. Он отправил Адзумабито письмо, в котором попросил назначить встречу с недавно прибывшими представителями Парадиза, то есть… с нами. Встречу планируют на этой неделе, чуть позже назначат точную дату и время.       — Может, у него… есть что-то об Эрене? — с надеждой спросила Микаса. — Вдруг… вдруг они пересекались?       — Маловероятно. Эрен однозначно скрывается, маскируется. Возможно, он изменил внешность. Бороду отрастил, усы… Не знаю. Да, он знает об Эрене, но едва ли сумел его разыскать. Иначе он сообщил бы об этом в письме к Адзумабито.       — Да… Думаю, ты прав.       — Всё равно… всё равно от него придёт письмо недели через две, — попробовал утешить Жан. — Ведь так?       — Будем на это надеяться, — проговорил Армин. — Письма приходят с большой задержкой, да и не станет Эрен их так часто отправлять. Если бы не… как его там… — он подсмотрел в записях, — Эрдман Шульц, то мы бы совсем ничего от Эрена не получали. Впрочем, шифровать всё равно приходится.       — Шульц — это цензор?       — Да. Также завербованный Адзумабито. А ещё вот этот вот Хеклер в приятельских отношениях с… Джерритом Гофманом.       — Что за тип?       — Связан с марлийской армейской верхушкой, входит в круг доверенных лиц самого генерала. Простыми словами, знакомство для нас крайне выгодное.       — Да, ничего такое знакомство… Было бы неплохо проведать обстановку в марлийском штабе. Узнать, что там с Воинами. Эрен-то насчёт своего Зика особо не распространяется и распространяться не планирует…       — Странно это как-то всё, — понизил голос Армин. — Признаться честно, я не до конца доверяю Адзумабито. Зику с Эреном — тоже. Зику в особенности.       — Что ты имеешь в виду? — поинтересовалась Микаса.       — Не уверен… Пока что не совсем понимаю, только догадываюсь. Кажется, как будто что-то не то. У меня какое-то… предчувствие. Зик и Адзумабито — они точно связаны.       — Тогда, получается, и Эрен? — сказал Жан.       — Да, и он тоже… А ещё — Елена. Ей я тоже совсем не доверяю. Между ними всеми есть какая-то связь.       — Думаешь, за дураков нас держат? Помыкают нами?       — Не хотелось бы, чтобы это было так, но вполне возможно. — Армин положил на столик записную книжку и поднялся с дивана. — Я ненадолго, схожу заварю чай. Можете обдумать то, что я сказал, но… Помните, что это — всего-навсего догадки. Не факты. А ориентироваться нужно только на них.       И удалился на кухню… Сказал что-то загадочное, одному ему ведомое, и ушёл. Мол, сами, ребята, разбирайтесь. Расшифровывайте так же, как письма Эрена. А свалил-то в какой неподходящий момент… Оставил его наедине с Микасой. Будто бы намеренно. Намеренно ли? Как знать… Неужели Армин хотел, чтобы Жан поговорил с ней? Да он ей в глаза не мог смотреть! Боялся: мало ли что, мало ли снова вспыхнет, как тогда, шесть лет назад…       Разбухшая тишина сдавливала виски, усиливала головную боль. Ровное, ничем не обеспокоенное дыхание Микасы заставляло Жана дышать глубже и чаще, как от возбуждения. Ненадолго он уйдёт… Как же. Если Армин сделал это специально — а у него ничего и никогда не бывало просто так, — то это была величайшая с его стороны подлость! И другом ведь ещё зовётся! Дьявол настоящий... Волк в овечьей шкуре.       — Давно с тобой не разговаривали… Микаса, — сказал Жан, и что-то в нём, заросшее мхом и покрытое толстым слоем пыли, встрепенулось.       Микаса…       — Да… Давно, — нехотя согласилась она. И для чего он только с ней заговорил?.. Нужно было идти за Армином, чаи заваривать. Вдруг Микаса подумает, что он опять будет приставать к ней со вгоняющими в краску вопросами? И в мыслях не было!       — Ты… как вообще? Всё ещё переживаешь? Из-за того, что Эрен сбежал.       — Не совсем. Я привыкла. Смирилась. Наверное.       Наверное…       — А как себя чувствуешь? Как голова? Болит?       — Часто… Но травы госпожи Кёми очень помогают. После них голова болит не так сильно.       Кажется, Микаса впервые взглянула на него сама — не из вежливости и не из-под палки, как бывало, когда он рассматривал её, когда не взглянуть было бы подозрительно… Она захотела. Микаса — захотела взглянуть на него… Так ласково, так обнадёживающе, что Жан чуть из кресла не выпрыгнул.       — Не переживай за меня, — сказала она по-лучистому тепло. — Армин переживает, так ещё и ты…       — Н-нет, я… Нет, я не переживаю. Просто интересуюсь. Мы же товарищи. Друзья. Должны быть друг за друга горой. Так?       Микаса кивнула. Стало быть, этот ответ её вполне устроил.       — Микаса, а ты… планируешь уплывать? В следующий раз. Или тут останешься?       — Думаю, что уплыву. Конечно, мне тут хорошо. А ещё — спокойнее, но… Оставаться здесь нет смысла. Скоро форму с этими самостоятельными тренировками растеряю… Нужно тренироваться, да.       Вот она, истинная Микаса: волнение об Эрене, стремление к покою, тренировки… Думается, без всего этого не было бы её самой. Без всего этого Микаса перестала бы быть Микасой.       — Да… Мне тоже надо тренироваться. И других тренировать, и отряд формировать. А так… я бы тоже остался. Здесь хорошо. Мне здесь нравится.       — А ты… ты почему здесь остался? — с таким любопытством, какого в ней отродясь не было, спросила Микаса. Вмиг стало жарко, словно температура в особняке повысилась на добрых градусов десять. — Почему не уплыл на остров?       Удобнее вопроса было не сыскать. Не правду же ей говорить! «Микаса, я тут, между прочим, присматриваю за изнасилованной по моей вине девушкой, которая, кстати говоря, сбежавшая из гетто элдийка и с которой я, представляешь, не хочу расставаться, потому что, думаю, влюбился в неё так же, как и в тебя. А ты как поживаешь?»       — Ну… я же говорю, что мне здесь нравится. Воздух чистый. А ещё у меня тут остаётся больше времени на то, чтобы порисовать. Я ведь рисовать люблю, ты знала? — Жан неловко осклабился. Сказал бы ей ещё, что рисовать её любит! — Вот, и тут… рисовать вдвойне сильнее хочется. Будто бы вдохновение какое-то, не знаю…       — Понятно…       Вышло неубедительно. Она не то чтобы ему поверила… И, возможно, начала подозревать его в чём-то другом. Например, в том, что он остался здесь… ради неё. Не ради Марлин, а ради неё!       — Ты только не подумай… — пролепетал Жан. — Не подумай, что я…       Микаса склонила голову набок.       — Не подумай, что я тут… из-за…       — Ну что? — как звенящий колокол, прозвучал голос Армина. — Обдумали то, что я сказал? Есть мысли?       Он-то обдумал… да и мысли у него были. Разве что не о том вовсе.

***

— Марлин?..       Марлин распахнула перед ним дверь. Не та Марлин, которая встречала его всегда, не та Марлин, которую он знал. Она держалась за дверной косяк и надрывисто дышала. Едва слышно, жалобно постанывала. Плакала… Была не в себе.       — Ты… ты чего? Тебе… плохо? Что-то случилось?       Она пошатнулась, приблизилась к нему, и он почувствовал резкий запах спиртного с примесью чего-то кислого.       — Ты… напилась, что ли?! К… как? Куда ж ты… куда ж ты так?!       — Ж-жаходи… — пробубнила Марлин, потянув его за ладонь своей — ледяной, как у трупа, и лихорадочно трясущейся.       — Захожу! Захожу, захожу… Зашёл. Не падай только, за меня держись!       — Д-дверь… закрой! Слы… слышал?! Жакрой!       — Тихо! Не кричи! Не кричи, сейчас закрою. Я тебя плохо вижу, ты… Пьяная, да? Пьяная ведь?       — Закрой! Скока можно повтор-рять?! Жакро-ой!       — Всё… всё! Закрыл! Слышишь? Закрыл! Так что…       — На гухню…       — Что?       — На к-кухню ижи! Ижи-и на кухню-у…       И, покачиваясь из стороны в сторону, пошла. Жан остановил её, схватив за руку. Марлин задёргалась, рассвирепела, но… она была слишком слаба, чтобы сопротивляться.       — Стой. Не иди без меня. Знаю, недалеко, но навернёшься так, что потом не встанешь!       Он второпях расстегнул пуговицы и, услышав, как она залилась в неутешном, душераздирающем плаче, сбросил пальто на пол вместо того, чтобы повесить его на крючок. Плевать! Повёл её на кухню, пытаясь не сильно сдавливать запястье…       Тысяча мыслей пронеслась за одну лишь секунду: что там, на кухне? Труп Вагнера или другой какой-нибудь мрази? Живой Вагнер, шантажирующий Марлин? Быть может, всё сразу? На мгновение сердце сбилось с ритма…       Однако — нет. Ничего из того, что он себе нафантазировал.       Пропахшая алкоголем кухня, опустошённая на одну треть бутылка коньяка. И никаких трупов, никаких офицеров…       — Марлин, — с тревогой произнёс он, осторожно посадив её на стул. Обращался с ней, как с драгоценным камнем. — Что такое? Ты объяснишь мне, а?.. Марлин…       Опухшее пунцовое лицо. Красные-красные, как небо закатное, глаза — стеклянные ото слёз, сузившиеся. Марлин зажмурилась, спрятала заплаканное, так не похожее на её лицо в ладонях, а затем впилась ватными пальцами в запутанные, завязанные в хвост волосы. По-новой зарыдала.       — Марлин?.. — опять позвал её он, но уже не рассчитывая на то, что она ему ответит. Развязать язык пьяным было проще простого, а эта его словно проглотила.       Но она ответила. Хоть что-то ответила:       — Я-а-а не могу-у… уже не могу-у-у… — выла Марлин, цепляясь за волосы, точно пытаясь выдрать их с корнями.       — Что… что не можешь?! Скажи нормально! Я ведь не пойму, пока ты не скажешь…       Марлин только громче заревела. По-настоящему оглушительно.       — Б-Боже-е, за что-о… За что-о-о?! — Она с самозабвенной жадностью подалась к бутылке…       — Э… Э, куда?! Нет-нет, нет! — Жан опередил её, переставив коньяк в другой конец стола. Марлин захныкала, как младенец. — Окочуриться хочешь?!       — А если и д-да?! — разъярённо воскликнула она.       — Худая, слабая, больная… так ещё и коньяк жрёшь! Совсем свихнулась?! Ничего в голове не щёлкнуло?!       — С… сфихнулась, да! — Марлин попробовала подняться, но безуспешно: разбито осела на стул, ударившись коленом о ножку стола и, наверное, даже того не заметив…       Нет-нет, отчитывать за проступки — дурная и неплодотворная практика. Так он однозначно ничего не добьётся… С девушкой, напившейся до беспамятства и потерявшей рассудок, разговаривать нужно по-иному. Более… ласково?       А он так вообще умел?..       — Марлин… Марлин, успокойся. Слышишь меня? Успокойся. Давай-давай, тише… Успокойся и скажи мне уже наконец, что у тебя случилось. Из-за чего… из-за чего ж ты к коньяку присосалась? Что произошло? Я же… я же знать должен. Чтобы понимать, как я могу тебе помочь. И всё такое…       — Ж-Жан… — доверительно проскулила она.       — Что?.. Что?!       — Я… бем… на…       — Не слышу!       — Бер… ременна-а… Беременна я-а-а!       У Жана задрожали руки — парализующей, пронизывающей дрожью. Осенний холодок, пробившийся из-под закрытого окна, прошмыгнул под рубашку. Ошпарил стужей… Губы запеклись от участившегося дыхания, пламенем рвущегося изо рта.       Марлин уронила голову на ладони, завопила ещё безумнее. Оголтело замычала.       — К-как?.. Это как… б-беременна? Это…       — К-конец это-о… Мне коне-е-ец! Н… не могу! Не могу-у-у!       — Ты… ты уверена? Т-точно… уверена? Откуда… откуда ты знаешь?!       Мигрень, головокружение, тошнота, слабость, усилившиеся за последнюю неделю… Всё сходилось. Или это было… совпадение? Такое гадкое, гадкое-прегадкое совпадение! Совпадения случались нередко…       — Н-не будь… не будь дур-раком, идио-от! — прокричала, вонзившись в него измученными, поблёкшими глазами. — К-как… К-а-ак я поняла?! А фот так! Идио-о-от! Всё, всё боли-ит! Кр-рови — нет! Вы-ыжали из меня, соба-а-аки… Всё-о-о из меня выжали-и-и! Как су-у-уку отодрали-и… Об-брюхатили! Вы-ыбросили, как ша-а-авку подзабо-орную!       Жан не мог стерпеть её обжигающего, осуждающего взгляда. Как будто он её насильно отодрал, как будто он её обрюхатил и выбросил, как шавку подзаборную. Хотелось сесть, но… Жан не осмеливался пошевелиться. Казалось, осколки её отравленного, обездоленного сердца врезались в его собственное, ещё пульсирующее, ещё перегоняющее по венам кровь, смешанную с надеждой.       — Он с-сказал, — продолжила она, — сказал мне тогда, ч-что… если я обрюхачусь… т-то… то он перережет глотку мне-е-е и отро-о-одью! Я д-думала, что пронесло-о! Я дум-мала… думала-а…       — Кто… кто он? — прорычал Жан. — Кто… сказал?! Чей… ребёнок?!       — Не называ-а-ай… н-не называй это отродье ребё-о-онком! — Марлин зарядила кулаком по столу. — Эт-то не мой… это не мо-ой ребё-о-онок! Не мо-о-ой…       — Я…       — Не мо-ой! М-мудак! Идио-от… Приду-урок!       — Прости… — Он обхватил голову, поверженно прикрыл уши. — Извини, Марлин… Извини!       Она привстала — и снова потянулась к коньяку. Жан посадил её, надавив на плечи, и отнёс бутылку к столешнице. Марлин заныла:       — Ед-динственная ра-адость… Единственная-а-а! А т-ты забираешь, с-сволочь!..       — Марлин… Марлин, перестань! Хватит! Хватит на сегодня! И вообще… хватит! Прекращай! Кончай с этим!       — Своло-о-очь!       — Скажи… кто?! Кто это был? Чей… — Он осёкся. — Из-за кого… из-за кого это всё?!       — Из-за… из-за… — Она закашлялась, всхлипнула. — Из-за Ва-агнера-а! Чтоб он сдо-о-ох! Чтоб он вместе с этим отро-одьем сдох! Тварь! Тва-а-арь!.. Ненави-и-ижу, ненави-ижу… А-а-а!       Если бы это была его квартира, он бы разнёс её в щепки. Если бы рядом не было Марлин, он бы закричал. Если бы он встретил Вагнера…       Это была бы последняя встреча Вагнера с кем-либо.       — Эй… А н-ну… в-верни-и! — обозлилась она. — В-верни… бут-тылку-у! Верни-и-и! Я б-буду пить, пока… пока он не вылезет из меня-а, понял?! П-пока он…       — Нет… нет! Ты… ты понимаешь, что вообще несёшь?! Понимаешь, что творишь?!       — П-понимаю! Понима-а-аю!       — Так… Так, ладно, успокойся. Успокойся, слышишь? — перешёл на шёпот он. — Тише, тише… Успокойся. Ложись спать, а наутро…       — Нет! К-какой спать? Како-о-ой спа-а-ать?! Не хочу-у-у спа-ать! П-пока не избавлюсь — спать не п-пойду! Нет-нет, не пойду-у!       — Ты… ты послушай. Послушай, Марлин, послушай! Давай ты… давай ты воды сейчас выпьешь и просто… просто пойдёшь спать! Я тебе помогу! М? Давай?       — Не-е-ет! Н-нет, не та-ак! Давай… д-давай по-моему, а?! Давай?! Н-ну же! — Марлин подскочила, чудом удержавшись на ногах, сделала неуверенный шаг и взялась за ладонь Жана. Сжала её в кулак… — Н-ну же, ну ж-же… Бей! Д-давай, ну же, б-бей!..       — Ты… ты с катушек слетела?!       — Б-бей меня-а-а, бе-ей! В ж-живот бе-е-ей!       — Ещё чего! Бить… тебя?! Да никогда в жизни!       — М-мудак! Т-тогда… тогда я сама-а!       Замахнувшись обессиленной рукой, она что есть мочи ударила себя в живот. Жан не успел остановить её… Впрочем, удар был бестолковым, и Марлин его, будучи пьяной, могла и вовсе не почувствовать. Она простонала — скорее не от боли, а от разочарования и раздражения — и упала на колени.       — Н… не-ет! Нет, нет… Почему.. п-почему?!       Жан опустился напротив неё, аккуратно коснулся её плечей. Завыл бы — как она завыла бы, да нельзя: кто успокаивать будет, если не он? На ком лежала ответственность?       — Тише, Марлин, тише! Послушай меня: тише… Так нельзя, понимаешь? Нельзя… Не калечь себя!       Марлин обрушилась на него, обвила ему шею… Теперь плакала и мычала прямо на ухо. Мучила. Жан не выносил перегар, но сейчас совсем не обращал на него внимания. И на кислый, похожий на рвоту запах — тоже. Он не знал, на что обращать: на горячие слёзы, стекающие за воротник, на рыдания, лавой льющиеся в ухо, на вес её лёгкого тела… Не знал.       — Н-не могу уже, Ж-Жан… Не могу-у-у! Что… что мне д-делать, Жа-а-ан?! Что мне де-е-елать?!       Он молчал. Молчал и с острой, убийственной досадой понимал, что… он и этого не знал. А сказать правду — не смел. Как же так — взять и сказать такое? Невообразимо… Кто знал, если не он? На кого ещё она могла положиться? Кому ещё она могла… довериться?       — Ж... Жан… Жа-а-ан, не молчи-и! Что… что я должна делать?! Скажи-и…       — Я… — Он прижал её к себе. — Я н-не знаю, Марлин! Не знаю…       — К-как... это?!       — Не знаю… Не знаю-не знаю…       — А кто т-тогда… знает?!       — Прости, Марлин… — Язык онемел — ни слова больше.       — Н-но я… я-а-а не хочу! Не хочу-у-у это отродье… от н-него-о-о… П-понимаешь?! М-мне вос-семнадцать… Я престу-упница! Я элди-ийка! К-куда мне… от марлийца насильника-а-а?!       — Подожди… — внезапно опомнившись, отозвался Жан. — Просто… подожди. Я думаю, он сам из тебя вылезет. У некоторых женщин случаются выкидыши, а ты… ты же худая, слабая, болела недавно, на снотворном сидела… и выпила вот. Да и жизнь у тебя, честно говоря, не сахар. Переживаешь постоянно. Я думаю, как-нибудь… как-нибудь решится всё, и… Может, и делать для этого ничего не придётся. Дьявол, что за херню я несу?..       — А если… ес-сли он останется и ур-родцем родится, а?! Б-больным! И В-Вагнер меня убьё-от, и его, и…       — Хватит… Тебя никто не убьёт, слышишь?.. Не убьёт. — Жан погладил её по спине. — Давай… давай просто подождём? Сейчас ты ничего сделать не сможешь, уж тем более в таком состоянии… Давай-ка ты спать ляжешь, а? Утром по-другому на всё посмотришь.       — А если… если он останется… в-во мне? Что… ик… ч-что тогда-а-а?!       — Тогда… тогда подумаем. И придумаем… Обязательно что-нибудь придумаем. А пока что нет смысла об этом думать. Мы не знаем, что будет дальше. Завтра, через неделю, через месяц… Посмотрим. А сейчас — пора спать. Ты так не думаешь? Спать.       — Я… я н-не смогу уснуть…       — Это тебе так только кажется. Уснёшь — как миленькая уснёшь. Уж мне поверь…       — Л-ладно… — Марлин стала тише: только носом хлюпала, только безостановочно икала.       — Тогда я отнесу тебя в кровать. Не тошнит?       — Не-а.       — Странно.       — А я б-блевала уже… Д-до того, как ты, ик, пришёл…       — А… Ясно. Ну, проблеваться можно и трижды, а то и куда больше, это дело такое…       — Т-ты хочешь, ик… чтобы я проблевалась? Уб-бирать за мной… х-хочешь?       — Как-то не очень… Но я бы советовал ещё раз, чтобы уснуть быстрее. А так можешь вообще не уснуть. Или во сне задохнёшься… Мне бы не хотелось, чтобы так вышло.       Марлин сипло посмеялась.       — Ну? Несу?       — Неси.       — Только держись крепко. Не упади, поняла? И скажи, если тошнить начнёт, я тебя сразу же на пол поставлю. Скажешь же, да?       — Д-да-да, папаша…       В этот раз она не брыкалась, не вырывалась. Приникла к нему, ничего не боясь, и, кажется, доверяя. Наконец-таки хоть сколько-нибудь ему доверяя… Было бы здорово носить её на руках по более приятным поводам, но таковых не предвиделось.       На удивление, донёс без происшествий. Посадил на стул, расправил постель и, уложив Марлин, накрыл её одеялом. Она легла на спину, сощурилась и прислонила ладони к вискам. Жан сел у кровати на пол.       — Шатает? Кружится голова?       — Угу…       — И… впервые ты так?       — Ага… Н-никогда так не пила, с-сука…       — О… Понятно. Не жить тебе завтра. А коньяк откуда?       — От К-Кабана…       — Ничего себе. Хорош мужик.       — Да-а-а…       — Может, всё-таки…       — Не… Не-а…       — А надо бы.       — Не, не надо…       — Точно не тошнит?       — Не-е-а…       — Иди сама рвоту вызови. Я тебе серьёзно говорю. Я тоже думал, что не тошнит, а потом…       — Б-блин!..       — Что?!       — Т-тошнит…       Марлин выпрыгнула из-под одеяла, нечаянно толкнула Жана и ломанулась в уборную. Хлопнула дверью, прежде чем он успел пискнуть… И не скажешь по ней, что пьяная: до того прыткая!       — Ты там жива?! Не навернулась?!       Судя по звукам, не навернулась. Удачно добралась до унитаза…       — Ты там… держись! Я воды схожу принесу, легче станет! Должно стать… Обещаю! — И помчался на кухню…       Когда вернулся и поставил стакан на тумбу, Марлин уже вышла из ванной, хватаясь за дверной косяк. По подбородку и шее стекала вода, впитываясь в верх платья; тёмные пряди расползались по лицу, липли ко лбу и щекам. Марлин выглядела и мило, и отталкивающе одновременно, но скорее, пожалуй… мило. Жан помог ей дойти до кровати и сесть, подал стакан, придерживая. Она резво к нему припала.       — Ты как? Полегчало?       — А… ага, — призналась она на выдохе. — Я даже… я д-даже немного протрезвела. Совсем… чуть-чуть.       — Ну вот, я же говорил! А теперь — ложись. Давай-давай, ложись.       И всё — заново: легла, взялась за голову, заворчала… Да как заворчала!       — Д-дура я, идио-отка… Ду-ура…       — И впрямь протрезвела…       — Идиотка-а-а…       — Ты… не плачь только, не плачь! Вижу: глаза мокрые.       — Д-да как… да как тут н-не плакать?!       — Тише… Ложись набок и закрывай глаза. Скоро пройдёт. Скоро пройдёт, и ты уснёшь. Только не ложись на спину.       — П-перед глазами плывё-о-от… Я будто, не знаю… н-натанцевалась! Вот та-ак голова к-кружится…       — А ты как думала? Если бы выпила чуть больше, было бы ещё хуже. Сказала бы спасибо. Ну, за то, что я тебя остановил.       — Ага, спаси-и-ибо… А утром? Что б-будет… утром?       — Тяжко будет… Но это потом будет. А сейчас — спи. Давай-давай, совсем скоро уснуть должна. Я быстро засыпал…       У Марлин слипались глаза. Она поглядывала на него сквозь полуопущенные веки, всхлипывала всё реже и тише, медленно погружаясь в сон.       — Жан…       — А?       — А т-ты правда думаешь, что он… с-сам вылезет?       — Ну… Если честно, я не особо разбираюсь, как это происходит, но… слышал кое-что. Что… ослабленное тело не способно выносить плод. Это логично. Тем более раз уж у тебя и на саму себя едва хватает сил…       — Т-то есть ты… уверен?..       — Нельзя быть в чём-то таком уверенным, но… подозреваю, что так оно и будет. И ничего для этого делать не придётся.       — Ясно…       Сонно моргнув, она потянулась к нему. Бережно потрогала волосы, пропустила через них пальцы… и спросила. Робко так, обиженно спросила:       — Уйдёшь?..       Жан кивнул, прижав её ладонь к щетинистой щеке.       — Уходишь всё куда-то, ух-ходишь… Остался бы со мной.       — Я только за, но… ты же знаешь, что я не могу. Утром прийти постараюсь, как раньше. Записку тебе напишу, чтобы ты завтра вдруг что не растерялась.       — Т-ты так редко стал приходить…       — Знаю.       — Д-дела у тебя… какие-то…       — Да.       — А я так хочу… чтобы т-ты… остался… — Марлин погладила его по щеке. — С т-тобой… не страшно… С-совсем…       — Больше не боишься… меня?       — Н-не… Не-е-е… Не. Знаешь, я х-хочу… хо… чу… что… бы…       Она уснула. Жан уложил Марлин поудобнее, поправил одеяло и уткнулся лицом в её укрытые ноги. Закрыл глаза. Сколько так просидел — не знал, но времени прошло прилично.       Написал записку. Оставил её на тумбе и отправился на кухню. Слил коньяк в раковину, хоть и жалко было дорогого подарка, но перед этим сделал большой глоток. Ему не помешает… для трезвости ума. И для того, чтобы не забыться в безумии.