***
В салоне поезда немного прохладно от настежь раскрытых верхних окон, и пыльно, так как резвый ветер уже давно переворошил хрустящие на полках газетки и сборники, подмёл под столиками и кроватями, а теперь свободно гулял из угла в угол, гоняя подружку-пыль по вагонам. Шунтаро Чишия без единой эмоции на лице отпивает глоток местного кофе — жижа просто отвратительная, горькая и пресная. Ему бы туда побольше сахара, кубика эдак четыре, и будет получше. Рядом разложены какие-то ведомости, датированные мартом позапрошлого года, а поэтому сосед по купе странно косится в сторону «бесчувственного чудака», переводя взгляд то на газету, то на лицо невозмутимого незнакомца с котом на плечах. А Чишие все взгляды и яйца выеденного не стоят, он вообще чтиво взял просто для того, чтобы выглядеть культурнее и апатичнее — как ни крути сидеть с газетой и горьким кофе куда интереснее, нежели за пустым столом и таким же пустым взглядом пялить за окно, пересчитывая верхушки мелькающих елей. — Скукотища здесь, а, Чешир? — спрашивает крашенный блондин у своего кота, а тот лишь безостановочно продолжает тарахтеть глухим мурлыканьем. Сидящий напротив сосед в удивлении изгибает бровь, даже на какое-то время откладывая в сторону телефон, и смотрит тупо на мужчину и кота, похожих на лицо (и морду) как две капли воды. Только вот блондин низкорослый и тонкий, в то время как этот его Чешир расплылся по-королевски по всему периметру плеч мужчины. Казалось, будто это кот был его хозяином и использовал в качестве личного транспорта, а совсем не наоборот. А впрочем, дуэт выходил занимательный. — Чё такой важный горожака забыл в этом направлении? — хамовато интересуется не сдержавшийся сосед с чёрными как смоль волосами, прерывая негласную игру в гляделки мужчины и кота. Пришло время Чишие обратить на него внимание. Впрочем, не зацепил. Взгляд напыщенный и агрессивный, показательно сверкает уверенностью, но Чишие ли не знать, как выглядит и читается подлинное чувство превосходства на чужих лицах? В зеркало он частенько смотрится, в конце концов. Так что сосед его обманчивый, да и мало что из себя как личность представляет. Разговоры с ним любопытными не будут. — Эй, я с окном что ль базарю? Глазки вылупил и молчит! Ты кто такой вообще? Предприниматель какой-то чай, интеллигент. Тьфу на вас, конечно. И уходит. Чишия ровно тридцать секунд держит в голове непонятно отчего столь гневную тираду черноволосого незнакомца, а затем метафорично выбрасывает её в открытое окошко, пустив по ветру в сторону города. До места назначения остаётся около трёх часов пути. Шунтаро пусть виду не подаёт, но уже умаяться успевает до жуткого сильно. К тому же столь скорая встреча с матерью, так ещё и больной и наверняка судьбой своей недовольной, с концами выкачивала из него всю жизненную энергию. Почти десять лет он не приезжает в родную деревню, да и не тянет, на самом-то деле. Мать недавно прислала жалобного характера письмо — настоящее, в конверте и даже с полуразорванной маркой, всё по старинке. Лепета много, а суть умещается лишь в одном предложении: «…я захворала, помираю, срочно приезжай ухаживать». Чишия всегда по возможности старается быть честным с самим собой. Ему до чёртиков не хочется снова проходить по грязным каменистым дорогам вдоль широких кукурузных полей, искать среди разбросанных, еле дышащих домиков свой. Ему не хочется вновь ловить взгляды старушек, которые провожали его в спину каждый раз, когда Чишия совсем ещё пацаном угрюмо проходил мимо. Быть может, все эти старые карги уже ссохлись на дальнем кладбище, но Чишия всё ещё чувствует их надвигающееся неодобрение и слышит глухие цыканья. Однако ему необходим перерыв. Смена обстановки и окружающих людей, смена больничного, отчего-то всегда холодного запаха на запах ностальгии, посаженного с весны урожая и трухлявой древесины. Рассыпчатая капель перезвона росы и жёлтые бабочки, неспелые яблоки и поросшее тиной озеро — это всё родное, пусть и делает больно по-своему. А впрочем, у Чишии нет места, где не больно. Кажется, чем ближе поезд подходит к посёлочной станции, тем жарче становится вокруг. И даже невкусный недопитый кофе испаряется на жаре, оставляя за собой скрюченные пузырьки недовзбитого молока на стенках белой кружки. Чешир облюбовал местечко рядом и теперь вкусно и беззаботно храпит, типично для себя высунув самый кончик розового языка. Шунтаро признаётся, скрепя сердце, очень хочется оттянуть шершавую мармеладину пальцами и посмотреть на недовольную разморённую мордашку Чешира. — Почти приехали, — сам для себя заключает Чишия и отчего-то хочет услышать ответное: «Славно, мне уже не терпится размять затёкшие конечности!» Неясно от кого и неясно зачем это вообще независимому и свободному от общепринятых человеческих принципов Чишие. Жаль, что кот у него говорить по-людски не обучен. Когда Чишия сходит с поезда, волоча за собой рюкзак и маленький чемоданчик с вещами и лекарствами, его обдаёт настоящим пустынным суховеем. Это уже не забавно становится. Жара страшная, солнце печёт несчастного городского жителя мощней самой качественной раскалённой сковороды. Чишия неиронично ощущает себя поджаренной яичницей. А впереди ещё без малого километра два — так помнят отголоски памяти и так показывает косой Яндекс-навигатор. Бледный, как воплощение самой неминуемой смерти, Чишия просто воспылает на солнце и явно успеет схлопотать аппетитные красные пятна, которые позже ещё захрустят отшелушивающейся кожей. Предел всех мечтаний. Дорога пустая и почти бесконечная, по пути не встречается абсолютно ничего, о проезжающих мимо машинах и речи быть не может — это для них мёртвая зона. Как и для людей, судя по всему, потому что за полчаса ходьбы Чишия так и не встречает ни души. А там нынче люди живут или как? Может, только мать и осталась на излюбленной койке своей, не знающая дневного света и тёплых человеческих чувств? Ещё спустя десять минут Шунтаро всё-таки встречает первое живое существо, не считая мошкары, бабочек и трещащих в кустах кузнечиков, и это самое живое существо мчится метеором мимо на велосипеде. У Чешира аж шерсть поднялась от такой интенсивности. Парнишка на скрипящем, несмазанном велосипеде явно настроен серьёзно, раз не боится на такой железобетонной рухляди развить бешеную скорость. Когда показывается первый домик, с Чишии уже безостановочно льётся. Никогда он так сильно не скучал по любимой душевой кабине и сухому вафельному полотенцу. Чешир тоже изнывает на плечах — крутится и время от времени задушенно мяукает в ухо Шунтаро, а не получая желаемой прохлады, пренеприятно кусает и тянет за передние высветленные пряди. Чишие хочется высадить его на мнимой остановке, как самого заядлого безбилетника, но он всё же держится. Хотя грань чуть ли не переступает, когда эта пушистая рожа начинает специально мельтешить невыносимым хвостом прямо-таки у носа. Признаться честно, Чишие до отвратительного неловко оказаться посреди незнакомых новых домов, где кипит счастливая деревенская жизнь, где все друг другу семья и опора. А он… Ну, один. Пришёл неизвестно откуда заблудшим путником и также покинет это место в худшем случае через месяц. Пришёл и ушёл, как нежелательное погодное явление в виде холодного моросящего дождя. Хотя тот всяко полезнее будет. — Посторонитесь-ка! Мимо вновь фурией проносится «скрипящий» велосипедист и катит себе дальше, беззаботно накручивая педали. Вот это спортивный энтузиазм, конечно. Чишия бы сейчас максимум сел в салон автомобиля и угнал бы обратно в родной город, где сразу слился бы с серым зданием и утонул в людском потоке. Пока ему кажется, что все деревенские поглядывают за ним из окон, как на цирковую обезьянку. Впрочем, неряшливая ветвистая зелень, фейерверком разрастающаяся из-за каждого закоулка, выглядит не так плохо и внушает какое-никакое, а чувство безопасности. Уж деревья точно не относятся к Чишие со скупым подозрением с примесью недовольства. Шунтаро идёт дальше по более узкой тропинке, невольно перешагивая какие-то дикие цветочки, робко поднимающие свои тусклые головки к свету. — Ай-ай-ай! Мягкий мальчишеский голос вносит краски в бездумный путь Чишии, и, сам того не осознавая, блондин поворачивает в противоположную сторону, за поворот, чтобы разузнать о происшествии. Уж если и не жизненная мудрость, так профессия научила Шунтаро быть внимательным и заботливым к детям. У подбитого колышками заборчика навзничь в густой крапиве валяется черноволосый парнишка, неподалёку от него без одного колеса «припаркован» и его транспорт. Куда укатился второй нерадивый пончик, узнать уже не дано, но, судя по небольшому покатому склону, прямиком в сочные заросли, переходящие в заброшенный участок — куда-то туда. — Щиплется, зараза! — парень нервно смеётся, но, впрочем, вылезать из травяного гнёздышка не торопится. Чишия не поймёт — мазохист ли или просто навернулся так больно. — Нет такого слова в литературном языке — щиплется. Говори хотя бы «щипет». Шунтаро и сам не понимает, к чему исправил его. Деревенская шпана никогда не заговорит на художественном, как и приезжие городские не уподобятся этим необразованным невежам. Парень поднимает голову на звук, и в чёрных глазах его плещется что-то немыслимое. Надежда, в первую очередь. — Ух, это же вы! И кот, кот на плече! Крутотень, какой послушный! Чишия готов поклясться — не проходит и пяти секунд, как у него болит голова от этого громкого живого тембра. — Может, вылезешь? Чишия неоднозначно фыркает и подходит ближе, не касаясь оголёнными ногами жуткой крапивы, которую, казалось, даже никогда и не косили. Подаёт парню ладонь, предполагая, что получит чужую в ответ, но в итоге видит лишь завороженный взгляд всё тех же щенячьих добрых глаз. Пацан пялится на чистую бледную ладонь, как на восьмое чудо света, и явно не торопится принимать помощь. — Вы руки с чем моете? — неуместно спрашивает тот, продолжая покалеченным лежать в крапиве и обжигаться ещё хуже. — Мне даже неловко испачкать вашу ладонь! И шатен показывает собственную пятерню, почти коричневую, стёртую об покрытие старого велосипедного руля, будто бы насквозь пропитанную зеленью, которая уже просто не отходит под простым деревенским умывальником. Шунтаро кривит губы, мысленно закатывает глаза и ненавидит себя за неуместную сердобольность к незнакомцу, но руки не убирает, наоборот, манит ей на себя, призывая скорее ухватиться. Оставшись без вариантов выбора, незадавшийся гонщик хватается за ладонь, а Чишие приходится прикладывать силы, чтобы поднять с колен эту на редкость внушительную тушку. Раздосадованный Чешир спрыгивает на каменистую землю, крутясь неподалёку, не желая вязаться с кожаными недотёпами. — Спасибо сердечное! — восклицает пацан, чуть дольше нужного удерживая чужую ладонь своей. Шунтаро и не заметил поначалу, что деревенский шкет выше его минимум на голову, и, судя по всему, не такой уж и шкет. Возможно, даже ровесник. — Меня Арису звать. А вас? Мне же нужно рассказать о своём спасителе друзьям, а без имени-то нехорошо получается! Чишия снисходительно цокает. Но чужое имя на подкорку мозга записывает. Вдруг он ещё понадобится. Беглый бесстрастный взгляд пробегается по Арису, оценивая его физическое состояние — обычная медицинская привычка. Коленки его просто в мясо и кровью подтекают, аж жутко, а вокруг по лодыжкам разбежались бело-розовые ожоги от крапивы. — В больницу бы тебя, Арису… — Всё путём, так каждый день получается! Заживёт, как на собаке, даже и не замечу. Чишия недоверчиво возвращается к лицу собеседника и… видит слёзы? Две ровные дорожки, спускающиеся по смуглым щекам и скапливающиеся цельным кристалликом на угловатом подбородке. Сначала кажется, что заглючило от жары или ещё чего, и не может человек ворковать так счастливо и искренне, параллельно плача от боли. Но нет. Он стоит прямо перед ним и молчаливо пускает слёзы сквозь дружелюбную улыбку. Деревенские! — Чего это ты? — аккуратно спрашивает Чишия. — Это? — Арису пальцем тычет в своё лицо. — Это от кота. — От кота? — Аллергия — страшная штука! Котов-то в деревне полно, ясное дело, но ваш такой большой и пушистый, да так близко… Вот оно и началось. — Ясно. Я Чишия.***
Приходится приводить Арису в свой родной дом, так как оказывается, что он живёт слишком далеко отсюда, а с такими болезненными и необработанными травмами просто не доковыляет. Участок и дом приветливо открыты любым желающим. Мать не против, вернее, она даже не знает, что в доме кто-то был, пока Шунтаро не подлатал Арису и не отправил того восвояси со свеженькими бинтами на обеих ногах. Там, по-хорошему, перемотать бы всё тело — с головы до пят, вот только Арису противится, от тщательного осмотра отказался, ссылаясь на неловкость своего положения и уковылял, как сам сказал, чинить велосипед и гнать домой до темноты. Удивительно, конечно, чтобы вольнолюбивый на первый взгляд парень да так торопился вернуться. Но Чишия о нём и не знает ни грамма полезной информации, кроме имени и аллергии. Может, у него вообще там жена с детьми ждут, а он по чужим домам шастает. Оставаться одному в помещении до отвратительного неприятно и даже Чешир, вертевшийся восьмёрками в ногах, не сильно спасает ситуацию. Мать крепко спит в своей тесной комнатушке, и Чишия немало времени тратит, дабы хотя бы постучаться в дверь. Какая-то крошечная часть его пробудившегося прошлого подсознания панически боится услышать режущее сердце «ты мне больше никто, проваливай», но постучав, он, слышит только севший голос измученной женщины, тихо предлагающей войти внутрь. И Чишия заходит. В комнате ужасно душно, всё пропахло длительным отсутствием воздушной циркуляции. Явно не благовониями напитано. Пахнет хворью, потом и старой мебелью, Шунтаро и не в таких ситуациях оказывался, но сейчас особенно не по себе — в который раз хочется вернуться домой. — Ты приехал… Сынок… Мать едва что-то лепечет из-под грубых, тяжёлых пледов, укутанная ими чуть ли не по лоб. От голоса её — такого безжизненного и изрядно постаревшего за последние годы — становится не по себе. Чишия невольно приподнимает ногу, дабы отшагнуть назад, но вовремя себя обрывает. Не для потакания собственной трусости он приехал, не для мщения за старые детские обиды. Его цель — помочь больному человеку. Возможно, похоронить совсем скоро. Чишия без лишних слов опускается на корточки перед кроватью старой матери, откидывает одеяла и проводит первые несколько осмотров. Женщина слишком исхудала, можно сказать, истончилась и теперь визуально представляла собой груду костей, небрежно обмотанных дряблой кожей. Мать Шунтаро помнит бойкой и пышной дамой в цветастых платьях, с тяжёлой рукой и повелевающим голосом, не подчиняться которому невозможно. А теперь перед ним лежит настоящая больная старушка с вытянутой черепашьей шеей и испариной на лбу. — Что болит? — начинает Чишия, не зная даже, что с женщиной творится. Выглядит она действительно слабо, буквально на троечку. Корь, туберкулёз или рак — подкосить в этой деревне может что угодно, и Чишие необходимо скорее выяснить, что именно, чтобы и самому не стать жертвой или носителем. — Здесь, сынок, — женщина кладёт сухонькую ладонь на грудь, чуть правее середины. — Везде ноет, но здесь особенно. — Печень. Чишия копается в уже разворошённом после Арису чемоданчике в попытках найти какой-либо обезбол, но едва ли что-то из привезённых с собой лекарств может здесь помочь. Чишие не нужно быть онкологом, чтобы поставить предварительный диагноз. — А голова болит? — Болит. Не то чтобы этот вопрос должен внести конкретики в состояние больной, просто Шунтаро действительно не знает, что сказать или сделать. Пусть хоть создаёт видимость приличного врача и даст хоть какое-нибудь лекарство. Шунтаро выдавливает на руку пару таблеток от мигрени и торопится за водой. На кухне просто паршиво — мойка доверху забита немытой тухлой посудой, и кажется, будто там уже всё зацвело пищевыми мхами. Стол с двумя стульями в безобразной пыли слоем в сантиметр, очевидно, ими давно никто не пользовался. Чешир, зашедший в помещение следом, звонко чихает и семенит прочь. Да и у Шунтаро подобная обстановочка на сердце не ложится приятным грузом. Он кривится. Чишия любит порядок. Пусть неидеальный, пусть не до абсолютного вылизывания каждого миллиметра, а всё-таки чистоту любит. Здесь ей даже и не пахнет — причём в прямом смысле. Пыльные пятилитровки с водой находятся в нижних шкафах. Чишия не ручается за качество воды в них, но это лучше, чем ничего. Надо бы позже сходить набрать ключевой воды, если там всё ещё не пересохло. В крайнем случае, лучше будет хлебнуть озерной водички, нежели вот этого прокисшего питья. Чистых кружек тоже не находится, благо спас набор каких-то завалявшихся пластиковых стаканчиков, иначе Шунтаро пришлось бы поить мать с ладоней — разбирать горы посуды он не планирует. После того, как Чишия следит за тем, чтобы мать выпила таблетки, он тут же уходит. Женщина всё равно засыпает почти сразу, а Чишие оставаться дома просто неприятно — на это работают уже несколько оправданий. Да он скорее заснёт в овраге, нежели займёт одну из кроватей! На улице уже темнеет. Становится чуть прохладнее и бродить по окрестностям становится почти уютно. Чишия прикрывает глаза, и, спрятав руки в карманы свободных шорт, идёт в бездумную даль. От вечернего стрекота насекомых закладывает уши, но Чишие даже нравится такой оркестр. Не шум машин и проезжающих мимо поездов, не топот лакированных каблуков по асфальту. Вполне годится для сопровождения. Чешир кряхтит, топчась передними лапами на чужой футболке, и Чишия отчего-то вспоминает несносного Арису с его разбитыми коленками и живой улыбкой. Надо же, аллергия. Он прихватил с собой в дорогу пачки три противоаллергенных, возможно, если представится случай, Шунтаро подарит одну тому парню. Наверняка у такого деревенщины нет нормальных качественных лекарств. Мимо мелькают лишь недавно посаженные кукурузные стебельки, простирающиеся вдаль до бесконечности. Чишия в детстве любил затеряться в кукурузных полях и представлять, как родители никогда его больше не найдут, а сам он уйдёт в путешествие и будет питаться только неспелой кукурузой и кислыми яблоками, припасёнными в самодельном отвороченном кармане футболки. И будет хорошо и беспечно. Сейчас такая мысль даже не возникает. Может, из-за того, что кукуруза в июнь месяц пока лишь по колено, а может, потому что он давно уже нашёл свой одинокий мирок среди толп людей. Люди для него, как в детстве — кукуруза. Их много и каждым можно воспользоваться, но большей ценности они не несут. Кукурузу-то, Чишия, кстати, недолюбливает. Сумерки общепризнанно считаются красивым и загадочным временем суток, но Шунтаро лишь зевает широко, не замечая никаких блаженных красот. Чешир вторит хозяину сладким зевком, раскрывая пасть подобно нападающей гадюке.***
Арису просто обожает ночное время. Иногда кажется, что только ночь может подарить такой необъятный букет возможностей, и тем не менее, она пронизана умиротворением. Звёздная пыль ложится на округу и всем хочется спать, но Арису складывает руки над головой домиком, не давая себя сморить сном. Ночь прекрасна. Широко растянутое полотно неба с яркими белыми вкраплениями, которые так незамысловато образуют меж собой фигуры. Это превосходно! Порой Рёхэй не знает даже, за что ухватиться в первую очередь — то ли сочинить очередную песню и сыграть её друзьям на расстроенной гитаре, то ли скорей зарисовать безмятежную пару под куполом сверкающих звёзд, то ли просто помечтать, подперев руками щёки. Он знает ценность красоты, на полках стоят многотомные классические произведения японской, русской и английской литературы. Изучения в области космоса, философия древних мыслителей. Его учителя и соратники, верные партнёры. Именно они открыли ему, простому деревенскому мальчишке, романтику и прелесть природы. Но сегодня не ночь занимает все мысли юного Рёхэя. Приезжий городской, о, как же он красив и мил с ним! Отец не любит каждого городского, что вступает на «его» невинные территории, но Арису восторгается любым — это надо же променять великолепие небоскрёбов на их глубинку. Пусть Арису всё что угодно за красивое принять может, для остальных-то это не так, а поэтому ключ восхищения бьёт через край. Чишия чудесный, как с журналов сошедший, так ещё и во всём белом, словно ангел! А как любезно с его стороны помочь Арису в беде! Настоящий герой — не иначе. До покалывания в ладошках хочется завязать с ним ещё одну беседу, вызвать у него улыбку, а то слишком безрадостный у него взгляд, Арису даже смотреть больно. Он читал в книжках, что люди с грустными глазами и опущенными уголками губ зачастую оказываются невыносимо одинокими, однако Рёхэй готов исправить это. Арису легко сходится с людьми, друзья говорят, что у него чересчур простой и понятный характер, оттого и общаться с ним не бывает в тягость. Чишие он хочет понравиться. С трепетом касаясь бинтов на ногах, Арису счастливо улыбается и в ту же секунду ныряет в оконный проём. Трава под босыми ступнями ощущается по родному приветливо и ласково, прохладная земля ласкает кожу. Арису перемахивает через низенький забор и неторопливо шагает по окольным тропинкам к озеру, чувствуя, как пыль тонким слоем прилипает к ногам. Приятно! Парень в тонкой футболке, изношенной уже настолько, что кажется, словно она полупрозрачная, в коротких шортах и босой. Ветерок залезает под ткань, мягко ласкает горячий рельеф тела, а Арису лишь блаженно жмурит глаза, подставляясь навстречу воздушным потокам. Идёт неспеша, расставив руки в стороны, и будто бы пытается обнять ветер. На кончиках пальцев оседает прохлада. Не искушая ум, беги В объятья утренней звезды. Арису улыбается пришедшим в голову строчкам и надеется, что через минуту он не забудет их и набросает в записную книжку. Сейчас же останавливаться не хочется — слишком дружелюбна нынешняя ночь. Или же у Рёхэя чрезмерно хорошее настроение. Пускай поток тебя несёт. Запомни ты простой урок. Арису неторопливо проходит ещё несколько метров и вот-вот уже окажется у кромки водоёма, скрытого могучими деревьями. Почти идеально округлой формы, словно сказочное, озеро манило его ещё с раннего детства. Невероятно было лягушонком барахтаться в тёплой воде, а потом сидеть на бережке и пальцем вырисовывать улыбчивые рожицы. Природу знай прибрежных ив… — О, боже, как же он красив, — выдыхает Арису неровно, заметив аккуратный мужской силуэт на огромном валуне. Зажатая поза и сгорбленные плечи никак не могут сделать Чишию хуже, густые, завивающиеся на концах волосы, чуть ли не по лопатки, уже делают его безбожно красивым и неземным. Любые дальнейшие стихотворные рифмы теряются в голове, пока Арису наивными глазами разглядывает городского в лунном свете, укутанного в отблески воды. И кот с ним. Лениво на плечах мотает хвостом. Подобрав челюсть, Арису подрывается вперёд, с громким «Чишия!», что, очевидно, самого Чишию счастливей не делает, он крупно вздрагивает, синхронно с котом, и почти испуганно глядит на нежеланного гостя. — Вот так встреча. Бегаешь, как полностью здоровый, — замечает он, быстро натягивая на лицо безразличие. — Да! У меня всё отлично! Я гулял неподалёку, но увидел вас здесь и решил поздороваться, — Арису сияет неподдельным весельем, энтузиазмом, восхищением и умилением — короче говоря, всем тем, что можно охарактеризовать, как «положительное». — Здравствуйте! Доброй ночи вам, Чишия! Чишия выгибает бровь, не зная даже, как стоит отреагировать. Этот Арису такой шумный, хуже назойливой мухи, но в то же время он кажется очень уж искренним, и портить ему настроение игнорированием или холодом как-то не сильно хочется. — Доброй, доброй. И прекращай со мной «выкать». — Но вы… Ты старше меня. Старших, а тем более малознакомых принято уважать, разве нет? Чишия фыркает. Нашёл себе старшего, ну конечно. — Тебе лет-то сколько, раз так уверенно говоришь? — Восемнадцать в этом году будет! Чишия так и замирает с приоткрытым ртом. Так пацану семнадцать, что ли? Вот уж отыскал себе «ровесника», ничего не скажешь. Даже как-то уязвлённо неприятно стало, что за недавними размышлениями у озера он подумал о возможной привлекательности Арису. — Малявка, да? — бурчит Рёхэй и присаживается рядом, подбирая под себя ноги. — Вот так и знал, что приврать надо, но нет ведь, не сумею! — Мне всё равно, расслабься. — Действительно всё равно? Счастье-то какое! Чишия, а хочешь как-нибудь днём по посёлку прогуляться? Я кучу интересных мест знаю. Шунтаро скептически хмыкает. Сомнительно, что семнадцатилетний мальчишка знает это место лучше, чем знает его сам Чишия, но толика интереса разгорается где-то глубоко внутри. Ничего же страшного, если он немного развлечёт себя компанией Арису? Всё равно в их глухой деревушке заняться больше нечем, а мать оставить он пока не сможет. — Чешир всегда со мной, — кивает в сторону вальяжно растянувшегося кота блондин, и насмешливо скалится на Арису, чьё личико успевает покраснеть. Он даже шмыгает носом, — уверен, что такая авантюра стоит твоего здоровья? Арису посмеивается, рукой утирая красный зудящий нос. Звучит непреклонное: — Со мной всё отлично! Чишия долго задерживает взгляд на нём, сохраняя зрительный контакт и проверяя мальчишку на прочность. Удивительно, что восемьдесят четыре процента всех тех бедолаг, на которых он использовал свои убийственные гляделки, сдавались в первые же пять секунд. Остальные же отводили взгляд в течение десяти. Но Арису, видимо, не от мира сего — большущие чёрные глаза не отводит ни на миллиметр, а что самое невероятное — с каждой секундой его взгляд становится твёрже и увереннее. Впервые Чишия сдаётся сам. — Купишь мне крекеры в продуктовом. Ставить ещё, казалось бы, ребёнка перед таким фактом не слишком целесообразно, но Чишия на это плюёт. К тому же Арису, судя по всему, против ничего не изъявляет, лишь с более жгучим обожанием смотрит на сгорбившегося Чишию. Чишия же второй раз за день чувствует себя цирковой обезьяной и ищет в чужом взгляде какой-то подвох. Ужасно, но его там действительно нет.***
Сочная листва шелестит у самого уха, яблоки, размером с детский кулачок, обвешивают деревце, как рождественские игрушки. Вокруг свежо, как-то отчаянно легко и невинно, Чишия заключает сам для себя — за последние годы он по-настоящему ощущает себя не скованно, а наоборот, даже чрезмерно открыто. Он сидит на чёртовой яблоне, ногами запутавшись в ветвях. И рядом сидит Арису, рассказывающий про очередные приключения, которые он с друзьями успел нажить. Речь его совсем не детская, льётся складно и приятно, даже несмотря на определённые деревенские замашки и распевчатый говор. Слушать его здорово, Чишия не сразу понимает, что неотрывно следит за жестикуляцией и живой мимикой Рёхэя, которые покоряют просто безвозвратно. Видит бог, Чишия ведёт себя отстранённо на всех их первых прогулках, но Арису такое отношение отнюдь не пугает — его неисчерпаемое упрямство только усиливается. А теперь уже нечего осторожничать с ним — Чишия всё понимает. Мальчишка простой, будто камешек на обочине, чистый лист, совсем ничем не искушённый. Он говорит то, что думает, и делает то, что считает нужным и уместным. Ни больше, ни меньше. В нём, кажется, сама матушка-природа не заложила ни грамма хитрости, читать его эмоции проще детских сказок. И Чишие это нравится. Нравится не в том смысле, что действительно нравится, просто с такими людьми нет необходимости держать лицо и выставлять гордыню напоказ, защищая себя от возможных нападок. Как и все его пациенты, Арису ясен до невозможности, а ещё характером своим напоминает Хаято. Чишия обещает себе, что больно хотя бы ему он не сделает. И вот они сидят на яблоне, объевшиеся кислятины, болтают ногами и о жизни тоже болтают. Когда Арису узнал, что Шунтаро - доктор в отпуске, он без умолку восхвалял блондина, похлопывая по спине и выражая тем самым своё «безграничное уважение». Всю спину Чишие обстучал, но ему самому отчего-то лестно получить чужое одобрение. Удивительно, мнение высокопоставленных директоров и родных его давно не колыхало, зато чумазый деревенский шкет каким-то образом в авторитете. В деревне он уже третью неделю. Матери становится только хуже, и Чишия предлагает госпитализировать женщину, но та из раза в раз отказывается со слезами на глазах и просит сына помочь ей вылечиться. Чишия ёжится и молча даёт ей очередное лекарство от головных болей, носит свежей воды из источника и кормит с ложечки. Отголоски совести не позволяют уехать, да и Арису… Арису тоже оставлять он не торопится, кто ж его уму-разуму здесь обучит? — Чишия! Давай я всё же познакомлю тебя с ребятами! Я вижу, как старательно ты избегаешь любого пересечения с ними, и я даже могу понять почему, но мне так хочется показать им, какой ты чудесный. Арису обезоруживающе улыбается, что заставляет и губы Чишии неуверенно дёрнуться вверх на долю секунды. Не хочет он тусоваться в больших компаниях детишек, Арису хватает с головой. — Я не воспитатель детского сада, а детский врач. Поразительно, как ты всё время об этом забываешь. Арису дуется насупленно, задетый за живое таким бессовестным неприкрытым сарказмом. — Я тоже не волонтёр для пенсионеров, но почему-то же сейчас здесь с тобой! — ловко парирует и тянется за высоким, но особо крупным яблоком, ни за что не держась. Чишия даже не успевает возмутиться — сердце забывает, как стучать, пока Арису не возвращается в исходное положение, но уже с фруктом в руке. — Негодяй. — У меня превосходный учитель. Чишия прячет взгляд и всерьёз не может сдержать улыбки, пока Арису от неё на соседней ветке просто расцветает яблоневым цветом. Он ставит перед собой цель почаще «улыбать» Чишию, и вот он верно вершит свою миссию. Улыбка у Шунтаро просто космически великолепная. Особенно когда скромная. Когда настоящая и для Рёхэя лично предназначенная, и он может складывать все эти чишиевские улыбки в баночку подсознания, а потом с трепетом вспоминать каждую, отчаянно сжимая футболку в районе груди. — Как нос? — неожиданно спрашивает Чишия, кивая Арису. Он давно уже откармливает шкета противоаллергенными таблетками, и, кажется, они правда ему помогают. Чешир неизменным ожерельем вертится вокруг хозяйской шеи, а у Арису даже глаза слезиться перестают. — Благодаря тебе я чувствую себя прекрасно. Кстати, я не имею в виду только таблетки, — и хихикает, уверенный в идеальном подкате. Чишия хмыкает, не впечатлённый. Будь Арису постарше, возможно, все его неопределённые слова и комплименты воспринимались бы острее и ближе к сердцу, а так ведь он просто дурачится. Шунтаро не должен выискивать подтекст в словах ребёнка, какими бы приятными они не казались для отвыкшего от проявления нежностей Чишии. Всё это — шутки. Простой мальчик Арису любит подкалывать взрослых — это нормальная практика для любого ребёнка. — И ты снова думаешь о том, какой я маленький и несмышлёный, не так ли? — ворчит Рёхэй, похрустывая яблоком. — Ты такой и есть, в чём смысл обижаться? — Но я всегда говорю тебе правду, Чишия. Всегда, — подчёркивает Арису последнее слово и вновь утыкается носом в яблоко. Выглядит уязвлённым таким пренебрежительным отношением, но всё-таки Чишия с трудом может примерить на себя все прошлые комплименты и смелые фразы, которые ловко метал в его сердце Арису. Иногда даже кажется, что шатен настроен серьёзно на его счёт, но вся призрачная дымка недоверия рассеиваются за очередной ребяческой глупостью. Арису не может быть серьёзен. Чишия против этого.***
— Чиши, — загадочно зовёт Арису, когда они лежат на берегу озера. Один в плавках, другой в мокрых насквозь шортах. Только что искупались. — Чего? — лениво внемлет блондин, даже не упрекая парня в обращении, которое к нему использовано. — Когда ты уже разрешишь называть наши прогулки свиданиями? Чишия воздухом давится, а греющийся на солнышке Чешир поворачивает к ним заинтересованную мордочку, словно улавливает атмосферу разговора. — Несёшь чепуху. — Но послушай! Разве только я ощущаю тепло в груди, когда мы вместе? Только я считаю наше поведение наедине романтичным? Ты не чувствуешь того же? Разве ты остаёшься здесь изо дня в день не из-за меня? Чишия поворачивает к нему голову, и взгляд его чернее тучи. Хочется, конечно, пресечь зарождающийся разговор на корню, пока наивный Арису не наговорил чего-то ещё, после чего уже поздно будет остановиться, но для Шунтаро даже это становится морально тяжело. Потому что, да, чёрт возьми, да, он чувствует подвох и в сердце, и на уме. Он чувствует всё слишком остро, и он определённо знает, что таких чувств не должно появляться ни в какой форме. Если Арису и запал на него первее, едва ли не с первого дня, то Чишия запал сильнее. С подростковым максимализмом живётся проще, особенно когда ты вкупе с ним ещё и простой деревенский без заумных манипулятивных шестерёнок в голове, и для Арису, может быть, всё кажется донельзя элементарным. Каждое молчание Чишии на стихи и комплименты он воспринимает болезненно, пусть и не обижается в открытую. Ему легко любить. Его в семье любят, его друзья любят, а он любит Чишию — всё логично и взаимосвязанно. Но что должен ощущать сам Чишия, впервые получивший груз ответственности за чужие столь сильные чувства? Он поломанный жизнью человек, что держится на плаву лишь благодаря эгоизму и упрямству, он забрал несколько детских жизней, он очерствел за годы одиночества, а теперь ему на голову сваливается это чудо неразумное, взрывающее в животе настоящие кручёные фейерверки эмоций. — Не грузи меня своими фантазиями, будь добр. Арису приподнимается на локтях, придирчивым взглядом сканируя Чишию. Разумеется, он невозмутимо продолжает лежать. Хрена с два он позволит читать себя в открытую! Арису это умение ни к чему. — Ты меня отшил, да? — Да, — не задумываясь, отзывается Чишия. Да, пожалуйста, просто думай так и не расковыривай болезненную ранку в груди ещё сильнее. Пусть будет немного больно сейчас, пока мы рядом и я просто смогу заглушить эту боль своим присутствием. Главное не потом, когда меня уже здесь не будет. — Я не интересую тебя? — Да. — Потому что мне семнадцать, да? — Да, — уже на автомате слетает с губ Чишии. — Но всё же я нравлюсь тебе? Если бы я был старше, ты бы встречался со мной? — Да… То есть, нет, конечно, что за бред! — злится блондин. Нет уж, этот разговор явно не к чему хорошему не приведёт. — Если ты не прекратишь, я просто уйду домой, ясно? — Ты никогда не ночуешь дома, — грустно подмечает Арису. Огонёк в его глазах медленно тухнет. — А в деревне я найду тебя. Как же я люблю тебя. Чишия печально улыбается в никуда, пока Арису сворачивается печальным комочком подле него. Кажется, будто он давно уже обо всём разузнал, но просто не признаётся и теперь молчаливо принимает выбор Шунтаро. Пусть и с беспокойными мыслями, но Чишия проваливается в дрёму, разморённый солнечными лучами, и не замечает, как пальцы Арису нежно касаются его руки.***
Дни летят незаметно, уже оканчивается второй летний месяц. Очевидно, что Чишия подставляет всю больницу своим отсутствием, но причина-то у него уважительная. Иногда даже хочется подать на увольнение, забыть годы обучения в институте и просто заземлиться здесь. Каждый день они с Арису. Арису, Арису, Арису. Чишия чувствует себя настоящим садо-мазо, когда любую свободную секунду рвётся провести с этим мальчишкой. То импульсивное влечение к нему не утихает, у самого Рёхэя, судя по всему, тоже, однако они продолжают дружить и болтать, как ни в чём не бывало, не вспоминая больше тот разговор на озере. Чем только они не занимаются. И деревья соседские обирают, и устраивают гонки на старых скрипящих велосипедах из чулана, и придумывают, как сообразить караоке для деревенской шпаны, (Чишие всё же пришлось познакомиться с друзьями Арису) коптят на зажигалке сосиски, мастерски стащенные Чеширом из единственного посёлочного продуктового. А ещё Чишия впервые лет так за двадцать обнимает настоящего человека. Это происходит быстро и неконтролируемо. Арису с родителями и братом всего на день уезжает в пригород по делам, и раньше вечно одинокому Чишие день в тишине должен быть благословением, но как же он скучает. Это похоже на недомогание, Чишия даже глотает пару таблеток успокоительного. До вечера лежит на разогретом солнцем камне, а ночью к нему прибегает радостный Арису в новенькой футболке и с новыми книжками в охапку. Тогда же Чишия подрывается с места и ныряет к нему на грудь ласковым котом, желанно сплетая руки за шеей. Арису требуется время для осознания, а когда уже соображает — Чишия отстраняется с приглушённым покашливанием. «Как я рад тебя видеть», — вертится на языке, но Шунтаро молча присаживается на валун, освобождая рядом побольше места. А Арису всё равно притирается почти вплотную, острой коленкой касаясь чужой ноги. Итак, дни летят, как бы Чишия не мечтал остаться в моменте. Каждую прогулку блондин ищет физического контакта, потому как невыносимо уже просто смотреть и глупо влюблённо улыбаться. Чишия прекрасно знает, что может обнять мальчишку снова и ему ответят, он может поцеловать его хотя бы в щёку, и в ответ ему точно расцелуют всё лицо. Но Чишия обещает себе не доводить всё до точки невозврата. Сделай он что-то из этого — уже станет зависимым и будет искать лишь больше поводов для мимолётных касаний. И Чишия терпит. Зато Арису, очевидно — нет. Его длинные пальцы можно обнаружить повсюду: переливом по плечам, пока тот гладит Чешира, ненароком на бедре или колене, на собственных руках, когда Арису в тихие ночи подолгу удерживает запястья Шунтаро, ласково потирая выступающие косточки. Чишия не дышит даже, рук не отбирает и просто тихо наслаждается маленькой невинностью, наблюдая из-за полуприкрытых век. Сейчас они валяются в высокой траве, даже не боясь подхватить клещей или схлопотать муравья в ухо. Арису указывает на звёзды, сплетает их в созвездия и рассказывает о каждом любопытные факты, о которых не знающий космос Чишия даже не подозревал раньше. В траве прохладно, роса собралась на самых её кончиках и давно намочила двух парней. Чишия раздражённо утирает мокрое лицо рукой, а Арису так и остаётся с каплями на щеках, до ужаса счастливый даже от такой мелочи. — Чиши, пожалуйста, закрой глаза. — Но мы смотрим на звёзды… — Просто закрой! Шунтаро не уверен. Может, сам для себя Арису и кажется сейчас загадочным интригантом, но Чишия же точно знает, что за такими словами обычно может следовать. А поэтому и не уверен. Не уверен, что простит себе эту слабость. То, что ему понравится, он и так знает на все сто процентов. Ночь темна и свежа, где-то вдалеке гудят ветхие провода. В округе нет никого. Никого. Даже Чешир в такие трущобы не согласился пойти. Шунтаро прикрывает глаза и ощущает, как бешено заводится его участившийся пульс. Он чувствует вибрации по всему телу, особенно в ушах, и дыхание его неровными обрывками слетает с губ. Первая серьёзная операция не столь волнительна, как сейчас волнует молодого доктора Арису и его такое же быстрое сердцебиение. Чужие тёплые губы мягко касаются его собственных, и всё искрится, будто от конфеты-шипучки. Арису такой несуразно прекрасный, кладёт ладони — на удивление почти чистые, но всё ещё с запахом трав — на щёки и несмело оглаживает большими пальцами. Чишие хочется и отстраниться, пока вроде бы не совсем поздно, но одновременно хочется прижать нависшего над ним Арису ближе. Губы к губам, тело к телу, Чишия мечтает, чтобы Рёхэй почувствовал его бешеное сердцебиение и устыдился того, что он сотворил с блондином. Хотя Арису будет, наоборот, несоизмеримо счастлив. Ладони у Рёхэя просто раскалённые, они бегают по щекам и шее, пальцы иногда вплетаются в волосы, пока он всё так же невыносимо целует обкусанные губы Чишии, нелепо потираясь носом, и каким-то образом делает этот поцелуй самым невообразимым и приятным на свете. Только луна свидетель того, как Чишие в этот момент легко и беспечно. Он вытягивает руки и прижимает Арису к себе, сподвигает хоть всем телом на себя улечься, лишь бы Шунтаро мог насытиться невыносимым горячим чувством. Не думал он, что летние романы могут зайти так далеко, в особенности в его случае. — Наконец-то разрешил, — выдыхает Арису, впервые отстранившись. Красный, как рак, и довольный до ужаса, почти пышет гордостью за самого себя. — Это одноразовая акция. — А вот и нет. Теперь это моя постоянная привилегия. Чишия ухмыляется, приподнимаясь на локтях, и носом снова сталкивается с опешившим Арису. Он сидит чёрненьким галчонком, уперев ладони в землю по бокам от Шунтаро. Самодельная клетка для одного неуверенного доктора. Арису звонко чмокает бледную щёку, подтверждая сказанные слова, и Чишие ничего не остаётся, кроме как отвести взгляд в сторону. — Я послезавтра уезжаю, — невпопад говорит он, да таким голосом, что неясно — серьёзно уезжает или неудачная шутка. Арису ощутимо напрягается всем телом. — Нет, ты не уедешь. — Мне нужно работать, глупый Арису. Мне нужно платить за квартиру, пока не пришли из налоговой с задолженностью. Мне нужно спасать чужие жизни. Я не могу оставаться здесь вечность просто потому, что ты меня мило попросишь. Чишия ласкает его лицо, призрачно дотрагиваясь до щёк и скул, заводит непослушные волосы за ушки и удивляется себе самому за такую привязанность. Никогда бы не подумал, что всё ещё способен на что-то такое светлое и лёгкое. Арису подле него печальный и будто сотканный из звёздного света, с раскрасневшимися щеками и зацелованными губами. Чишие не хочется никуда от него уходить, не хочется бросать его среди полей кукурузы. — Но… — Без всяких но. — Там в городе… Ты же не вспомнишь обо мне, не так ли, Чиши? Зная тебя, ты даже наоборот постараешься забыть скорее, и всё что я делал станет для тебя ничем. Прав ли я? Чишия соврёт, если скажет, что чужие слова не отозвались внутри чем-то острым и болезненным. Арису снова разбивает ему сердце. Он был уверен, что имеет иммунитет к подобному, но вовсе нет — Арису действительно понимает его и знает, что стоит сказать, чтобы Шунтаро чувствовал себя последним идиотом. Бесстыдник. Надо бы его осадить и поправить, но вместо этого Чишия сам приближается к Арису и коротко целует в губы. Он обнимает его крепко, как в последний раз, лохматая тёмная макушка покоится на плече, пока Чишия укрывает своё лицо в тёплом изгибе шеи, прячась от внешнего мира. В душе такой же маленький ребёнок. Арису весь такой тёплый, всегда и везде, как солнечный лучик. Чишия невесомо целует острую ключицу и вновь прижимает ближе к себе, то ли пытаясь растворить в себе, то ли стремясь раствориться сам. Арису не шевелится, только цепляется за белую футболку пыльными пальцами и жалобно что-то лопочет, как скулящий у порога щенок. — Вернёшься ли ты когда-нибудь? — с надеждой спрашивает он. — Вернусь и заберу тебя в город на следующий год, пойдёшь вкалывать на философский факультет какой-нибудь. Я тебе баклуши-то бить не дам, нахлебнику, — решение появляется само, пусть и импульсивное и ни разу не обдуманное, но Чишия заранее знает — всё так и случится. Арису смеётся, пока слабо представляющий систему обучения в городских колледжах или университетах — смотря куда Чишия захочет его пристроить, но тем не менее ловит себя на простой мысли. Ему всё равно. Шунтаро не будет врать попусту, он действительно исполнит сказанное. А больше Арису и не надо. — Привезу тебе умных книжек через неделю. Встретишь меня на драндулете своём у станции и учиться начнёшь, ясно? Ты и так умный, дядьки моего возраста твою литературу даже не потянут, — Чишия прерывается на очередной поцелуй и чувствует ответное касание на своём плече. Горячо. — Понял. А с матерью что? — Госпитализирую старую, что тут делать? Подлатают может, если не совсем поздно, хотя на этот счёт я сомневаюсь. — Будешь любить меня? Мне через месяц восемнадцать, Чиши! Наконец мой возраст перестанет тебя смущать. — Мне через полгода двадцать шесть, карапуз. Но любить буду. Как тут можно устоять? Шатен снова заливисто смеётся. Верит на слово. Он тоже будет. — Устроим завтра с Куиной тебе живой концерт на прощание. Я недавно песню интересную сочинил, для тебя считай. Тебе не понравится, она о любви, слащавая очень. Но хочу, чтобы ты напоследок услышал, как я на гитаре играю. Чишия одобрительно угукает. Песню сочинил… Да как же такое может не понравиться? Чишия думает, что недостаточно балует Арису одобрением, раз он настолько неуверен в собственных возможностях. Но Чишия попробует быть лучшей версией себя. Ради этого лучистого деревенского мальчишки, который разглядел в нём только хорошее. — Тогда давай по домам? Впервые хоть заночую у себя. — По домам, — Арису улыбается. — Надеюсь, ты мне приснишься. Чишия весело фыркает. Вот в его-то сне Арису точно не надо, его и так чересчур много. Чишие надо разложить по полочкам всё произошедшее. На прощание Чишия целует Рёхэя в лоб, а тот хихикает с того, как высоко блондину приходится тянуться на мысочках.