По исхоженным дорогам

Больничные дни проходят в туманной дымке. Азирафаэль кажется себе слишком слабым, тревожным, рассеянным, нелепым, поэтому время проходит в постоянном отрицании того, что с ним случилось. Ему не хочется верить, что он попал в аварию, не хочется принимать тот факт, что перед ним расстилается путь долгого восстановления, результаты которого вполне возможно не будут очень хороши. Он действительно мечтает об остановке времени, чтобы свыкнуться с нынешней ситуацией, но единственное что у него имеется — реальность, с которой надо как-то считаться. Втроём они снова смотрят фотографии — на этот раз свадебные и разглядывать запечатленные на блестящую бумагу моменты одного из важнейших дней его жизни Азирафаэлю оказывается до тошноты тяжко. Вот он, стоит с Кроули перед алтарём и счастливо улыбается и глаза у него блестят; вот они с Кроули обмениваются кольцами; вот их первый поцелуй в браке. Цветы, костюмы, гости, снова цветы, и они с Кроули танцуют первый танец, спрятав лица у друг друга в плечах. Всё кажется ненастоящим, словно скреплял себя узами брака совсем не Азирафаэль. Он видит, как Кроули украдкой посматривает на него, словно оценивая реакцию, но Азирафаэль слишком смущён, чтобы кинуть ответный взгляд. Когда время для посещений заканчивается и он снова остается один — возникает чувство облегчения — свыкаться с фактами жизни было гораздо легче в уединении. Он смотрит свадебный альбом ещё раз — цветы, костюмы, гости и они с Кроули с влажными глазами — и внутри всё горит от тоски по тому, что было забыто. Это гораздо хуже боли от сломанных ребер. Азирафаэлю хочется позвонить Кроули и поговорить, хотя бы немного и о чём угодно, просто чтобы услышать голос, но он отговаривает себя от этой идеи — его и так навестят завтра. Он может потерпеть. И он терпит. Делает гимнастику, обедает и ужинает, смотрит в окно на раскачивающиеся от ветра кроны деревьев и ждёт сна, чтобы этот день поскорее прошёл. После отбоя не спится, Азирафаэль считает до ста и обратно; большим пальцем руки трогает подушечки остальных четырех поочередно; представляет момент, когда наконец выйдет из больницы. Глаза мокнут от слёз усталости и лишь в первом часу ночи мозг даёт ему поблажку и даёт соскользнуть в поверхностную, недолгую дрёму. Книги летели на пол, столик разбился оземь. Стекло разлетелось во все стороны. «Может хватит?!» Сердце колотилось. Рубашка была влажной от испарины. Первые несколько секунд после пробуждения тело словно забыло, что может шевелиться, но вскоре оцепенение спало и Азирафаэль сел, неловко выставив здоровую руку позади спины для опоры. Небо за окном было темно-темно синим, а облака, плывущие по полотну, чёрными как смоль, уголь или перья ворона. Он смотрел на ночь, пытаясь уловить образы, которые видел во сне, но они ускользали. Возможно, как предполагал Азирафаэль про себя, это были выисканные мозгом воспоминания. Там были золотые буквы, книги, чьи-то крики и ужасная злость, направленная на кого-то, и все это было перемешано настолько, что больше напоминало картинки в калейдоскопе, чем что-то по-настоящему цельное. Внезапно, в голове пролетела мысль, которая то появлялась, то исчезала, настолько она была зыбкой. Азирафаэль замер, на этот раз уже специально, в попытке не потерять ее, не дать улизнуть, даже задержал дыхание, чтобы сфокусироваться на ней. Пальцы слепо потянулись к тумбочке рядом с кроватью и нащупали телефон. Сенсорный телефон он включает не с первого раза — аппарат кажется хрупким, словно любое нажатие сверх меры сломает стеклянную поверхность. Он щелкает одним пальцем, переходя из окна в окно, пока не находит способ позвонить Гавриилу, а потом прижимает телефон к уху, слушая длинные громкие гудки и вдруг чертыхается — была глубокая ночь. Не самое лучшее время для звонков. Он все равно решает подождать — ровно два гудка — и уже собирается отключился после первого, как в трубке слышится сонный, но в то же время беспокойный голос Гавриила. — С тобой все нормально?! — Да, — виновато отвечает он. — Прости, не хотел звонить так поздно. — Что-то случилось? — У меня есть… Книжный? — Да. — И как давно? — Лет… Сейчас подожди… Дай подумать… Лет одиннадцать. Нет, черт, наверное, больше… — Ты не в курсе? — Мы слабо общались после того, как ушли из родительского дома, — вздохнул Гавриил. — Нет, не одиннадцать. Ты сказал мне о книжном, через два года после вашей с Кроули свадьбы. Получается пятнадцать лет. Да. Пятнадцать. Преодолевая первоочередный шок, Азирафаэль спрашивает: — Он большой? Расскажи мне о нëм. — Да, большой… Не знаю, правда, с чем сравнить, чтобы ты представил размеры. Там много стеллажей… И книг… И всякого. Гавриил смолкает. Азирафаэлю становится смешно, неожиданно для себя он вспоминает, как «красноречиво» иногда брат писал эссе в школе; настолько, что Азирафаэль иногда делал это вместо него. — Ты знаешь, что ты мастер рассказа? — Ой, да иди ты, — в голосе Гавриила слышна улыбка. — У тебя… У вас с Кроули есть квартира над книжным. Туда можно поднялся прямо из магазина по лестнице. — О. Вот как. Сигнал на секунду прерывается. — Вторая линия, — вдруг говорит Гавриил. — Это Кроули. — Кроули? — Я написал ему в ту же секунду как ты мне позвонил. Похоже он едет к тебе. — Что? Зачем?! — Я просто забеспокоился, я не знал… Звонок сбрасывается. Азирафаэль с недоумением пялится на гаснущий экран, затем тот вновь загорается от сообщений Гавриила. «не знал всë ли с тобой нормально» Палец на автомате щелкает на всплывшее СМС и на экране возникает окно диалога. Азирафаэль пишет, едва умудряюсь попадать пальцами по маленьким кнопкам: «Напиши ему, что все хорошо, что ехать не нужно» «поздно» — приходит ему ответ. «кроули уже выехал» И следом: «не буду ему писать, не хочу отвлекать его пока он в таком состоянии» Хотелось уточнить про какое состоянии Кроули он пишет, но Азирафаэль не стал — в этом всё рано уже не было смысла, если ему выпала возможность посмотреть самому. Он выскальзывает из палаты и крадется почти что на носочках, боясь разрушить сонную, хрупкую тишину пустых больничных коридоров. Медсестринский пост горит светом, словно маяк посреди наступающего шторма, и Азирафаэль проходит мимо него с колотящимся сердцем, боясь попасться кому-либо на глаза. Не хотелось тревожить ещё больше людей, чем он уже потревожил. На улице свежо — по-особенному хорошо, как обычно бывает в летние ночи. Бентли моргает круглыми фарами, а затем они затухают и весь свет, который у них остается — от фонаря и луны, освещение от больничного фасада — кажется слабым и тусклым, но даже в такой перспективе Азирафаэль может рассмотреть, насколько Кроули бледен. У него мешки под глазами, и напряженный, изможденный вид. Вина колотиться внутри Азирафаэля как взбешенная птица в клетке. — Ангел, — бормочет он. Кроули одет в домашнее. Черная футболка, спортивные штаны, тапочки на босую ногу. Он выглядит как человек, которого вырвали посреди ночи из постели, хотя, Азирафаэль знает, он и есть. Из-за него. — Тебе не стоило приезжать. Правда, я виноват, мне жаль, так жаль… Кроули перебивает поток его сбивчивых изменений. — Ты в порядке? — Всё хорошо. — Ладно. Ладно. Он на мгновение жмурится и утыкается лицом в свою же ладонь, лежащую на крыше машины; Азирафаэль слышит пару его длинных судорожных выдохов и замечает, что Кроули потряхивает. — Едь домой, Кроули, — предлагает он тихо. — Я вернусь в палату. — Не уходи! — его голос звучит умоляюще, нервно, просяще. Он выпрямляется, чтобы посмотреть Азирафаэлю в глаза, и в его взгляде отражаются те же чувства, что и в его словах. — Посидим в машине? В Бентли тепло. Пахнет лишь кожей и отсутствуют какие-либо ароматизаторы; сиденье под телом Азирафаэля мягкое и приятно гладкое для прикосновения. В этом всём есть что-то отдаленно знакомое, что-то, что Азирафаэль может лишь пытаться ловить за хвост, как и в случае со сном. Наверное, его тело помнило это место. По крайней мере это ощущалось так. — Я вспомнил про книжный, — замечает он словно бы между делом. Кроули выглядит так, будто ему не до него, но это оказывается ложным. — Это отлично. Ещё… Что-то вспомнил? — Больше нет. — Хорошо, — пауза. — Понял. — Мне всё равно жаль. Не хотел тревожить тебя. — Брось. Я не мог не приехать. — Кроули… Его руки дрожжат. Кроули замечает взгляд, криво улыбается. — Просто… Неудачное воспоминание. Азирафаэль догадывается. — Тебя также разбудили, когда я… Когда случилась авария? — Ночью. Да. Также. Меня отправили в больницу, в которую повезли тебя. Там… Мне лишь отдали мне пакет с твоими вещами и сказали ждать. — его голос ломался и хрипел. — Там всё было в крови. Мне пришлось всё выкинуть, потому что там всё было- — Кроули. — Азирафаэль накрывает его ладонь своей левой рукой; сжимает в неловком слабом движении. Это ужасно неудобно, приходится перекрутиться и терпеть боль в ребрах, из-за невозможности сделать всё правой загипсованной рукой, но Азирафаэль терпит, просто не желая оставлять Кроули в таком состоянии. — Ты испугался. Глаза у него блестели, и он стыдливо отвернул голову в сторону, и кивнул пару раз. — Расскажи мне. — Тебе не стоит волноваться. — Что же я буду за муж, если просто сделаю вид, что всё в порядке, когда всё не в порядке? Кроули вздрогнул слабо и едва заметно, но Азирафаэль заметил. Он весь напрягся, поник, а затем сказал грубым, хриплым голосом: — Мне позвонили в два часа ночи. Тот парень, очевидец. Он видел, как произошла авария. Вызвал скорую, вызвал полицию… Потом нашёл твой телефон в кармане твоего пиджака, позвонил мне… Ч-чёрт, повторяюсь, — он вытер влагу с глаз резким, злым движением и продолжил. — Позвонил мне. Я приехал… Да даже не помню как. По ощущениям ехал словно пару часов, но по времени — пару минут… Тебя уже увезли, когда я приехал. Там и полиция уже была. И-и-и… — голос у него задрожал. — Тело водителя такси было накрыто. Ну, знаешь… Плёнкой. — Ты думал, что это я? Кроули закивал снова, на этот раз резко и многократно. Он снова открыл рот, намереваясь продолжить, но вместо слов у него вышел лишь судорожный выдох. — Не мучай себя, милый. Всё в порядке, — Кроули стискивает его ладонь в своей, вжимается в тыльную сторону щекой, затем склоняет голову, касается губами — ощутимо и мягко. — Всё в порядке. Они сидят и сидят, а луна наблюдает за ними сквозь стекло и минуты пролетают мимо. Азирафаэль разворачивается ещё сильнее и аккуратно опирает свою потяжелевшую голову о плечо Кроули; не проходит и пары секунд как рука ложится ему на лопатку и потирает в неспешном, ласковом движении. Он бы мог уснуть прямо здесь и сейчас, в этих неудобных полуобъятьях, но голос Кроули режет устоявшуюся тишину приглушенными вибрациями. — Пора идти. Я провожу тебя до палаты. Азирафаэль выпрямляется. — Не надо, — нежно просит он. — Кроули, едь домой. Кроули медлит, его пальцы скользят по ручке двери, совсем не сжимая еë; во взгляде Кроули полная измученность и в то же время нерешительность. Азирафаэль говорит, на упреждение сомнениям, возникшим в голове Кроули: — Я буду в порядке. Может он хочет что-то спросить или сказать, или все же выйти из машины и проводить до палаты, убедиться, что всë действительно будет нормально, но усталость все же перетягивает канат на себя, рука, лежавшая на ручке, теперь покоится на руле. Он кивает и Азирафаэля заливает щемящее чувство облегчения. — Будь аккуратен, ладно? — просит Кроули в этих словах есть что-то большее, чем просто просьба. — Ты тоже. Кроули ничего не отвечает только смотрит на него своими блестящими глазами. Белки больше не пронизаны ломанными капиллярами, но край век все ещё красный, пусть и сухой. Может быть, думает Азирафаэль, в этой взаимной просьбе уже есть пред установленное согласие. Может быть, думает он, они когда-то были настолько близки, что им не нужно много слов для общения. Азирафаэль выходит из машины, и стоя на ставшим гораздо более холодным ветру машет Кроули рукой. Он не знает машет ли Кроули ему в ответ, ведь в салоне темно, а один большой блик от уличного фонаря на лобовом стекле никак не помогает рассмотреть; тем не менее Бентли мигает фарами два раза, после чего разворачивается и уезжает в ночь.