Чему быть, того...

      Деви́н Кеннеди по прозвищу Джамбо был неправильным омегой. Он курил и ругался матом вместо того, чтобы ходить на пилатес и посещать литературные чтения; вёл колонку криминальных новостей в еженедельнике «Live now!» и ввязывался в опасные журналистские расследования вместо того, чтобы заниматься рубрикой о ресторанах города; в качестве хобби выбрал кикбоксинг, а не вышивку крестиком; предпочитал ездить на спортивном байке вместо «Мини Купера», а подходящими украшениями считал не только серьги и фенечки, но и татуировки… Единственное, что действительно было в нём омежье, это запах. Насыщенно сладкий, но не приторный, с лёгкой примесью горчинки аромат чёрного изюма сорта «Джамбо» перекрыть невозможно было ничем. Надо ли объяснять, откуда взялось его прозвище, которое привязалось к нему со времён средней школы?       Девин с самого утра почувствовал, что сегодняшний день не задастся. И дело даже не в чёрной кошке, перебежавшей дорогу его байку. Понимание пришло на уровне интуиции в тот самый момент, когда Девин собирался начать свой день с чашки кофе и сигареты — не самая подходящая привычка для омеги, но Девин чихать хотел на эти гендерные стереотипы. Так вот, пачка «Marlboro» оказалась пустой, из-за чего утреннее священнодействие «чашка кофе-первая сигарета» стало невыполнимым. А потом понеслось. В шкафу из чистого остались только белые рубашки, которые он считал возможным надевать лишь на похороны, желательно свои, кот этот ещё… Тут бы уже можно было призадуматься о том, что весь день будет через то самое место, через которые грёбаные альфы рождаются, но Девин продолжал наивно надеяться, что это просто совпадение.       С альфами у Девина был отдельный счёт. Ему претили их снисхождение и красноречивые закатывания глаз, как только они слышали, что омега может не только оладушки печь или цветочки на участке выращивать. А сколько носов ему пришлось разбить в университете, а потом и в редакции, пока коллеги альфы и беты не уяснили, что он играет с ними «в одной лиге». Дебильное расхожее выражение, которое так любили ввернуть альфачи, подчёркивая свой мачизм, даже если его не было видно за округлившимся пивным пузом или откровенно склочным характером. Один из таких «самцов», Алан Ноланд, встретил его в офисе с такой слащавой улыбочкой, что Девин невольно скривился и попытался обойти коллегу по широкой дуге.       — Джамбо, есть срочное поручение, — вместо приветствия объявил Алан.       — Ограбление? Криминальные разборки? Коррупция?       Алан сморщился и отмахнулся, будто ему под нос сунули кружку с прокисшим молоком.       — Нужно взять интервью, которое пойдёт в завтрашний выпуск…       Глаза Девина загорелись азартом.       — Политик? Агент под прикрытием? Прокурор?       — Спортсмен. Бейсболист. На пенсии.       Каждое слово будто гвоздь вколачивалось в крышку гроба с остатками хорошего настроения Девина.       — Ты шутишь? — заметив, с каким нескрываемым удовлетворением Алан отрицательно покачал головой, Девин возмущённо воскликнул: — Почему я?!       — Марсель заболел, и шеф распорядился отправить тебя.       — Марсель?! — новый вопль Девина стал ещё громче. — Так, мне срочно надо покурить…       Не обращая внимания на бурчание Алана про правило не дымить в офисе, он облазил все ящики в тумбочке своего стола, выискивая пачку сигарет — в этот раз удача была на его стороне. Девин неизящно прикурил от бензиновой зажигалки, жадно затянулся, пытаясь усмирить разрастающееся внутри желание убивать. Упоминание манерной сучки Марселя, позора омежьего рода (хотя весь коллектив редакции считал как раз наоборот, что Девин — исчадие ада) давало понять, что Девином собираются заткнуть дыру в колонке светских сплетен, которые он ненавидел даже больше, чем спортивную рубрику. За свой длинный язычок и неумение вовремя заткнуться в беседе с начальством Девин и так был на карандаше у главного редактора. Выёживаться и качать права сейчас вышло бы себе дороже: как минимум лишение премии, как максимум — отстранение от работы на неопределённый срок. «Выдрать тебя хорошенько некому», — зло приговаривал главред, когда Девин в очередной раз пёр против системы и спорил с ним, отстаивая своё мнение, и речь в данном случае была вовсе не о порке ремнём в воспитательных целях. О, эта присказка была лидером в топе бесячих аргументов в устах альф — по их мнению, все проблемы Девина в частности и омег в целом решались исключительно членотерапией и желательно на регулярной основе.       В сложившейся сегодня ситуации Девина сильнее раздражало то, что его загнали в угол, как мышь. Весь настрой работать пропал. Да, характер у него говно — он не отрицал. Но ни разу не было такого, чтобы он отказал в помощи или поддержке, если действительно мог её оказать. Стоило лишь попросить нормально, а не в такой категоричной форме. Перебирать в мыслях все варианты «как было бы, если…» Девин мог неделю — на фантазию он никогда не жаловался. Благоразумие подсказывало, что чем быстрее он с этим заданием расклепается, тем лучше будет — забудет как страшный сон и снова вернётся к своим бандюгам.       Местом встречи с Кормаком МакГинли, тем самым интервьюируемым бейсболистом, был выбран «Континенталь», один из самых дорогих и фешенебельных отелей города. У Девина аж зубы свело от снобизма и пафоса — ох уж эта любовь тупых спортсменов пустить пыль в глаза. Он подавил желание смачно сплюнуть на пол и принялся изучать подготовленные Марселем материалы о МакГинли. Где родился и учился, чем отличился — один список регалий и наград занимал целый лист. Не сочетался, не привлекался, не состоял… Заинтересовало Девина другое. МакГинли ушёл на пике карьеры, причём ни травмы, ни скандалы тому не способствовали. Купил себе ранчо где-то в прериях, занялся разведением лошадей и, что абсолютно не вязалось с образом, увлёкся росписью по фарфору. Последнее как раз и стало темой интервью: МакГинли прибыл в столицу на открытие первой персональной выставки, которая вызвала огромный ажиотаж у светского общества. Бывший бейсболист, хоть и вёл сейчас практически затворнический образ жизни, до сих пор считался лакомым кусочкам у омежек от восемнадцати до сорока пяти. Статей о нём практически не было, а скудная информация в сети говорила о том, что МакГинли не любит публичности и, мягко говоря, сторонится журналистов.       — Это ж что такого волшебного умеет делать наш штатный омежка, если уговорил его на интервью?       Девин ещё раз перебрал фотографии МакГинли, которые Марсель распечатал и заботливо сложил в кожаную папку. Высокий блондин с правильными, немного жестковатыми чертами лица и голубыми глазами — Девин запросто мог представить его на бейсбольном поле или в ковбойской шляпе рядом с мустангом, но вот с кистью в руке или с карандашом… На одном из фото МакГинли выглядел иначе, видимо, камера подловила его неожиданно. Альфа не позировал специально, выглядел расслабленно и естественно, смотрел немного в сторону и улыбался, отчего взгляд холодно-голубых глаза казался мягче, нежнее, словно был обещанием, от которого у Девина приятно защекотало в районе солнечного сплетения. Но самое главное — не сам взгляд альфы, а возникшее вдруг ощущение от него показалось знакомым, своеобразное эмоциональное дежавю. Девин поймал себя на том, что слишком долго пялится на это фото, пытаясь вытянуть из недр памяти, кого МакГинли может ему напоминать, но в голову ничего не приходило. Он, надавав себе мысленных оплеух за впустую потраченное время, поспешно собрал листы обратно в папку, добавил к ним свои наброски вопросов и поспешил на выход из редакции.       Девин посчитал, что ему хорошо удалось замаскировать недоумение сдержанной заученной улыбкой, когда бета на ресепшене уведомил, что мистер МакГинли ожидает его в собственном номере, а не в лобби отеля.       — Вы же понимаете, зеваки не дадут вам нормально поговорить, — добавил тот в конце.       Если рассуждать логически, беседа за закрытыми дверями выглядела вполне оправданной. Но интуиция пищала как счётчик Гейгера тем сильнее, чем ближе Девин подходил к двери нужного номера. Он постучал, выждал положенные этикетом пять секунд и вошёл.       — Мистер МакГинли? — позвал он, оглядываясь в пустой гостиной.       — Одну минуту, — откликнулись из глубины номера.       Девин кивнул, поздно спохватившись, что его всё равно не видят, медленно обошёл просторную комнату, присматриваясь, хотя в стандартном помпезном убранстве люкса вряд ли можно было найти что-то личное от постояльца. На столе возле окна Девин заметил несколько сложенных в стопку акварелей, которые, видимо, были эскизами к росписи. Он воровато обернулся и принялся перебирать листы, рассматривая рисунки.       — Что за?..       Девин вытащил одну из акварелей, поднёс её ближе к глазам. Разноцветный колибри с раскрытыми в полёте крыльями, вписанный в круг «ловца снов» — в рисунке не было ничего особенного, если бы не одно «но». Точно такая же татуировка была у Девина на внутренней стороне предплечья. За спиной раздались шаги, и на чувство ошарашенности наслоились феромоны альфы. Девин шумно втянул носом воздух — запах книжных страниц сложно было перепутать с чем-то другим. Он прикрыл глаза, впуская чужой аромат глубже, вспоминая, что уже слышал его много лет назад…       Девину семнадцать. Он, полный решимости, смело толкнул стеклянную дверь, зажимая в руке с практически шантажом добытое разрешение от папы. Воодушевление мешало ему следить за временем, и он добрался на автобусе до Хартфорда, где располагался ближайший от его дома приличный тату-салон, значительно раньше назначенного. В ожидании на месте сиделось плохо, Девин постоянно ёрзал и оглядывался по сторонам.       — Что колоть будешь? — окликнул его парень-альфа, что стоял за стойкой администратора.       — Не знаю… — Девин замялся, представив, как тупо выглядит сейчас, и ляпнул первое, что пришло в голову: — Птицу?       — Интересный выбор, — в тоне альфы немногим старше его самого Девин не уловил усмешки, наоборот, тот задумался, закусив губу, подтянул к себе лежащий рядом скетчбук и принялся что-то спешно в нём черкать.       Любопытство взяло верх, и Девин подошёл к стойке ближе. Ему пришлось привстать на цыпочки, чтобы рассмотреть: альфа закрывал рисунок рукой, выставив локоть вперёд. В нос ударил отчётливый аромат, как если бы Девин уткнулся носом в книгу. Он любил так делать: приходил в книжный, долго блуждал с умным видом между стеллажей, вытаскивал поочерёдно и раскрывал томики на середине, чтобы следом жадно вжаться в страницы лицом. Вот и теперь не сдержался, потянул носом, заполняя лёгкие чужими флюидами под завязку. Голова моментально закружилась, Девина повело, рот наполнился слюной, и он потерял контроль над собственными гормонами. Парень за стойкой перестал рисовать, вскинул голову, принюхиваясь, облизнул его голодным взглядом, отчего вспыхнули уши, а сердце забилось той самой маленькой птичкой. Он не мог сказать, сколько они простояли погружёнными в марево, отделяющее их двоих от остального мира, секунду или несколько минут. Первым пошевелился альфа, и наваждение стало спадать. Он вырвал страницу из альбома и протянул Девину:       — Колибри, тебе подойдёт…       — Привет.       Хриплый голос позади заставил Девина отложить рисунок и резко повернуться. МакГинли был другим. Не таким, как на многочисленных фотографиях в кожаной папке — более живой и тёплый взгляд голубых глаз, вовсе не жёсткий изгиб губ и густая борода. Не таким, каким Девин представлял его все эти годы, потому что просто не мог вспомнить лица — собственный отклик на чужой аромат тогда перекрыл все остальные ощущения.       — Это же не случайно, наша встреча сегодня? — зачем-то спросил Девин, и так зная ответ.       МакГинли улыбнулся, отчего у Девина внутри сладко ёкнуло, а задница поджалась.       — Пришлось попросить Марселя помочь.       Девин чувствовал, как его неумолимо накрывает возбуждением — организм требовал своего, распознав в незнакомом альфе истинного. И надо было что-то срочно предпринять, пока ситуация не стала критической.       — Я могу воспользоваться твоей ванной?       МакГинли не выказал удивления, лишь кивнул на нужную дверь.       Девин бочком просочился мимо альфы, старательно задерживая дыхание, чтобы не хватануть новую дозу чужих феромонов. Да только его уже начинало лихорадить. Не отдавая себе отчёта, Девин выкрутил на полную вентили крана и прямо в одежде забрался в огромную каменную чашу. Он злился, что его омежья натура решила проявить себя в такой неподходящий момент; злился, что не может контролировать себя рядом с этим МакГинли, уподобляясь ненавистным «розовым дырочкам», что текли от одного только вида альфы. Но больше всего Девина злило то, что ему нравилось это ощущение предвкушения, заполняющего каждую клетку желанием, тянущей, сладкой боли в паху, и даже холодная вода не могла усмирить вспыхнувший внутри жар, будто кровь превратилась в лаву, заставляя поддаться искушению.       Он тщательно оберегал свои воспоминания о той встрече, лелеял, мечтал. И, когда остальные омеги его возраста пищали и страдали по певцам и киноактёрам, у него появился свой объект для обожания. Он становился старше, и фантазии Девина выходили на новый уровень рейтинга — для взрослых, да только воплотить их в жизнь было не с кем. Ошибкой стало то, что Девин от всех альф, которые им интересовались и с которыми он пытался наладить контакт, ждал такого же эмоционального отклика, какой ощутил за те несколько минут, что провёл около незнакомца в тату-салоне. Но его не случалось, а в стерпится-слюбится Девин не верил. Друзья-омеги в открытую потешались над его наивностью и верой в «того самого, идеального». Альфы считали странным, но упорно продолжали свои попытки доказать, что его заднице чхать, какой член её обрабатывает. Девин вынужден был закрыть свою сердце и душу от грубости и издёвок и встать на путь бунтарства, заставляя если уж не считаться с его мнением, то всерьёз воспринимать его кулаки.       И вот теперь, получается, мечта ожила, осталось только решиться осуществить свои фантазии… Девин застонал и погрузился в воду по самые уши.       — У тебя всё нормально? — обеспокоенный голос МакГинли заставил его закусить губу.       Он с таким трудом вырвался из Сторса в цивилизацию, столько лет боролся с собой и с системой, пытаясь доказать, что не такой… Вот именно, не такой. Из года в год с самого детства Девину вдалбливали, каким он должен быть, чтобы соответствовать ожиданиям всех, начиная от родителей и преподавателей и заканчивая обществом и государством. И никто не хотел знать, какой свою жизнь видит сам Девин. Он практически перестал общаться с родителями, которые окончательно разочаровались в нём, когда вместо медицинского он поступил на журфак; отдалился от всех друзей, которые предлагали выкинуть блажь из головы и перестать бороться с ветряными мельницами. Они все хотели, чтобы Девин был обычным вместо того, чтобы согласиться с его правом быть собой.       Девин выбрался из ванной, не обращая внимания на ручьём текущую на пол воду, принялся спешно сдирать с себя мокрые вещи. Он не такой, как другие омеги, он сделал себя сам, и ему нравился результат, который Девин видел по утрам в зеркале, и только ему решать, что есть свобода выбора. И если ему захотелось секса с альфой, с которым он едва перекинулся парой фраз, то почему нет? Кто его может остановить? А до осуждения другими Девину уже давно дела нет.       Дверь ванной распахнулась. Обнажённый омега с намотанным на бёдра крошечным полотенцем, блестя решимостью в глазах, подошёл к застывшему, словно одурманенному альфе.       — Ты же не против, если мы немного повременим с интервью?..