Против течения

— Катюша! Что же ты так долго? Катя, что с тобой? — Елена Александровна с беспокойством посмотрела на дочь, подошла, положила прохладную ладонь на лоб. — Господи, ты не заболела часом? — Нет, мамуль, просто устала… Я прилягу. — Катерина! — проревел отец, сдвинув брови. Вот так всегда — чем больше волнуется за свою маленькую дочку, тем строже пытается выглядеть. — Ты что, гуляла? — Нет, пап. — А почему мокрая вся? Сил отвечать на вопросы у нее не было. Быстрый взгляд на Кольку, который перестал жевать очередной пирожок и смотрит так, словно все уже знает. Догадался! Только бы промолчал! Катерина бросила на друга многозначительный взгляд, и Коля закашлялся, схватил чашку, жадными глотками стал пить. Маленькое происшествие отвлекло родителей на секунду, но ее хватило, чтобы Катя быстро отступила в сумрак коридора. Добралась до своей комнаты и упала на кровать, накрыв голову подушкой. Блаженная тишина, которую через несколько минут нарушил скрип двери и мамин голос. — Катюш, я тебе пирожки с чайком принесла, — Елена Александровна села на край постели и стала гладить дочь по спине. — Что случилось? — Мам, честно, все в порядке. Устала, вымокла, голова разболелась, — мамочка-мамочка, не могу тебе рассказать, язык не повернется. — Катюш, ты как в этом Питере, одна совсем? Вопрос с двойным дном: «Как ты там одна?» или: «А одна ли ты там?». — Все нормально. — Может, вернешься? Мы с папой скучаем. Ты на него посмотри — стал сдавать на глазах. Он очень переживает за тебя. — Ма-ам, — простонала Катя из-под подушки, перевернулась на спину, но глаз не открыла. — Мам, давай об этом завтра поговорим? Голова болит… — Отдыхай, отдыхай. Снова скрипнула двери. — Катьк, ты жива? — поинтересовался Зорькин нарочито бодрым голосом. — Частично. — Тогда давай поговорим? — Нечего! — Елена замахала на Кольку руками. — Мам, я его сама выгоню через пять минут. — Ну, смотри! — с сомнением покачала головой Елена, вышла из комнаты и тихо притворила за собой дверь. — Я так понимаю, что вопрос, видела ли ты Жданова, можно считать риторическим? Катерина снова накрылась подушкой. Коля хмыкнул, покачал головой и стал стягивать с Катерины ее импровизированный шлем. — Не хочешь поделиться подробностями? — Не хочу! — Катерина вцепилась в подушку что было силы. — Как знаешь, — Коля нашел на столе журнал, который не досмотрел вчера, и принялся с интересом изучать картинки. — Он сказал, что счастлив, — подушку она немного приподняла, но Коля, кажется, не расслышал. Пауза. — Ну что ты молчишь? — Катя отбросила подушку, села на кровати, стукнула по плечу Кольки кулачком. — А чего ты дерешься? Я-то что? Что от меня ты хочешь услышать? — журнал полетел следом за подушкой. — Коль, что мне делать? — Уезжай в Питер и забудь Жданова. — Это невозможно, я два года пыталась… — А теперь ты хочешь попытаться его вернуть? Кать, ты в своем уме? — Ко-ля, ты себе не представляешь! Это не он! — В смысле? — Это не Жданов, это его клон какой-то. Спокойный, как… как Павел Олегович. «Здравствуй…». «Подвезти?». «До свидания». Он даже на меня не посмотрел! — А ты ждала, что он тебя встретит с распростертыми объятиями? Ты, значит, кидаешься ему на шею, он тебя ловит в охапку, жена сама собой растворяется в воздухе, и все — хеппи-энд? — Нет же! — Катя пальцами сжала виски. — Нет. Я ждала всего, что угодно, что он накричит, прогонит, ну хоть каких-то эмоций ждала, а он… Хотя, — руки безвольно упали плетьми. — Он же не любил меня, тогда все логично. — Вот заладила! — Зорькин сорвал с лица очки. — Пушкарева, включи мозги, наконец. Подумай… — Я думаю уже два года. — Да? Непохоже. Послушай меня. Вот как это все тогда выглядело с его стороны: он за тобой бегает, ходит кругами… — Ага, не забывая ходить кругами вокруг Ткачук! — Господи! — Зорькин закатил глаза. — Он пытался хоть как-то наладить свою жизнь, ты же не хотела с ним говорить! Ты же вела себя с ним себя, как… как последняя стерва! — Коля? — А что, нет? Посмотри на это со стороны. Да, ты была оскорблена, но он тебя любил! А ты не хотела верить! — Не любил! — Ты можешь послушать? Представь, только на минуту допусти, что любил. Хорошо? — Хорошо, предположим, любил. — Вот смотри: он тебя любит, ты его отшиваешь с завидным упорством, а потом уезжаешь с каким-то му… дураком в Ленинград. Что это значит? Значит, ты смогла его разлюбить или не любила никогда. Ты для него потеряна. Что должен был делать он? — Ты же знаешь, я любила и люблю. — Я — знаю, а он — нет. Откуда ему это знать? Катя обхватила голову руками, сжала ладонями виски, запрокинула голову. — Тогда почему, если он любил, он не поехал за мной? — А почему ты, если любила, уехала с другим? — Зорькин поправил очки на переносице и серьезным тоном продолжил: — Он решил, я думаю, что если ты смогла его разлюбить, если он смог разлюбить Киру, то сможет забыть тебя. По-моему, логично. По всей видимости, он очень старался, и у него получилось. — Нет, Коль. Так не выглядят счастливые люди. Он счастливый не такой… — Люди меняются. — Да, и все же. Он, когда радовался, весь мир обнять был готов. Он вспыльчивый, яркий… ненормальный! Понимаешь? — Понимаю. Он повзрослел и стал спокойнее. Что ж такого? Люди меняются! — повторил Коля. — Нет, не так. Не настолько. — Кать, уезжай, — просительно заныл Колька, — а то дров наломаешь. — Я не собираюсь ничего делать, — Катерина закусила губу, пожала плечами. — Вчера я уже что-то подобное слышал, — хмыкнул Коля. **** Андрей нажал кнопку домофона, и в этот же момент в кармане завибрировал мобильный. — Да, Ром? — Палыч, «Евроэкспорт» отзвонился. У нас проблемы опять! — Опять? Все то же? — Угу, они опять требуют все нотариально заверенные копии, а машины-то уже на границе! — Черт знает что такое! Домофон перестал пищать, щелкнул замок. Жена, услышав разговор мужа по телефону, без вопросов открыла дверь. Андрей, продолжая ругать «Евроэкспорт» в целом и нового бестолкового менеджера в частности, ожесточенно вдавил кнопку лифта. — Не бушуй, Палыч, все решим. Завтра встретимся, подпишешь бумаги, отправим с DHL. — Хорошо, созвонимся, — Андрей подавил в себе желание треснуть трубкой по стене лифта. Машины стоят, сроки поджимают, деньги уходят в небо. Его ужасно раздражало, когда в четкую систему работы вклинивался форс-мажор. Еще больше раздражало, когда проблемы возникали на пустом месте из-за нерадивых сотрудников, тем более — сотрудников чужих фирм, на которых он не мог повлиять, накричать и хоть как-то воздействовать. Коля был прав — он изменился и урок с «Никамодой» усвоил на «пять». Он все еще любил авантюры, но предпочитал все просчитывать и доверять только голым фактам. Он знал цену риску и всегда имел запасной вариант действий, и его теперь ужасно раздражали легкомысленные олухи. Дверь в квартиру была открыта, и не успел Андрей переступить порог, как к нему подбежала жена. Обвила руками шею, подставляя губы для поцелуя. Волосы цвета меди, как обычно, растрепаны — не прическа, а что-то невообразимое, русалочьи зеленые глаза светятся искорками радости. — Привет, я соскучилась! — Анька! — Он обнял ее крепко, покружил, уткнулся носом в волосы, пахнущие клубникой. Андрей до сих пор подшучивал над ее любовью к детским шампуням, но на самом деле ему нравилось, что она пахнет клубничным вареньем, молоком, теплым июльским днем и… покоем. — Ужинать будешь? — Ага, — он устало сел на банкетку в прихожей, стал стаскивать ботинки. — Устал? — донесся голос жены из кухни. — Ты какой-то грустный. На работе что-то случилось? — Давай посидим, — Андрей подошел к ней, встал за спиной, обнял, поцеловал в щеку. — А ужин? — Потом, — он выключил газ и потянул жену за руку в гостиную. Аня села на диван, Андрей лег, положив голову на ее колени. Она перебирала его волосы, ласково гладила по лицу. — Ромка звонил, да? Тебе завтра на работу, да? — спросила она. — Нет, Анюта, надо только с Ромкой будет встретиться — и все. — Значит, планы не меняем? — Нет. Едем к Ремизовым, как договорились. — Они обещали волшебный шашлык. — Ты думаешь, это будет съедобно? Или получится, как в прошлый раз с мистической пастой? — Мы можем поесть дома, на всякий случай, — она рассмеялась и поцеловала его в нос. — Хорошо дома… — он закрыл глаза. — Андрюш… — Ууу? — Нет, ничего, — Анна смотрел на мужа, гладила его по щеке, не решаясь спросить, что его волнует. Она знала его достаточно хорошо, чтобы понять, что случилось что-то еще, что не дает ему покоя. Ничего, он расскажет сам. Не сейчас, так завтра. Андрей лежал, впитывая спокойствие свое жены, своей Аньки, стараясь вернуть такое, оказывается, хрупкое душевное равновесие. Он всю дорогу до дома думал — рассказывать ей о неожиданном визите Кати или нет? Она знала, что он пережил разрыв с любимой женщиной, но в подробности никто ее не посвящал, а она был достаточно мудра, чтобы не выспрашивать их. Когда они только познакомились всё, что было связано с Катериной, причиняло Андрею невыносимую боль. Он не мог об этом говорить и не мог молчать. Он хотел бы забыть и боялся этого, в глубине души надеясь, что все закончится хорошо, что Катя одумается, вернется, что она его любит, но он ждал напрасно: она не вернулась ни через неделю, ни через месяц… Наверное, лимит страданий был превышен, и Андрей, вместо того, чтобы надираться в барах и нарываться на неприятности, стал апатичным и вялым. Ничего не хотелось. Осталась только любимая работа, но и там все приходилось делать через преодоление, все через силу. Он часто спрашивал себя, за что ему это? Ответ напрашивался сам собой — всей своей предыдущей жизнью он заслужил такое к себе отношение. Постепенно, день за днем, Андрей смог внушить себе, что Катя поступила правильно, что она не могла полюбить такого подонка, как он, что он сам во всем виноват. Виноват, что не успел. Сначала не разглядел ее любовь, потом — свою, потом не сумел доказать, что любит. Он верил, что пройдет время, и все забудется. А если не забудется, то не будет так болеть. А потом он познакомился с Анной. И кто бы мог подумать — на дне рождения одного из родственников. Андрей давно не ходил на вечеринки — одна мысль вызывала тошноту, но не пойти к другу отца не мог. Он надеялся незаметно улизнуть, но хозяйка вцепилась в него мертвой хваткой. Застолье в лучших традициях эпохи застоя могло бы превратиться в пытку, если бы не соседка: молоденькая, обаятельная, смешливая Анна. Они проговорили весь вечер. Встретились на следующий день и снова говорили. Точнее — говорил он, а она внимательно слушала его философские сентенции о любви и жизни, то соглашаясь, то робко возражая. Рядом с ней он почувствовал, что оживает, что снова чувствует. Они продолжали встречаться, и их вечера были лучшим, что случилось с ним за последнее время. Нет, чувство, зарождающееся к Ане, не шло ни в какое сравнение с тем, что он испытывал тогда к Кате, но это его и радовало. Он поклялся себе, что со страстью в его жизни покончено раз и навсегда. Аня его не воспламенила, но ему нравилось быть с ней рядом, держать за руку и целовать в нежные губы, и когда однажды они оказались в одной постели, все у них замечательно сладилось. Секс с Аней не был фейерверком, земля не ушла из-под ног, и небо не вспыхнуло новыми созвездиями. Скорее, это было прогулкой, медленной и успокаивающей прогулкой по облакам — мягким и нежным. Аня сама была воплощением нежности — именно то, чего ему так не хватало. И она принимала его таким, какой он есть, без надрыва и жертвенности. Она была другом, готовым подставить плечо, она была веселой, милой, замечательной девушкой. Она не претендовала на него, радуясь его звонкам и не обижаясь на его исчезновения, а он был благодарен ей за то, что она рядом, за ее искренний интерес, за ее деликатность. Все чаще и чаще Андрей вспоминал булгаковский роман «Мастер и Маргарита»: Он не заслужил свет… — Но я заслужил покой, — говорил он. Он запретил себе думать, какой могла бы быть его жизнь рядом с Катей, смирился. В конце концов, Кира тоже любила его, а он ее бросил. В конце концов, сколько потерь бывает в жизни… Катя жива, счастлива — дай Бог, неужели этого не достаточно? Ее счастье, пусть даже без него — разве этого мало? И его жизнь стала понемногу становиться светлее, и он смог себя убедить — что это и есть его выстраданное счастье. И вот теперь, когда он сам в это поверил, когда искренне прикипел душой к Аньке, вдруг как снег на голову — Катя… Он даже не смог удивиться, когда увидел ее сегодня, летящую к нему. Но, оказывается, два года внушения себе не прошли даром, и он смог спокойно с ней поговорить. Поговорить! Разве это разговор? Он старался не смотреть на нее, чтобы не видеть ее глаз, он бы и дышать перестал, если бы такое было возможно. Не надо было даже прислушиваться к себе, чтобы понять, что еще немного — и вся его выдержка полетит к черту. Зачем она приехала? Зачем? Если не любила, то к чему это все? Если любила… То и подумать страшно! Значит, выстроенные им замки — всего лишь карточные домики, готовые сломаться. — Андрюш… — Аня склонилась над ним. Он открыл глаза, улыбнулся, порывисто обнял жену, поцеловал ее со всей нежностью, на которую только был способен: — К черту ужин, пошли в спальню!