Воля отца

Се Лянь дрожащими руками коснулся холодного тела сына. Сознание держалось за соломинку надежды, но принц чувствовал, как вот-вот сорвётся, его разум поглотит пучина несчастья и скорби, и он окончательно сойдёт с ума. В груди было невыносимо больно, огромный слёзный ком перекрывал дыхание, хотелось плакать и вопить, но крик застрял в горле глухим звуком. «Почему я не могу умереть вслед за ним?» Безжизненное лицо Юйлуна ничего не выражало, оно застыло навсегда, на нём больше не отразится ни единой эмоции: губы сомкнуты, глаза закрыты, кожа хладна. Когда-то на юношеских щечках играл румянец, а любопытные глаза сверкали счастливыми искрами. Теперь ничего. Сотня сквозных ран в животе, холодное тело, последний вздох. Ведь Юйлун был смертным, в отличие от своих могущественных родителей. Се Лянь чувствовал, как в груди всё пустело. Ему хотелось лечь рядом с сыном и умереть вслед за ним. «Мой А-Лун, мой маленький мальчик… Это я во всём виноват! Прости своего папу! Я-» Горький, истошный крик отчаяния вырвался из глотки громким звуком. Печаль затянула рассудок в колкие объятия, пронзила сотней игл, развеяла прах по ветру. Он сошёл с ума. — Гэгэ, гэгэ! — из колючих объятий ночного кошмара вытащила холодная рука мужа. — Гэгэ, не плачь, это сон! Это просто сон! Звёзды сияли на ночном полотне словно драгоценные камни, благородные нефриты цвета ярчайшей луны, словно их могущественной королевы, освещающей путь своим маленьким подданным. Смотря на небо, Юйлун невольно вспоминал ту зимнюю ночь из его детства, когда он вместе с родителями смотрел в небеса и пытался дотянуться маленькой ручкой до звёзд. Снег поблёскивал на свету, переливался разными цветами будто бы отцовские серебряные украшения, чей мягкий, мелодичный звон так ласкал и радовал слух. Ему было всего два года, но он помнил этот трепетный, полный радости момент так, будто бы он был совсем недавно… Мальчик со звонким, заливистым смехом подлетел в небеса и через секунду же был пойман сильными отцовскими руками. Он не испугался, так как точно знал: папа обязательно поймает его. Носик и щеки колол мороз, но малыш не чувствовал холода, только тепло и ласку, исходящую от горячо любимых родителей. Хуа Чэн рассмеялся следом, горячо поцеловав сына в лобик. — Сань Лан, аккуратнее, он же мог упасть в снег! — стоило Се Ляню на миг заглядеться на звёзды, как муж с сыном снова стали проказничать. — Ему же весело! Да, А-Лун? Чёрный отцовский плащ с лисьим мехом на воротнике выглядел как самая тёплая вещь на свете, которая, казалось, могла согреть самого замёрзшего в мире человека! От неё исходил лёгкий цветочный запах, что вперемешку с морозной свежестью являл собой просто восхитительный аромат. Так тепло и уютно. Хуа Чэн аккуратно обернул сына в плащ, а ласковые, тёплые прикосновения Се Ляня и вовсе защищали от любого мороза. Пожалуй, детство было лучшим временем его жизни. Никаких забот, только любовь и радость. Однако… Именно благодаря этой безграничной любви он и вырос таким… Таким гордецом! — Если бы я встретил себя месяц назад, то задушил без раздумий… Возомнил себя богом! Если бы он только мог взять все те слова, которые сдуру накануне наговорил отцам! Если бы он только был хоть чуть-чуть умнее! Маленький, глупый, никчёмный червяк! Ему было больно. Рана на животе снова невыносимо ныла, будто бы под кожу поселили кровожадного монстра, что своими острыми зубами прогрызал плоть и внутренности. Боль препятствовала желанному сну, лекарство против неё кончилось, а беспокоить родителей не хотелось. Приходилось лежать и терпеть, смотря в ночное небо сквозь распахнутое окно. Внизу раздавались громкие голоса буйных демонов и демониц, зазывающих посетителей в свои лавки. Издалека доносились истошные крики жертв игорного дома. Всё как обычно. Благодать. — А-Лун? — голос отца раздался где-то в темноте, благо, лунный свет немного освещал комнату и Юйлун смог разглядеть знакомый силуэт. — Ты почему не спишь? Каждое телодвижение отзывалось острой болью, но юноша пересилил себя, повернул голову и попытался приподняться на локтях, чтобы поприветствовать отца. — Папа? Как-то не спится. А ты почему проснулся? Кровожадный монстр не любил, когда резкими телодвижениями ему мешают грызть плоть и пить сладкую кровушку. Он вгрызся в тело, разрывая кожу и пронзая мясо зубами. Юйлун было решил, что его снова пронзили насквозь. Юноша не удержался от крика, терпеть пожар в боку было невыносимо, он больше не мог спокойно лежать, стискивая зубы. Боль разгорелась словно пламя, кровь отлила от конечностей и головы, ещё чуть-чуть, и мальчик бы потерял сознание. Се Лянь тотчас понял, что произошло и нажал на акупунктурную точку на шее сына. Огонь слегка утих, Юйлун облегчённо выдохнул, пытаясь привести в порядок затуманившийся рассудок. — А-Лун, тебе больно? Где твоё лекарство? Мальчик едва выдавил из себя притворную улыбку и помотал головой. — Нет, всё хорошо. Я потерплю, не так уж и больно, — наглая ложь, боль была такой дикой, что юноша едва мог дышать. Се Лянь сердито нахмурил брови. — Не обманывай меня, — тон принца был грозен и строг, будто бы он хотел отчитывать ребёнка за оплошность. Се Лянь смотрел на сына будто в своё собственное отражение. Мягкие, изящные черты лица, глаза, наполненные добротой и состраданием, всё это так напоминало ему его самого десять столетий назад, что он невольно вспомнил, как внимательно произносил текст ритуала деторождения. «Дитя похоже на того родителя, который читал текст!», однако тогда Се Лянь не придал этим словам особого значения. Он искренне любил сына, но порой принцу так хотелось, чтобы Юйлун был чуточку меньше на него похож. — Ты говоришь неправду, потому что боишься признать, что тебе больно, А-Лун? Что уж сердиться, когда сам такой же. Родители зачастую злятся, если ребёнок перенимает их поведение. Се Лянь понимал: какой отец, такой же и сын, если и просить измениться, то стоит начать с самого себя. Юйлун виновато опустил взгляд и отвернул голову к окну. — Да. Мне стыдно, я не хочу говорить, что мне больно. Се Лянь понимал его чувства, но всё же решил спросить. — Почему? Если считаешь, что никому нет дела до твоей боли, то это не так! — Потому что каждый раз, когда мне больно, я вспоминаю тебя и думаю, что моя боль по сравнению с твоей — пустяк. Словно кинжалом в самую душу. Се Лянь ощутил, как неприятно сдавило грудь, холодные пальцы сжали ноющее от тоски сердце. — Прошу, не говори так… Когда больно тебе, больно и мне. В несколько раз тяжелее. Если бы Се Лянь сам переносил все эти страдания, ему было бы куда легче. Терпеть душевную боль куда страшнее чем физическую. Ведь внешние раны сравнимы с огнём, и даже когда принца несколько сотен раз пронзали мечами, боль рано или и поздно сходила на нет. Внутренняя боль была в несколько раз хуже, она не проходила так, как физическая. Рубцы не заживали за несколько недель, огромная дыра в сердце зияла и кровоточила годами, столетиями. Так что лучше бы это увечье было на нём, а не на сыне. Ему не привыкать, он бог, а Юйлун хоть и слыл ребёнком высших существ, всё ещё являлся человеком. И мог умереть. — А-Лун. Я — Бог, а ты — человек. Моя и твоя боль — не одно и то же. Ты можешь умереть, а я не умру, даже если пронзить меня несколько тысяч… — Папа, замолчи! — Юйлун готов был проломить себе череп, лишь бы стереть то злосчастное воспоминание навсегда. — Почему твоя боль менее значима, нежели моя? Нам больно одинаково! Если меня ранят, мне будет также больно, как и тебе! Почему? В глазах Се Ляня замелькали яростные огоньки. Глупый мальчик всё ещё был упрям как осёл, и хотя понял, в чём был не прав, всё ещё яростно стоял на своём, не слушая никого вокруг себя! — Потому что я бог!!! Ты понимаешь это или нет?! В семнадцать лет я уже был богом! Ты видел меня в те времена, и, хотя я был лишён духовных сил, всё ещё был бессмертен! А ты нет! И если ты умрёшь у меня на руках, то я не смогу это пережить! — в порыве злости Се Лянь схватил сына за плечи и воззрился в его светлые испуганные глаза. — Думаешь, мне не больно смотреть на тебя? Думаешь, я не мучаюсь, понимая, что ничем не могу тебе помочь?! Глупое ты дитя! А если бы ты умер от этой раны?! Этот кошмар донимал Се Ляня каждый день. Остывшее тело сына, безжизненный лик, ледяные ладони, спекшаяся кровь на одежде. Печаль и полная безысходность. Принц никак не мог помочь. В этой мире всё решаемо. Всё, кроме смерти… Потерять собственного ребёнка — это не то же самое, что лишиться отца или матери, это куда больнее. Во сне Се Лянь кричал. Вопил так громко, как только хватало сил, не жалея горла. Иногда крик переходил из сна в реальность. Он просыпался в объятиях Хуа Чэна, сжимал алые одежды мужа и плакал. Сон был невероятно реалистичным, и каждый раз как в первый. Мёртвый сын, душераздирающая боль и отчаянный вопль, полный боли и тоски. Вина только на нём. Юйлун уставился на отца, боясь произнести хоть слово. Аргументы застряли в горле, не осмеливаясь выходить наружу. Страх с болью вступили в союз и вызвали горючие слёзы, которые сами собой потекли по белым щекам. Юноша потёр глаза, но водопад так и не останавливался, продолжая литься подобно кристально чистой водице, бьющей ключом. — Прости… Прости, пожалуйста… Всё. Он снова дал волю эмоциям и сделал сыну больно. Опять. Сердце Его высочества больно сжалось, принц смягчился и осторожно обнял Юйлуна за шею. — Нет, это ты прости меня… Прости… Мы всё ещё не можем друг друга понять, потому что слишком похожи и всегда стоим на своём. Я понимаю, что тебе больно, но пойми, мне куда больнее… — Стоит мне вспомнить тебя в том храме, я… — Тише! Не говори, молчи. — Гэгэ? Тихий звон сапог и бархатный голос демона были сравнимы с нежной колыбелью. Хуа Чэн приблизился к кровати сына и внимательно взглянул в его заплаканное лицо. — А-Лун, что произошло?.. Просвещать отца в суть разговора было весьма опасно, ведь больнее всего от меча в сердце Его Высочества становилось именно ему. Се Лянь спешно отмахнулся и, похлопав мужа по спине, произнёс. — Ничего, Сань Лан, у А-Луна просто болит рана. Побудь с ним, я принесу лекарство, — протараторил принц и, смахивая с глаз выступившие слёзы, быстро удалился из комнаты сына. Ледяные пальцы демона коснулись похолодевшей ладони юноши, и хотя обе руки были до жути холодными, Юйлун почувствовал, как между ними зародилось тепло. Хуа Чэн страдал, наблюдая вечные распри между мужем и сыном. Хотелось поддержать дитя, но и против супруга идти было нельзя, поэтому демон пытался иногда оставаться в стороне и мирить любимых людей другими способами. Мальчик положил голову на плечо отца и едва слышно вздохнул. Серебряные украшения висели на тонкой талии демона, а свет луны отражался в них, мерцая и переливаясь красками. — Такое небо красивое, да, А-Лун? Помнится, когда ты был маленький, мы с гэгэ вынесли тебя погулять в похожую зимнюю ночь. В тот миг небеса тоже были усыпаны звездами. Юйлун усмехнулся. — Помню. Ты тогда меня ещё подкидывал… — Как ты это помнишь, тебе ведь было всего лишь два года! И хоть Юйлун совсем не был похож лицом на второго отца, тонкое, изящное тело и высокий рост он унаследовал именно от князя демонов. Поэтому со спины они были почти идентичны, если не считать волосы. — Помню… А ещё помню, как в столб лбом вписался! — юноша рассмеялся, но монстр в ране всё ещё буйствовал, поэтому мальчик быстро осёкся. Хуа Чэн сочувственно погладил сына по спине. Серебряные бабочки опустились на живот юнца и затрепетали сказочными крыльями. Боль хоть и не ушла, но значительно уменьшилась. — Да уж, спал весь день, а по ночам носился, сшибая всё на пути, никакие мягкие подушки не помогли. Ударялся, падал, и так плакал, так плакал… Хотя, право, ты плакал по любой причине. — Папа! Не по любой! В комнате очень вовремя материализовался Се Лянь с лекарством в руке. — По любой, сынок. По любой… — принц аккуратно влил настойку Юйлуну в рот. — Ты плакал даже когда тебя будили. Хуа Чэн звонко рассмеялся, крепче обнимая сына. — Даже? Гэгэ, не «даже», а особенно. Стоило его разбудить, он дул маленькие щеки и хныкал, а потом лез к тебе. Юйлун думал, что вот-вот сгорит со стыда. Отцы до жути любили вспоминать «деньки минувшие», когда их маленький плаксивый А-Лун был ещё совсем крошкой. Только эта «крошка» ныне стала ростом с колонну. Се Лянь тепло улыбнулся. — Помнишь, как он засыпал? — Папа, пожалуйста! Хуа Чэн подхватил. — Конечно, помню! Обязательно с нами и чтобы мы оба были рядом, а иначе он закатывал истерику и долго не успокаивался. А если будить… — А-Лун, солнышко моё, пора вставать… Маленькое насупившееся нечто недовольно фыркнуло, сильнее кутаясь в белое одеяло и пряча носик в плечо Его Высочества. Яркие лучи солнца проникали в комнату и так безжалостно, так бесцеремонно щекотали личико малыша своими кончиками. Солнечные зайчики прыгали по макушке мальчика, заставляя его ещё сильнее хмуриться. — Нет! Я не хочу! Хуа Чэн с Се Лянем громко смеялись, но больше всего из забавило надутое лицо уже взрослого сына. Юйлун был готов свалиться в обморок, лишь бы ему не напоминали о постыдном прошлом. —Папа, ну хватит! Се Лянь с любовью погладил сына по голове. — Теперь наш птенчик стал взрослой, большой птичкой! Юйлун тепло улыбнулся с упоминания прозвища «птенчик». Ведь принц так называл своего сынишку всё детство, но годам к двенадцати вдруг резко перестал. — А почему ты звал меня птенчиком, папа? Се Лянь воодушевлённо вздохнул, прижимаясь виском к плечу сына. — Тебе был годик, я тогда решил тебя искупать, а ты всё плескался, брызгался и шкодничал. Я отвернусь — ты мыльный корень украдёшь, я опять отвернусь — ты нырнёшь под воду. Так бесился, что Сань Лану пришлось тебя держать, чтобы тебе мыльный корень в глазки не попал. Потом мы тебя вытирали от воды, а ты, полный энергии, радостный, лохматый, в пушистом полотенце был похож на только что вылупившегося птенца, так и стали звать тебя птенчиком. Хуа Чэн не удержался. — Ну пищал ты точно как птичка! — Папа!!! А-Лун был ласковым, плаксивым, но, тем не менее, довольно послушным ребёнком. Да, иногда громко вопил, подобно всем избалованным детишкам, но в остальном этот мальчишка был само очарование. Крепко обнимал родителей, целовал их в щеки и говорил слова любви, после которых Се Ляню приходилось ещё несколько часов успокаивать расчувствовавшегося Хуа Чэна. Особенно малышу нравилось, когда отцы подкидывали его в воздух, а затем ловили. На секунду становилось страшно, но мальчик знал, что родители его обязательно поймают и ни за что не дадут пораниться. Знал, что через мгновение он будет прижат к родной груди и зацелован. Впервые в жизни он сказал "папа", обращаясь к Хуа Чэну, когда демон дразнил мальчика, водя перед его носом игрушкой с лисьей головой. Маленькая ручка тянулась к рыженькому подобию шерсти, младенец недовольно мычал и кряхтел, покуда не произнёс заветное: "Папа!". Так деловито и возмущённо, что Хуа Чэн невольно вспомнил своего гэгэ и его сердитое "Сань Лан!", когда демон потешался над мужем. Хуа Чэн был вне себя от счастья, когда осознал, насколько сынишка похож на его любимого принца. Вскоре лекарство вступило в силу. Снотворное, входящее в состав настойки быстро погрузило юношу в сон. Хуа Чэн с Се Лянем ещё долго сидели, охраняя сон сына. В тишине, полумраке, обнявшись, не произнося ни слова. В какой-то момент Се Лянь положил голову мужу на колени, длинные пальцы демона гладили принца по волосам. — Сань Лан, как думаешь? — начал вдруг Се Лянь чуть слышно. — Мы провалились как родители? Ведь А-Лун появился... Будто бы неожиданно, мы даже не верили, что ритуал сработает. Хуа Чэн покачал головой. — А-Лун любит нас, мы любим его. У него всё есть, он счастлив... По крайней мере, сейчас. Больно осознавать, что мы так и не сумели уберечь его, но... Гэгэ, быть идеальным родителем невозможно. Я сам не могу себе этого простить, однако, думаю, не стоит корить самих себя. Твои родители были идеальными? Се Лянь тяжело вздохнул, потерев точку между бровей. — М... Они были замечательными, но... Но не идеальными. — Вот и всё, гэгэ. Правда. Главное, что всё позади, и они смогут извлечь урок из прошлых ошибок. — В следующий раз текст ритуала будешь читать ты, Сань Лан. — Какой ещё следующий раз?...