переменная

— Красное или белое? — Кафка вертит в руках две бутылки. Зеленое стекло бликует в ярких утренних лучах. Они ложатся на острые скулы, подчеркивая чистую от макияжа кожу. Странно видеть её такой — настоящей. Почти. Даже абсолютно голой Кафка не становится более настоящей. Кажется, чтобы увидеть настоящую надо, как минимум, снять с неё кожу. Забраться меж рёбер или в черепную коробку посредством лоботомии. Лучше бы Кафка предложила ей уйти. Уйдёшь ты или я? Выбирай, детка. И Фу Сюань бы обязательно ушла. Встала бы, да пошла. Только Кафка не предлагает. В этот раз не даёт эту мнимую свободу выбора, слишком хорошо зная, что будет дальше и что все будет так, как пожелает она. Но только продолжает рассматривать бутылки, постукивая по ним ногтями. Кто вообще пьет вино в пять утра? — Ты выберешь красное, — твердое. Со знанием дела. Фу Сюань у зеркала поправляет причёску, вставляя украшения. На Кафку не смотрит. Посмотришь — утащит в свои цепкие сети, как паук. Сожрет, не моргнув и не подавившись. Или будет наслаждаться завтраком, распивая бутылочку красного, пока вонзает в плоть нож для мяса. Вон тот для масла. А этим удобно кости кромсать. Врагам. Исключительно врагам. Кафка с Фу Сюань не враги. Никогда ими не были. Просто между ними были недопонимания. Их оказалось легко устранить, не говоря ртом. Хотя, стоит отметить — своим ртом Кафка пользуется отменно. Особенно когда молчит, загадочно улыбаясь и все-таки выбирает красное. Фу Сюань в вине не разбирается, ей это без надобности. В этом можно положиться на Кафку — она с видом самого гениального сомелье выдергивает пробку, разливая напиток по бокалам. — Подглядела? Как будто они тут играют. Как будто она студентка, которую заметили за списыванием или не верят, что настолько умна. Или догадлива. Подсмотрела в учебник. Если бы учебники по Кафке существовали — это был бы женский роман в мягкой обложке, с какой-нибудь вычурной картиной и обязательно пахнущий порохом. Так пахнет Кафка. Так пахнет смерть. — Я знаю тебя, — Фу Сюань фыркает, но принимает бокал, делая короткий глоток. Domaine de la Romanée-Conti, выдержка более 100 лет. Это она подсматривает. Должно быть, стоило целое состояние, если Кафка просто не украла его, чтобы открыть не на какой-то праздник. А вместе с ней, чокаясь бокалами. Будто они подруги или что-то большее. То, что осталось между шуршащих простыней, в ласковых поцелуях. В следах помады на коже, которые немедленно хотелось стереть. Такое не увидишь в будущем. Впрочем, Фу Сюань видит. Третий глаз показывает ей подобные вещи, чтобы она обязательно в это не поверила. Опасалась так сильно, пытаясь избавиться от собственного знания. Неважно какого — будущего или того, что это будущее неизбежно. Сколько бы она не пыталась от него сбежать, оно догоняло. Подопрет к стене, прошепчет «госпожа Верховная провидица» и поцелует в шею, оставляя влажные отблески гигиенической помады. — Не знаешь. Кафка улыбается. Этой улыбкой можно порезаться, как если сжать бокал в пальцах сильнее — до трещинки. Улыбка Кафки тоже расходится трещинами, бьется стеклом. Ты пытаешься её собрать и только ранишь себя. Напарываешься на выпирающие кости, острые углы и ножи, спрятанные под самой кожей. Не дающие эту самую кожу стащить. Даже аккуратно подцепить пальцами, будто театральную маску. Она тоже будущее знает. Тысячи вариантов будущего и строит лучшее по велению Раба судьбы. Но Фу Сюань не может поверить, что в лучшем будущем они вместе. Говорил ли ей Элио об этом или это личное желание Кафки разделить с ней постель? Узнать, что судьба на вкус совсем не такая, как вино, оседающее кислым на корне языка. Судьба стерва. Кафка — тоже. Это так очевидно, что даже не нужно лезть за предсказаниями вглубь собственного разума. Будто боясь наткнуться на ещё парочку картинок с чужим участием. Впервые хочется бежать навстречу будущему, как будто вся жизнь — это рельсы, а будущее — поезд. Трамвайчик, какие ездят в Белобоге. И этот трамвайчик её обязательно собьет, размазывая по-настоящему. Кафка сбивает её также. Только будто на звездном ялике. Врезается на всей скорости, влетает и впечатывается. И они обе лежат, как дуры, на рельсах. Ждут, когда подъедет их экспресс. Собьёт, не собьёт? А может, вовсе не приедет. Задержка на 20 минут, просим прощения за неудобства. — И хорошо, что не знаю, — когда ты Верховная провидица нужно держать в голове много разных вещей. Или записывать их, дабы не забыть. Любимый сорт вина Кафки не считается важной государственной информацией, которую стоило бы помнить. Досконально не стоит знать, где у неё эрогенные зоны и короткие полосы шрамов. Где совсем маленький след, от прошедшей насквозь пули — прощай бикини. Или как оттенки помады отображают её настроение. Розовый — игривое. Красный — серьёзное. Черная подводка? Лучше не попадаться под руку. Это всё, видимо, не было в разряде «я тебя знаю». Кафка была глубже, чем такие очевидные вещи. Она была как омут с чертями, в который страшно запускать руки, иначе откусит. Или как будущее. В него запускать ладони тоже страшно-страшно. Неизвестность — всегда страшная. Будущее липкое и покрытое тайнами. Оно зависит от тысячи переменных. Таких, как они с Кафкой. Но Кафка чуть больше, чем обычная переменная. Она в уравнении та, кто делает всю работу по получению идеального будущего. Фу Сюань тоже старается. Получается чуть хуже, её круг влияния ограничивается Лофу и снятым номером с великолепным видом на бескрайнее фальшивое небо. Третий глаз подсказывает — сейчас Кафка допьет вино, а потом предложит расходиться. Скажет желанную фразу «было приятно вас видеть», с тонким намеком на исчезновение. Это будет идеальное будущее. Фу Сюань готовится к нему уже опустевшим бокалом и розовым платьем, успешно надетым. Кафка улыбается. Допивает вино, громко ставя бокал на столик и привлекая внимание. Фальшивый свет фальшивого солнца идёт её фальшивой коже. — Останешься? И будущее рушится. Ведь оно состоит из тысячи переменных и Кафка — та переменная, которая всё меняет.