God's Favorite Customer

Whose bright idea was it to sharpen the knives? Just twenty minutes 'fore the boat capsize If you want an answer, it's anybody's guess I'm treading water as I bleed to death

Раздражающе бодрый звон будильника застал Юнхо вовсе не в кровати. На кухне. В крови и обмотках пожухлых бинтов. И кто только догадался заточить ножи так, что одного неловкого движения хватило, чтобы залить столешницу добрым литром крови? Всё, кажется, сегодня было против Юнхо: острые столовые приборы, подгоревший завтрак, разлетевшиеся по кухне бинты, даже сумка, о которую парень дважды запнулся, чудом не расквасив лицо. Настроение было бесповоротно испорчено. В такой-то день! Чон вышел из дома с неопрятной культяпкой вместо левой руки, объёмной спортивной сумкой, успевшими завять флоксами и маленькой коробкой, требовательно давившей на бедро. Не так, совсем не так Юнхо представлял себе этот момент. В его грёзах (в его ли? или в навязанных обществом?) всё должно было быть по-другому. Если не с всеобщими песнями и танцами на улицах, то хотя бы не с пасмурным небом, норовящим разразиться противной моросью. Толку от этой мороси будет мало — она только поднимет пыль, ни на секунду не освежив уставшую от духоты провинцию. Юнхо тяжко вздохнул и поднял очи горе, будто желая наладить зрительный контакт со Всевышним. Вымолить, что ли, у Бога новый потоп? Такой, чтобы всё смыло разрушительно мощной волной и сровняло под водной гладью. Он усмехнулся своей богохульной мысли, опустил голову и мазнул взглядом по амбару их фермы. Сейчас тот казался похожим на огромный ковчег — такой же уродливо-громоздкий, только вовсе не предрекающий спасения. Этот квазиковчег был обречён на погибель. Юнхо знал это. Знал — и потому собрался с силами, чтобы что есть мочи сигануть в бушующие воды и плыть, плыть, плыть. Двигаться куда-то, только бы не бессмысленно барахтаться, норовя быть раздавленным громадой новопровозглашённого ковчега. И всё же, как бы ни претил Юнхо этот ковчег, как бы он ни хотел поскорее оставить его позади, нужно было бросить якорь, прежде чем пуститься в спасительное плавание. Только так молодой человек мог быть уверен в том, что корабль, пусть и потонет, то хотя бы не будет снесён подводным течением. Когда-нибудь, когда жизнь наладится, Чон сможет найти его и затерянные сокровища. Хотя какие уж там сокровища! Найти бы останки тех, кто был на ковчеге, придав погребению то, что уцелело от сожранных рыбами тел. Только когда довлеющий над уставшим разумом амбар скрылся из виду, Юнхо смог выдохнуть спокойно и стряхнуть невесёлые мысли. И как он только мог сравнить Мэри с якорем — чем-то пусть и необходимым, но таким… прозаичным. Чон любил её, искренне. И коробочка, больно впивавшаяся в тело под тяжестью давящей на неё сумки, была тому прямым доказательством. Он принял решение, которое осчастливит их обоих. Пусть для этого придётся немного подождать. Гэллоуз-стрит была непривычно тиха. Слишком рано. Только парочка отчаянных работяг лениво плелась то ли со смены, то ли на неё. Юнхо чувствовал себя странно, словно не от мира сего. Лишь взгляд на виселицы помог немного заземлиться, напоминая о насущном. Бутафорские виселицы, жалкие копии своих когда-то стоявших здесь прародительниц, всегда вызывали у Чона странную примесь смеха с горечью: насколько отчаянны и при том жестоки были его соотечественники, раз из орудия смерти сделали самый настоящий аттракцион? Туристам, «посчастливившимся» оказаться в их маленьком городке проездом, едва ли было дело до реальных смертей. Их больше привлекала эстетика первозданной Америки, щепетильно воссозданная жадными на гроши властями. Сегодня же одного беглого взгляда на виселицы хватило, чтобы поёжиться от какого-то странного дискомфорта. Рука сама потянулась к горлу, чтобы убедиться, не затягивается ли на ней смертоносная петля. Юнхо тяжело сглотнул и второй раз за утро постарался абстрагироваться от тревожных мыслей. Мать всегда говорила, что в каждой тучке есть луч надежды. Чон, пусть и давно вырос из этой детской поговорки, всё же решил попробовать найти тот самый лучик: закрыл глаза, призвал к своему богатому воображению — и уродливые верёвки обросли цветущим плющом и золочёными колокольчиками, задорно звенящими на ветру. Какое бы было зрелище — мертвецы в ярких удушающих мониста! — Эй, смотри, куда прёшь! Или через эти щёлки не видать ни хрена? Стоило Юнхо открыть глаза, как перед его взглядом предстал типичный утренний пьяница — такому только и нужно было, что нарваться на неприятности. Чон был простой мишенью для «острот» — пусть его семья и жила здесь уже больше тридцати лет, расистские шутки парень слышал с завидной периодичностью и научился филигранно их игнорировать. — Я тороплюсь, — дипломатично отвертелся он, обходя шатающегося на месте пьяницу, и хотел было спокойно продолжить свой путь, как некрепкая рука легла на его плечо и рванула на себя. — Ты хоть крещёный? Или этот, шаманист какой? Небось ещё и живёшь здесь на птичьих правах со сворой таких же жёлтых, как ты? Куда только власти смотрят! То черномазые, то узкоглазые… Сегодня они делают всю чёрную работу, а завтра что — приходуют наших женщин и детей?! Вот тебе и хвалёные рейгановские реформы! Юнхо привык стоически выдерживать нападки в свой адрес, но сейчас что-то едва удерживало его от желания втоптать жалкое пьяное существо в дорожную грязь. Он с трудом сдержал этот порыв и, скинув руку ловким движением плеча, поспешил дальше. Пора было валить из этого поганого места! «Вот обустроюсь — и сразу же вывезу Мэри. Не хочу, чтобы наши дети росли среди таких подонков». Казалось, уже ничто не могло испортить и без того дрянное настроение, но у Бога явно были планы окончательно разбить Юнхо. Не иначе, чем в отместку за его богохульные мысли. Всё ещё подавленный перебранкой, он поравнялся с церковью и вдруг встал как вкопанный. Сказать было проще, чем сделать. Осмелиться войти в дом Божий и прямо там, перед Создателем, попросить руки любимой девушки — это казалось слишком смелым ходом. Он явно переоценил свои силы. Но дороги назад не было. Либо сейчас, либо никогда. — О, Аарон, здравствуй! — этот тёплый, с хрипотцой голос немного скрасил томяще-пугающее предвкушение. Чон не мог не улыбнуться и склонил голову перед вышедшим из церковного сада мужчиной. — Здравствуйте, святой отец! — улыбка отца Джона — настоятеля их маленькой церквушки — никого не оставляла равнодушным. Юнхо без труда позабыл о части своих бед, но долг напомнил о себе давящим на бедро грузом. — Вы… вы не видели Мэри? — Она на кладбище. Это могло прозвучать жутко, если бы парень не знал, о чём говорил отец Джон. Кладбищем местные называли ряд скромных могилок священнослужителей, когда-либо проповедовавших в этой церкви. Большинству из захоронений не было и пары десятков лет, так что особого ухода они едва ли требовали, но самые сердобольные прихожане всё равно умудрялись раз в неделю наводить на кладбище полнейший порядок. Мэри была одной из таких неравнодушных. Возможно, именно за это Юнхо в неё и влюбился. — Спасибо, святой отец! — Юнхо видел, каким взглядом отец Джон окинул его объёмную сумку и букет цветов. Видел и понимающую улыбку, по-родительски снисходительную. Однако, вопреки ожиданиям, напутственных или предупреждающих слов молодой человек не услышал. Священник лишь кивнул и, благословив Чона, скрылся в церкви. Юнхо тяжело вздохнул, сменил хват на ручке порядком надоевшей сумки и направился в сторону кладбища. Мэри он приметил не сразу. Она сидела на коленях и щепетильно прореживала кусты октябрин. Здесь, среди пугающе идеальных могильных плит, она выглядела такой нереальной и при этом реальной одновременно. Чон не мог налюбоваться. Мэри не была писаной красавицей, но внутренняя красота делала её краше всех женщин. Юнхо часто ловил себя на мысли, что просто не заслуживал быть рядом, но всё равно стремился к ней и сейчас был как никогда готов доказать, что достоин. Что будет достоин совсем скоро. — Мэри! — он крикнул совсем негромко, боясь нарушить покой усопших, но девушка его услышала и просияла улыбкой, которая резко сошла с лица, сменившись озадаченностью. Сердце Юнхо, кажется, пропустило удар. Она встала на ноги, смахнув с кожи прилипшие сухие травинки, и приблизилась к молодому человеку. — Юнхо… — он так любил, когда Мэри называла его по имени, но сейчас оно звучало совсем иначе. Будто бы выстрадано. Мэри вся была выстраданная. Чон бросил сумку на гравий и протянул злосчастный букет, который, кажется, пожух вместе с ним. — Это тебе, — Юнхо попытался выдавить из себя улыбку, протягивая злосчастный веник, но вышло из ряда вон плохо. Вид Мэри выбил почву у него из-под ног. — Спасибо… — она приняла цветы, даже не посмотрев на них, видимо, исключительно из вежливости, и тут же поинтересовалась. — Ты разве ещё не уехал? — Я не мог уехать, не сделав одной очень важной вещи. Этот момент наконец настал! Он вытащил коробочку из кармана и хотел было преклонить колено, но так и не успел сказать заветные слова. «Стой!» Мэри прозвучало оглушающе громко, хотя она едва ли осмелилась поднимать голос в обители почивших настоятелей. — Юнхо, послушай, — он и хотел бы, только кровь, прилившая к лицу, пульсировала так сильно, что заглушала все окружающие звуки. — То, что ты сейчас собираешься сделать… я не могу. — Но я думал, что ты любишь меня. Что мы любим друг друга. Наверное, он выглядел жалко в чужих глазах, но сейчас его куда больше волновал не внешний вид, а то, что происходило внутри. А внутри готова была начаться ядерная зима. — Я действительно люблю тебя. Именно поэтому я не могу. Не могу сказать «да» сейчас. Мэри не оправдывалась, она говорила от всего сердца, только вот даже так её слова были слабым утешением. Юнхо не понимал, совсем не понимал, что она хотела этим сказать. — Зачем всё это? — Ты достоин большего. Достоин лучшей жизни, — она кивнула на сумку так, словно это имело для неё какой-то особый смысл. Юнхо не сразу, но догадался, что Мэри имела в виду. — И я не хочу стоять на пути к ней. Не хочу быть балластом. Юнхо не верил своим ушам. Та грешная утренняя мысль про якорь, как легко Мэри её разгадала и, вывернув наизнанку, показала в реальном свете. Неужто он и правда искал способ заземлиться? Нет, конечно же нет! Та мысль была побочным эффектом бессонницы. Сейчас он мыслил здраво: это предложение было чем-то большим, идущим от самого сердца. — Но в лучшей жизни нет смысла, если там не будет тебя, — в этих словах была вся горькая правда. Он не представлял свою жизнь без любимой. Печаль в улыбке Мэри заставляла сердце Юнхо сжиматься от тоски. Он готов был бросить всё, лишь бы держать девушку в объятьях всю жизнь. Но она была настроена серьёзно. — Ты не можешь подвести тех, кто верит в тебя. Но, в первую очередь, ты не должен подводить себя. Тебе нужно ехать, нужно идти к цели, а когда… нет, если ты захочешь вернуться, я буду ждать здесь. В этом была вся Мэри. Она всегда готова была жертвовать собой ради сирых и убогих. Только вот Юнхо никогда бы не подумал, что когда-либо сам окажется в этой позорной роли. Больно, было больно. От тоски, от отчаяния, но больше всего от любви. Он прижал миниатюрную девушку к своей груди и оставил на её лбу целомудренный поцелуй. На большее в подобном месте он бы не решился. — Я люблю тебя, — Юнхо хотел, чтобы Мэри прочла все смыслы, крывшиеся в этих словах, и она, конечно же, всё поняла. Прижав его ладонь к своей щеке, чтобы грубая кожа успела впитать тепло её тела, она в последний раз заглянула в его глаза и, улыбнувшись сквозь слёзы, прошептала: — Да благословит тебя Господь! Мэри не оттолкнула, лишь ненавязчиво выпуталась из крепких объятий, но Юнхо показалось, что его со всей силы швырнули с небес в бренный мир. Он больно прикусил губу, вероятно, чтобы сдержать готовые вырваться мольбы, поднял сумку и медленно, будто вся жизнь вокруг вдруг потекла в ином темпе, поплёлся. Куда именно, он и сам не понимал. Ноги несли его по инерции, пока мозг прокручивал сцену прощания снова и снова, как пластинку на заевшем патефоне. Зачем, зачем он вообще решился на всё это? Какой бес вселил в его душу тщеславие и спесь? Жил ведь на свете славный малый Чон Юнхо, парень простой, да надежный, жил — и имел самые обыкновенные человеческие мечты: обустроить ферму, завести семью и работать на благо близких и Господа Бога. И чего ради его потянуло к мелочному, земному, но притом до ужаса недостижимому? Ради богатства? Ради признания? Ради… ради… Все эти «ради» были чем-то настолько нелепым и бессмысленным сейчас, когда позади стояла та, чья любовь была для Юнхо всем. Но только вот теперь он думал, что любовь Мэри к нему была той же самой христианской любовью, которой она щедро одаряла всех и каждого. А Чон не хотел быть «всем и каждым», он хотел выделяться из толпы привечаемых девушкой. Он хотел любви, на которую пока не имел права. Точно не теперь, когда променял высшую христианскую святыню на что-то туманно-несбыточное. Это было очередным богохульством горе-праведника… Из мыслей вырвало резко и громко, клаксоном автомобиля и скрежетом шин по асфальту. Юнхо поднял голову и встретился взглядом с водителем, подспудно замечая, что только что мог погибнуть самой бесславной смертью из возможных. — Оригинальный у тебя способ поймать попутку, — водитель, вопреки опасной ситуации, усмехнулся вполне себе беззлобно. Его оптимистичный настрой и остроумная ремарка подействовали на Чона воодушевляюще: он стряхнул с головы тяжёлые думы и поравнялся с машиной со стороны пассажирского места. — До Мемфиса подвезёте? — А то, — мужчина за рулём хмыкнул и приглашающе хлопнул по кожаному сидению. — Лезь в тачку. Оказавшись в салоне, Юнхо решил повнимательнее рассмотреть своего спасителя поневоле. Это был типичный янки лет сорока, румяный, тучный и с не сходящей с лица ухмылкой. — Чего взгрустнул, ковбой? — Чон не мог не усмехнуться: он слишком хорошо знал, что едва ли тянет на этот исконно американский образ. Но водитель, судя по всему, был лишён каких-либо расовых предрассудков. А может, он просто хотел скоротать неблизкий путь за хоть какой-то беседой. — Да так, — Юнхо и хотел бы излить душу, но пока не был готов к откровениям с незнакомцем. Он всё не мог до конца выкинуть из головы разговор с Мэри. Правда, теперь, едва не отправившись на тот свет, парень наконец смог взглянуть на ситуацию под несколько иным углом. Нет, он явно был недостоин любимой. Даже когда он готов был бросить обречённую на провал авантюру, Мэри продолжала верить в его будущее. И если уж она так свято полагалась на него, то он должен сделать это будущее их общим. Несмотря ни на что. — Ох уж эти дела любовные, — посетовал водитель, многозначительно покачав головой. Только после этой ремарки Юнхо понял, что всё это время бессознательно прокручивал в руках ту самую многострадальную коробочку. — Не вешай нос, парень. Всё, что ни делается, — всё к лучшему. Просто продолжай. Похлопав парня по плечу, он, видимо, решил не надоедать беседой и включил приёмник, из которого зазвучал какой-то жизнеутверждающий мотив. — С... спасибо. Юнхо никогда бы не подумал, что эта житейская мудрость когда-либо сможет возыметь на него действие. Но почему-то из уст по-отечески доброго мужчины она звучала лучше любой проповеди. Иногда правда заключалась в таких вот мелочах. Нужно было просто ввериться воле Господа и идти к цели, какой бы далёкой она ни была.