Луч света в тёмном царстве

Как я уже не раз говорила, литература ни в коей мере не отражает жизнь в той степени, в какой подразумевали советские литературоведы. Литературе как виду искусства чужда буквальность, она подразумевает пересоздание, постоянное переосмысление и передачу чужого взгляда. Начнем с того, что литература, и особенно драма, насквозь условна. И единственного правдоподобия, которого можно требовать от нее — это правдоподобие характеров. Когда дело касается художественного текста, мы всегда видим происходящее в пространстве произведения чужими глазами и уже от этого отстраиваем собственный взгляд. Наконец, литература, как любое произведение искусства насквозь формальна и традиционна, подчиняется определенным законам, по которым живет произведение. Это как открытая и замкнутая система. ИРЛ левый дворник сколько угодно может оказаться убийцей, потому что большинство убийств совершается на бытовой или личной почве. В жанре детектива писатель обязан дать читателю ключ к логичной разгадке и не устраивать символический оркестр в кустах, детектив вообще жанр, прославляющий ценности рациональности и закона. Означает ли это, что литература совсем лишена связи с жизнью? Ни в коей мере. Я бы сказала, что литература следует за жизнью, отбирая то, что нужно ей для построения и создания текста. Отдельный вопрос об отношениях художественного текста и того или иного случая, который лег в основу произведения. Мне представляется, что имевшие место быть в реальности события это повод для авторского высказывания, и важно их разграничить. ИМХО, дело прежде всего в разных методах, целях и инструментарии. Судья, адвокат и следователь имеют дело с фактами, уликами и доказательствами, у них своя, определенная и функциональная задача, которая опирается прежде всего на логику, доказательную базу и уголовное право. Писатель и драматург используют, прежде всего, художественный образ, обобщение, перенос содержания на форму своего художественного высказывания, и наконец, особый поэтический язык. Судья, адвокат и следователь занимаются взаимоотношениями людей и закона. И уж совершенно точно следователя, адвоката и прокурора не будет занимать чужой внутренний конфликт и сложность душевной жизни протагониста, их задача — дело раскрыть и порядок восстановить (в теории, да). Для автора и драматурга персонаж ни разу не равен живому человеку и является одним из многих инструментов воплощения идеи, а, следовательно, персонаж по отношению к автору величина пассивная и страдательная. Шутка. В действительности всё несколько сложнее. А если серьезно, давайте договоримся о том, что литература — это штука насквозь субъективная, как и любое искусство. И как следствие, говорит очевидность-тайчо, литература ни разу не свободна от оценки. В основе любой субъективности лежит оценка и личный опыт. И мы никуда от этого не денемся. Тем не менее, анализируя литературное произведение, мы все же исходим из того, что объективные критерии существуют по крайней мере на уровне формы, которая служит инструментом воплощения идеи и авторского замысла. Во-вторых, мы то, что выносим из своей интерпретации не должны забывать сопоставлять с тем, что сказал автор. Иначе можно легко и непринужденно сорваться во вчитывание в произведение того, чего в нем изначально заложено не было. Это была преамбула, после которой я перейду к контексту и истории создания «Грозы». Не секрет, что поводом для написания художественного произведения может быть что угодно. Стихи, как верно заметила Анна Андреевна Ахматова, растут из любого сора, не ведая при этом стыда. Возникает вопрос: откуда же выросла драма, а точнее сказать, трагедия Островского? Вопрос на самом деле непраздный. Как я люблю говорить, понимание культурного контекста — очень сильно облегчает жизнь ленивому студенту. Здесь, конечно, велик риск сорваться в буквализм, чего я постараюсь избежать. Любое значимое произведение, особенно произведение, которое переживает своего создателя, с одной стороны, очень сильно ориентировано на свое время и обслуживает эстетические и эмоциональные потребности в первую очередь современников, а с другой — задает те самые вечные вопросы, не теряющие своей остроты и в большом историческом времени. Пятидесятые-шестидесятые годы 19 века были временем крайне болезненным. Только что проиграна Крымская Война, наглядно доказавшая, что самодержавно-крепостническая государственная система себя изжила и вопиюще неэффективна. Это время, когда дворянство сходит со сцены как ведущее и единственное образованное сословие. Забегая вперед скажу, что ценности этого сословия никуда не делись и воспроизводятся до сих пор, что дает те еще метастазы. Но это вопрос скорее социологии, а не литературы. Это время рождения разночинцев и интеллигенции и тотальной ломки старых устоев. Время страшнейшего экономического кризиса и ниспровержения казавшимися незыблемыми основ. И это время, когда коллективная воля патриархального мира сталкивается с волей личной и индивидуальной, только познающей себя. Закономерно, что ничего хорошего из такого столкновения не получалось. Невозможность реализации совершенно естественного стремления в воле и личной реализации рождает протест. Другой вопрос, как он будет реализован, да еще в ситуации культурного слома. Для русской классической литературы еще со времен Фонвизина поколенческий конфликт был привычен и хорошо разработан, но, пожалуй, впервые он приобрел такую остроту. «Гроза» вообще в высшей мере странная пьеса. Чего только стоит несценичность ее первого действия. Или то, как причудливо Островский совмещает два жанра: трагедию и социально бытовую драму, не говоря уже о временных пластах. В Калинове сталкиваются не только патриархальная мораль и стремление к индивидуальной воле и реализации, но и пласт сказочный, который воплощен в девических воспоминаниях Катерины, и историческое время. Да и сама «Гроза», если вдуматься, содержит сюжетные элементы волшебной сказки: отлучка, запрет, нарушение запрета, наказание. Катерина одновременно принадлежит к трем пространствам: сказки, трагедии и реальному историческому времени. Но если внимательно вчитаться в текст, то мы увидим, что все запреты, озвученные во втором действии, исходят не от Тихона, который выполняет формальность, а от Кабанихи и самой Катерины. Но об этом позднее, пока мне бы хотелось остановиться на деле Клыковых, которое подлило масла в огонь и долгие годы было «ложным другом литературоведа». Резонанс от него был такой невероятной силы, что еще в тридцатые годы двадцатого века костромичи показывали дом, где жила Катерина. Долгое время бытовал миф, что Островский писал «Грозу» с этого злосчастного дела. Но исследования рукописей драматурга опровергают эту версию: Островский начал работу над текстом в июле 1859 года, 9 октября закончил, а 14 октября отправил в цензурный комитет. Тело Александры Клыковой нашли 10 ноября. Однако если верить костромичам 19 века, диалоги в пьесе совпадали с тем, что говорилось в жизни вплоть до буквы. Так что же случилось в Костроме, к чему была длиннющая преамбула и как это связано с пьесой. Пока я не закопалась в текст окончательно, так сказать, в преддверии работы, расскажу-ка я эту историю. Все началось утром 10 ноября 1859 года, когда между костромским кремлем и Молочной горой унтер-офицер Иван Федоров увидел в Волге всплывшее лицом вниз женское тело. Тело выловили из реки, тут же начал собираться народ. Несчастную очень быстро опознали. Это оказалась Александра Клыкова, которой было всего девятнадцать лет. Три года назад она, любимая дочь и внучка уважаемых в Костроме купцов вышла замуж за Алексея Клыкова. И началась у нее совсем иная жизнь. В уголовном деле сохранилось описание тела погибшей. Если верить протоколу, на Александре Клыковой была надета верхняя одежда и белый чепец. Следов насилия на теле не обнаружили, правда, кому-то сразу показалось подозрительным, что ленты чепца были затянуты слишком туго под подбородком. Так туго, что это походило на удушение. Прибежавший Клыков, которому в 1859 году исполнилось тридцать лет, утверждал, что искал жену с самого раннего утра. По его словам, Александра ушла из дома, но не сказала куда. Естественно, началось расследование. Выяснилось, что супруги накануне легли спать, но Алексей утром проснулся один. Тогда Алексей принялся расспрашивать домашних, но никто не мог дать внятного ответа. Клыков отправился к тестю — тот жил неподалеку. Но в родительском доме Александру не видели три месяца. Алексей отправился в лавку, но вскоре он вернулся домой. Торговля в тот день не шла. Из дома он увидел, что у берега толпится народ, послал отца узнать, что случилось, потом побежал сам и увидел на берегу тело жены. Разумеется, у полиции возник вопрос, не была ли смерть насильственной. Но вся семья Клыковых утверждала, что «никаких неудовольствий между супругами не было». Тоже самое говорили слуги и соседи. По словам старших Клыковых, невестка в последнее время вела себя странно — постоянно жаловалась на непонятную тоску, головную боль. Ей вроде бы предлагали вызвать врача, но она отказывалась. Между тем подоспел результат судебно-медицинской экспертизы, сделанной врачом Левкевичем. Он пришел к выводу, что Александра Клыкова утопилась. Казалось бы, тут и делу конец. Александру похоронили на Лазаревском кладбище, одежду, которая была на ней в момент смерти, продали. Это была обычная практика девятнадцатого века. По городу гуляли сплетни, и все чаще слышалось слово «убийство». Откуда-то возник слух, что рано-рано утром 10 ноября кто-то видел, как Клыков выходил из дома с большим мешком за плечами и направился с ним в сторону Волги. Кроме того, родственников Александры еще до похорон шокировал визит к ним Алексея Клыкова. Он потребовал у них 40 рублей, чтобы Александру «не похоронили за кладбищем». Самоубийц было запрещено хоронить за церковной оградой, и деньги понадобились на взятку. Родственники Александры Клыковой богаты и влиятельны, а еще они очень любили свою дочь и внучку. Дело довольно быстро оказалось у костромского губернатора. И он потребовал продолжать следствие. Акт судебно-медицинской экспертизы тела рассмотрели в костромской врачебной управе и версия «утопления» вызвала сомнения. Врачу Левкевичу, делавшему первую экспертизу, объявили выговор, а 23 ноября дело продолжилось решением об эксгумации тела. Результат нового исследования кардинально изменил ситуацию. «Смерть последовала от удушения… от сдавления груди и лица каким-либо мягким телом», - такой был вывод врачей. Кроме того, они пришли к выводу, что в момент смерти Александра «стояла на коленях на чем-то твердом». Понятно, что такие результаты заставили следователей внимательнее присмотреться к семье Клыковых. Очень быстро благополучная картинка жизни супругов, между которыми «не было ссор и неудовольствия», разрушилась. Семейная жизнь Александры Клыковой оказалась историей, полной ссор, обвинений, конфликтов из-за приданого и дикой ревности. И здесь я делаю паузу. Иначе получится история в духе нынешнего канала НТВ. Клыковы сделали состояние на торговле мукой. Семья была по меркам того времени невелика: глава Иван Клыков, его жена Ирина Егоровна, сын Алексей и дочь Ирина. По единодушному мнению костромчан, заправляла всем Ирина Егоровна. Происходила она из богатого судиславского рода Кокоревых. Интересная деталь — когда «Гроза» Островского была представлена на сцене, многие отмечали, что патриархальные, прямо-таки средневековые порядки в семьи Кабановых напоминают быт старообрядцев. Между тем род Кокоревых в Судиславле был известен своей приверженностью к старообрядчеству, и Ирина Егоровна по этим же принципам организовала и свою семейную жизнь, хотя вся ее семья посещала православную церковь. Именно в такую семью и вошла 16-летняя Александра, которая воспитывалась иных условиях. В семье ее баловали — особенно бабушка-вдова, которая дала за любимой внучкой богатое приданное. Александра была живой, общительной девушкой, как отмечалось в материалах уголовного дела, «была характера веселого и здорового». Жить в доме Клыковых пришлось совсем по-другому. Женской прислуги в доме не было, и, как уверяли отец и бабушка, Клыковы заставляли невестку заниматься черной работой. Ели все на кухне из общей посуды — уже тогда это воспринималось как что-то уж очень патриархальное. Самое же главное — невестке практически запретили гулять и навещать родственников. «Случалось, когда и отпросится, а свекровь скажет — сиди дома!» - рассказывали слуги. Сами Клыковы жили очень замкнуто, гости к ним не ходили. Ко всему этому добавился конфликт с семьей Александры. Свекровь Ирина Клыкова была недовольна, что те недодали приданого — «шесть нижних рубашек». Она заставляла невестку ходить к родственникам и требовать у бабушки и отца выдать белье. Повод для конфликта выглядел странным даже в середине 19-го века, когда одежда ценилась гораздо выше, чем сейчас, и когда платья передавались по наследству. В итоге семья Александры вместо белья подарила ей ценную золотую цепочку, так что получалось, что сумму оговоренного приданого они даже «перекрыли». Ирина Егоровна не унималась, скорее всего, ей просто был нужен повод для скандалов. В итоге молодая женщина почти перестала появляться у родственников: те считали, что ее не пускают, Клыковы на следствии клялись, что никаких запретов не было. Скорее всего, сама молодая женщина не хотела углублять конфликт — ведь любой визит к отцу и бабушке потом привел бы к упрекам свекрови: почему не вытребовала остаток приданого? Так и получилось, что семья Алесандры даже не узнала, что в апреле она родила мертвого ребенка. Клыковы ничего им не сказали. А с августа, то есть за три месяца до гибели, она вообще ни отца, ни бабушку не видела. Стоит ли удивляться, что отец Александры говорил на следствии, что выкидыш у дочери произошел из-за того, что в доме Клыковых ее заставляли выполнять черную работу. А дальше дело начало обрастать подробностями, от которых Клыковы постарались открестится. Оказалось, Алексей Клыков ревновал жену, подозревая, что у нее был другой мужчина. Чиновник, почтовый служащий, который ухаживал за Александрой еще до ее свадьбы. Клыков отказался принимать Марьина в своем доме, и не пускал жену, когда тетка Марьина приглашала Александру в гости. Все слуги Клыковых во время следствия единодушно рассказывали, что никаких открытых семейных ссор и скандалов не слышали. Следователи даже нашли бывшего слугу Клыковых, который также ничего о ссорах не говорил. Но здесь либо свидетели путаются в показаниях, либо это печально известная круговая порука. Допросы Клыковых продолжались, и выплыли новые подробности. Во-первых, бабушка Александы вспомнила, что когда 10 ноября пришла в дом внучки, ее удивило то, что они меняли наволочки на всех подушках и явно смутились. Следствие за эту деталь тоже зацепилось — ведь «мягкое тело», которым задушили Александры, вполне могло быть подушкой. Однако Клыковы до самого конца держались стойко, выдержали массу допросов, очную ставку и яростно отрицали, что меняли наволочки. Во-вторых, выяснилось, что вечером 9 ноября Ирина Клыкова велела истопить баню. Следствие так прицепилось к этой бане, что сначала даже не понятно, что тут такого. Но дело в том, что в условиях середины 19-го века застирать одежду, на которой пятна крови, уничтожить следы действительно можно было лишь с помощью большого количества горячей воды — то есть бани, предварительно замочив в холодной воде. Дело в том, что кровь под воздействием горячей воды въедается в ткань. Наконец, в-третьих, выяснилось, что покинуть дом Александра могла только из кухни, которая была вечером заперта Ириной Клыковой. Иными словами, выйти из дома сама она не могла. Исследователи конца 19-го века, которые читали дело Клыковых, ругали следствие 1859 года, упрекая, что велось оно «формально». Действительно, это дело велось методами методам эпохи Николая Первого, когда не было ни судов присяжных, ни реально независимого следствия, ни адвокатов. Но по нынешним и по тогдашним меркам, следователи сделали все, что могли, — они допросили всех. Разумеется, никто ничего не видел. Клыковых — всех, кроме дочери Ирины, взяли под арест. Но допросы, передопросы, перекрестные ставки, увещевания священников ничего не давали. Кстати сказать, в своих показаниях ни бабушка Александры, ни ее отец прямо Клыковых в убийстве не обвиняли. Зато они потребовали, чтобы им вернули приданое дочери, ведь детей у нее не было. Дело зашло в тупик. Между тем весной 1860 года на сцене костромского драмтеатра показали новую пьесу Островского «Гроза», которую драматург закончил за месяц до смерти Александры Клыковой. Однако в Костроме об этом ничего не знали, все были убеждены, что речь идет о клыковском деле, поэтому актеры, которые играли «Грозу», гримировались под семью Клыковых, а декорации на сцене даже повторяли обстановку их дома. Можно представить, что творилось в зале. Это был скандал. А с настоящими Клыковыми надо было что-то делать. Но что, как раз никто и не знал. Главным доказательством обвинения была экспертиза тела, которая говорила об убийстве. Но этого было мало — требовались либо свидетели, либо признание Клыковых, а ничего этого не было! Произойди вся эта история лет на пятнадцать позже, уже после судебной реформы, дело Клыковых слушалось бы в открытом суде, с адвокатом, прокурором и присяжными. Скорее всего, их бы признали виновными. Хотя адвокаты, возможно, смогли убедить присяжных, что Александра утопилась сама. Но дело-то происходило в 1860 году. Правосудие того времени для таких случаев выработало уникальную формулу, которая называлась «оставить в сильном подозрении». Именно в нем оставили Клыковых. Потом они жаловались в Сенат на произвол властей, но машина общественного мнения была пущена. До сих пор так и не понятно, что же на самом деле произошло в доме Клыковых. Было ли это самоубийство или убийство? И если убил, то кто: муж или свекровь? Даже если самоубийство, то в каком отчаянии была Александра Клыкова, если решилась на такой поступок. Стоит ли говорить, что это дело закопало деловую репутацию Клыковых, а Алексей до конца жизни — он умрет только в конце восьмидесятых годов девятнадцатого века — будет слышать летящее в спину «Тихон». За сим я заканчиваю вступление. И дальше займусь непосредственно анализом текста.