Против течения

— Здравствуйте, Екатерина Валерьевна! — Нет! Только не это! Я сплю, и мне снится кошмар. — Мне, конечно, приятно, что я посещаю вас во снах. Надеюсь, в эротических, но вынужден разочаровать — сейчас вы не спите. Катя нехотя открыла глаза: перед ней, точнее, над ней, в проходе салона самолета, вылетающего из Санкт-Петербурга в Москву, стоял Воропаев Александр. Он склонил голову набок и улыбался одной из своих фирменных улыбок. — Что вам надо? — поинтересовалась Катя. — А поздороваться? — за Алексом скопились люди, мечтающие пройти на свои места, но Воропаев зло рыкнул на них и не двинулся с места. — Нет желания. — А пустить меня на законное место? Катя бросила на Воропаева полный ненависти взгляд, но все же подвинулась к иллюминатору. — Я тоже предпочитаю сидеть у окна, но так и быть — уступлю, — Воропаев элегантно уронил свое тело в соседнее кресло, тут же завладел Катиной рукой и поцеловал, но не как положено, а в ладонь. Катерина резко выдернула руку, Воропаев рассмеялся: — Есть постоянные вещи, однако. — Ваше хамство, например? — Помилуйте! Это вы со мной даже не поздоровались, а я веду себя как образец воспитанности. Катя хмыкнула, скривив губы: — Что вам надо от меня? — Мне? Наша встреча — всего лишь случайность. Или вы думаете, я специально подстроил наше соседство? Катя ничего не ответила, демонстративно отвернувшись к окну и уговаривая себя, что терпеть вынужденное соседство — всего час, а потом будет встреча с родителями, которых она не видела уже больше месяца. Вечером придет Колька… — И все же, как вы живете? — самолет уже парил в облаках, и Воропаев предпринял еще одну попытку завязать разговор. — Как вижу, обручального кольца у вас нет, да и не выглядите вы как счастливая замужняя женщина. — Вы в этом такой специалист? — Вот опять вы мне хамите. А я, между прочим, могу поделиться эксклюзивными сплетнями из «Зималетто». Не интересует? — Нет, — слишком поспешно ответила Катя. — Вы же ни с кем не общаетесь, так? — Вам-то какое дело? — Знаете, — он неожиданно развернулся к ней всем корпусом, положил руку на впереди стоящее сидение и наклонился так близко, что она почувствовала запах его ментоловой жвачки. — Ваш драгоценный Жданов женился и он очень счастлив, — выплюнул он последнюю фразу и впился в Катю взглядом, а через мгновение, довольный увиденным, откинулся на свое сидение и расхохотался. — Значит, вы его все еще любите? После всего, что он вам сделал? — Мне нет никакого дела до Жданова, — сказала Катя, проклиная Воропаева и то, что не смогла скрыть своих чувств. — О, да! Именно поэтому ты так побледнела, голубушка? Поэтому ты так вцепилась в подлокотники кресла? Брось! — Мы на «ты» не переходили. — Потрясающе! Тебя волнует соблюдение правил этикета, честно? Правила, правила, правила! Не надоело? А впрочем… — он снова посмотрел прямо ей в глаза, и Кате смертельно захотелось оказаться где-то на другом краю вселенной, а она даже не могла встать и уйти — он ее не выпустит, пока не поиздевается вволю. — Я с таким удовольствием расскажу Кире, как ты тут бледнела и корчилась от таких новостей. Катя молчала, Воропаев, усмехнувшись, отвернулся. Зачем, господи? Прошло почти два года с того момента, как она уехала в Санкт-Петербург. Тогда она была на все сто, да что — на сто, на все триста процентов уверена, что поступает правильно. Какой же наивной она была! Хорошо хоть, хватило ума разобраться в своих чувствах к Михаилу, а точнее — в их полном отсутствии. Катерина с присущей ей ответственностью работала над проектом совместно с Мишей. Но при первой же возможности сменила работу. О возвращении в Москву она и не помышляла, каждый день надеясь на то, что старые раны зарубцуются. Проходили дни, недели, Катя работала-работала-работала, не допуская, не позволяя себе ни малейшей передышки, загружая себя заботами — только чтобы не думать, не чувствовать. Она честно попыталась завести роман, впустить в свою жизнь другого мужчину. Да только не вышло ничего: один сам сбежал, не в силах выносить рядом с собой «железную леди с калькулятором вместо сердца». Ушел, а она только вздохнула с облегчением, потому что его ласки не будили в ней ничего. Она уже не испытывала такого болезненного отвращения, как с Михаилом, но и до звездных высот, до глубинной нежности, как с Андреем, было ох как далеко. А полгода назад она познакомилась с Ильей, и ей показалось, что сердце наконец-то готово принять кого-то другого. Все у них шло хорошо, размеренно, как у всех — без драм и потрясений, но в какой-то момент — они уже жили вместе — Катя поняла: не может она так, не может обманывать себя. Осознание этого пришло к ней солнечным субботним утром. Она чистила зубы, смотрела на себя в зеркало и вдруг представила, что пройдут годы — и она будет вот так стоять и чистить зубы, а за стенкой спать ее муж — абсолютно чужой человек. И появятся дети, а она не сможет любить их так сильно, как должно, потому что это будут дети не Андрея. Илья был ошарашен — только вечером они занимаются любовью и строят планы на выходные, а утром Катя собирает его вещи и, что-то сбивчиво объясняя, выставляет его из квартиры и своей жизни. Если бы он не был так уверен, что Катя в принципе не может изменять, то решил бы, что кто-то у нее появился. Он был почти прав. Просто кто-то не появился, а был все это время. Таился в глубине сердца, и было глупо скрывать это от себя. Но Катя не была бы Пушкаревой, если бы позволила себе признаться, что ошибалась, что была неправа. Она прилагала все усилия, чтобы забыть — даже в Москву не ездила, всеми правдами и неправдами выманивая родителей к себе в Питер. Она ходила к психоаналитику, к астрологу и гадалкам, но сердцу было наплевать на все эти ухищрения. Сердце было так же упрямо, как хозяйка, и не хотело расставаться со своей болью, с радостью всей жизни, со своей любовью к Андрею. Катерина осторожно скосила глаза в сторону Воропаева. Тот сидел с закрытыми глазами. Она тихонька выдохнула: ей абсолютно не хотелось вступать с ним в полемику, но он то ли обладал сверхъестественным чутьем, то ли незаметно следил за ней. Не открывая глаз, он сказал: — Вот любопытно, такие кипели страсти: Жданов, Кира, ты… А достался он той, которая обо всей этой драме ни сном, ни духом. Забавно? — Не вижу ничего забавного, — как можно спокойнее сказала Катя. — Если я хоть немного разбираюсь в людях, то, полагаю, вы, Екатерина Валерьевна, попытаетесь его вернуть. Катя не ответила. — Мне бы хотелось, чтобы ты попыталась. Знаешь, почему? Я хочу, чтобы ты поняла, что чувствовала Кира. Думаешь, могла бы на ее месте вести себя достойнее? Секрет в том, что ты еще не была на ее месте. Попытайся его вернуть, пройди все те круги ада, которые прошла она. — Нельзя вернуть то, чего не было, — против воли возразила Катерина. — Ой ли? Вы, Екатерина, можете не верить мне, но поговорите с Кирой. Она сможет доказать, что тогда, когда вы мчались в Питер, Андрей умирал от любви. «Он нервничает. Путает «вы» и «ты», — с удивлением подумала Катя, посмотрела на Воропаева и только сейчас заметила, как он напряжен, как ходят желваки на скулах. — Я не собиралась строить счастье на бедах вашей сестры, — четко выговорила она. — Я… — Давайте не будем! — резко перебил ее он. — И про благие намерения тоже. — Как она? — заставила себя спросить Катя. — Плохо, — Алекс опять повернулся к Катерине. — Скажи, что такого есть в Андрее, что вы обе не можете его забыть? Почему? — Я не знаю, — она отвела глаза. Они молчали все оставшееся время до посадки. Воропаев ушел первым, кивнув на прощание. Катя сидела, глядя в иллюминатор, пока стюардесса вежливо, но настойчиво не попросила пройти на выход. *** — Надолго к нам? — Зорькин сел рядом с Катей на диван и принялся листать журнал, потерявший свою актуальность еще полгода назад. — Ты уже спрашивал. На три дня. — Все работа? — Учитывая, что послезавтра суббота, не только. — А что ты такая злая? — Зорькин отложил журнал и, сложив руки на груди, посмотрел на Катерину, которая мерила шагами свою комнату. — Я не злая. — Хорошо, сердитая. Катя села рядом с другом на диван, уперлась локтями в колени, подбородком в ладони: — Ты ни с кем из «Зималетто» не общаешься? — А, вот оно что, — Коля сел перед Катей на корточки. — Не общаюсь, и тебе не советую, — он смотрел на нее пристально, изучающе, и Катерина отвела глаза. — Только не говори, что тебя посетила гениальная идея навестить старых подружек. Катерина молчала, кусая губы. — Пушкарева, ты что… Жданова увидеть хочешь? — Он женился, — тихо сказала она, — и счастлив. — Кто тебе сказал? — Воропаев. Мы встретились в самолете. — Тогда понятно, почему ты… гм… сердитая… Может, врал? — Может… — Пушкарева, ты что? Ты все еще?.. — Да, Коль, я все еще люблю Андрея Жданова, и ни расстояние, ни время мне не помогли. Я его люблю, а он меня никогда не любил. — Пушкарева, почему все умные бабы такие дуры? — Коля! — Что — Коля? Ты не хотела меня слушать тогда, послушай хоть теперь. Ты знаешь, как я относился к Жданову. Но после того, как ты так резко ушла из «Зималетто», на меня волей-неволей легла приятная обязанность тащить на себе в два раза больше работы в компании Жданова и Малиновского. И, знаешь, если я хоть немного разбираюсь в людях, то я хочу сказать… — Ты хочешь сказать, он меня любил? — Катя криво усмехнулась, — Ко-ля! Никогда он меня не любил. — Ты кого в этом хочешь убедить? Себя? Меня? Знаешь, на нем лица не было, когда он узнал, что ты уехала с этим, с Поварешкиным. Да он месяц ходил чуть живой — смотреть страшно было! Малиновский, и тот поверил — они же даже поругались из-за тебя, чуть не подрались. Жданов прижал Малиновского к стенке и чуть не оторвал голову за то, что тот о тебе недостаточно уважительно отзывался. Они неделю не разговаривали — чудом помирились! А ты! — Тем хуже, — Катя вскочила с дивана и стала снова мерить шагами комнату. — Значит, он меня точно не простит… — Так ты серьезно решила с ним встретиться? Пушкарева, не делай этого! — Коля от волнения даже снял очки. — Уже ничего не вернешь. — Я и не собиралась с ним встречаться, — Катя взяла с кресла шаль, накинула на плечи, подошла к окну и прижалась к стеклу носом. На улице лил дождь — холодный, нудный. Дождь продолжался весь следующий день. Катерина стояла в стороне от «Зималетто», поджимая то одну, то другую ногу и жалея, что отпустила такси. Нет, она не собиралась идти к входу, разговаривать с Потапкиным, встречаться с девочками. Она вообще не собиралась ехать сюда, но не удержалась — приехала, а теперь не хватало сил уйти. Она стояла уже с час и смотрела, смотрела, смотрела. Приходили и уходили люди — смутно знакомые лица и ни одного родного. Несколько раз Катя замирала, когда на стоянку перед зданием заезжали большие черные машины. Но каждый раз из них выходили абсолютно чужие люди. — Все, пора идти. Это все зря, зря, зря, — повторяла она и продолжала стоять под моросящим дождем. «Я уже, наверное, похожа на облезлую мокрую овцу, и нос наверняка красный, губы синие. Красавица, одним словом». Пестрой стайкой выпорхнули девочки из «женсовета», следом вышел Милко с Олечкой. Постояли, что-то обсуждая, и пошли к стоянке. Катя всхлипнула. Нервы были напряжены, как струна. Ноги мелко подрагивали, и Катерина в который раз оглянулась в напрасной надежде обнаружить здесь скамейку. Повернулась… Она узнала бы его в толпе. Она узнала бы его в скафандре, со спины, старого и располневшего. И успев подумать «что же я делаю?» полетела к нему, крича: «Андрей!», ругая свои сапожки на шпильках. Несколько раз поскользнулась на островках серого льда и чуть не упала. Она не слышала и не видела ничего: только его лицо. Он услышал ее крик, повернулся, а теперь ждал, не делая ни шагу навстречу, когда она подбежит к нему. — Андрей, здравствуй! Он помолчал, не вытаскивая рук из карманов пальто, спрятал подбородок в шарф. — Здравствуй… Пойдем, я подвезу, — развернулся и пошел к машине. Катя прижала руку к губам — «ох, зря, зря, зря» — и пошла за ним, виновато опустив голову. Машина была новая — такая же большая, с непонятной загогулиной на капоте, светло-серая, сверкающая. Андрей открыл дверь, но забраться в автомобиль не помог. Сел в машину, завел мотор и вывел автомобиль со стоянки, проигнорировав обалдевшего Потапкина. «Посмотри на меня, посмотри», — Катя бросала косые взгляды на сидящего рядом Андрея и не могла поверить, что он рядом, что она видит его, чувствует его запах, тепло, исходящее от него. Только бы не расплакаться, не показать свою слабость. Да что там уже скрывать — бежала так, что выдала себя с головой. Андрей молчал, сосредоточенно глядя на дорогу, бросая быстрые взгляды по зеркалам. В ее сторону головы не повернул. И ни одной пробки, как назло. Кате стало страшно: сейчас он привезет ее домой и уедет. И все молча. Кошмарная перспектива. — Андрей, — ее голос звучал хрипло, как после ангины. — Прости меня… Прости, что побеспокоила. Я тут в командировке, и случайно мимо проходила. Он кивнул рассеянно и сразу стало понятно: не верит. Не верит ни одному слову. И не поверит, что бы она ни говорила. — Прости меня. — Зачем ты приехала? — его голос звучал спокойно, но это был не голос Андрея. Не того Андрея, которого она знала и любила когда-то. — Я в командировку…. — Зачем ты пришла? — не поверил, конечно же, и не поверит… — Ты, я слышала, женился? — Да. Сердце ухнуло вниз, разбиваясь оттого, что он улыбнулся. Улыбнулся, вспоминая, что его ждет дома жена. — Перед Новым Годом, — и снова улыбка. Катя хотела выпрыгнуть из машины на ходу, дернула ручку, и Андрей затормозил, щелкнув центральным замком, но дверь не поддалась, и Катя дергала и дергала проклятущую ручку. — Подожди, — он перегнулся через нее, нажал на кнопку и распахнул дверцу, а у нее сил не было, чтобы уйти. От его дыхания рядом, от такого головокружительного счастья его близости. Она не могла уйти сейчас. Еще минутку, хоть секундочку, хоть чуть-чуть рядом… — Прости меня. — Все в прошлом. Господи, когда он успел стать таким спокойным? Это не Андрей, не тот взрывной и эмоциональный ее Андрей. Это кто-то другой, это маска! Иначе быть не может! — Ты хочешь выйти тут? Или тебя все же довезти? — он усмехнулся, а она почувствовала себя последней дурой и истеричкой. Спокойно, Пушкарева, не надо усугублять ситуацию. — Да, довези, пожалуйста, — она захлопнула дверь, ощущая себя актрисой, позабывшей все необходимые реплики. Дальше они ехали молча, он был спокоен, а она — взвинчена и еле держала себя в руках. Пейзаж за окном — декорации пьесы абсурда. За два года она успела привыкнуть к Питеру, к серым домам, малоэтажному центру. А теперь ломаные линии новых застроек, изменившие облик когда-то родных улиц, как нельзя лучше сочетались с тем, что рядом с ней сидел любимый незнакомец. Это не Андрей. Это не он. Это копия. Он отличался от того Андрея, как качественная ксерокопия от оригинала. Как выцветшая фотография от залитого солнцем берега моря, изображенного на ней. Они въехали во двор, когда она сказала себе: «Это ты, Катя Пушкарева, виновата в том, что он стал таким». Он не заглушил мотор, сидел и молча смотрел на двери ее подъезда. «Ты любишь ее?» — вертелось на языке, но вместо этого она спросила: — Ты счастлив? Он задумался на секунду и потом ответил: — Да, я счастлив. И эта пауза перед ответом дала ей призрачную надежду. Она вышла из машины, так и не рискнув прикоснуться к его руке, он тут же уехал. Она стояла, не шевелясь и, кажется, дышать начала только через несколько минут…