Тонкая работа распознавания феромонов

Сначала запахи. Потом люди. Так он обычно видел мир. Или, по крайней мере, пытался. (1) Когда он открывает глаза, Уэверли говорит, что успел засомневаться, что Соло справится с возложенной на него задачей. Но Соло, как всегда... на этом моменте Уэверли морщится и подбирает слово «исполнительный». И если Соло интересно, Илья пока ещё жив. Мистер Соло, вам ведь интересно? Ваш напарник до удивления напоминает резистентного таракана, способного пережить все катаклизмы. Его не берут пули, кулаки, яды и даже сам Наполеон Соло. На что Илья рассчитывает? На то, что ему всегда везёт? Ну, сейчас он жив. Но это же ненадолго. Все рано или поздно умирают, и, если Соло хочет насладиться былым доверием, он даже может взять в руки пистолет и ускорить процесс. «Сделай свою работу, Наполеон». «Сделай её». Уэверли растягивает губы в широкой улыбке, и всё становится на свои места. Наполеон вспоминает, как поднялся на ноги, как сделал всего один звонок и запнул шприц под кровать. Как возился с одеждой, прежде чем свалился с ног. Уэверли нашёл его без сознания, и не убил. Ну надо же. Соло думает, что все они об этом пожалеют. О каждом шаге, который уже успели сделать. — Я вижу растерянность, — Уэверли по-отечески сочувственно сводит брови. Он обо всём знает или, по крайней мере, догадывается, но хочет, чтобы Соло озвучил свою трагедию вслух. Составил из неё всего одно предложение. «Я больше не чувствую запахи». — Где мы находимся? — О, это? — Уэверли обводит взглядом комнату, смутно напоминающую Наполеону изоляционный медотсек, куда отправляли каждого тяжело больного. И навещали их только в костюмах, которые Уэверли всегда называл скафандрами. А это место — другой планетой. Тут были уже не люди, а лишь их отголоски. Кто-то потерял ногу, кто-то лишился глаз, у кого-то были воспалены лёгкие. А кто-то был отравлен и невовремя спасён, поэтому впервые за всю свою жизнь дышал просто воздухом. Самым чистым. Самым настоящим. Без примесей других людей. — Мы построили это место три месяца назад. Деньги, вырученные с фонда, помогают нам расширяться. Ты сейчас в палате реабилитации. Следующий после этого отсек — тюремный. Если покидать палату, то только за решётку. Никакой даже видимости свободы. Соло понимает, что Уэверли говорит это намеренно, обрисовывая для него перспективы будущего. Если сбежит — попадёт в тюрьму. Если решит повиноваться, то будет постоянно доказывать свою преданность. Маленькими шагами. Раз за разом. — Экскурсия полагается? — спрашивает Соло. И даже его попытки сохранить лицо, не делают его загадкой для Уэверли. Даже улыбка не закроет его от чужих глаз. Он открытая книга в руках сумасшедшего. Если знания — сила, то Уэверли имеет огромное преимущество. — А ты хочешь здесь задержаться? Вопрос с подвохом. Соло ступает осторожно: — А если не хочу? — Если не хочешь, — Уэверли ответом доволен. Соло давно научился понимать его настроение по жестам, потому что обычно от него ничем не пахло. Он был серой зоной. Остаётся ею и сейчас. Наполеон делает вдох — и ничего не чувствует. С каждым повторением осознание потери накрывает его сильнее. Он же действительно, до чёртиков, абсолютно, вконец, подчистую, обстоятельно и не безвременно… ничего не ощущает. (4) — Если не хочешь, — повторяет Уэверли, — то тебе нужно закончить одно дело. Возврат к прошлым инструкциям выглядит, как пистолет с одним патроном, оставленный на тумбе: стреляй в упор, глядя в глаза. «Сделай свою работу, Наполеон». Он изначально знал, что этот вопрос снова окажется актуальным, но до последнего надеялся, что придумает ещё один план. Ещё один способ обелить Илью в чужих глазах. Тебе так нравится обманываться, Наполеон? Теперь бы ему обелить самого себя. Но как? Уэверли ни за что не поверит, что кому-то вроде Соло можно доверять. Соло никогда не поверит Уэверли. Он просто хватается за предложенные тростинки, и когда они обрываются, старается схватиться за новые. Кто в клетке зачат — тот по клетке плачет. (2) Соло дошёл до искренней веры в то, что любит место, где его постоянно душат. Где пытаются подавить. Где гладят против шерсти, а он воспринимает это, как ласку. Будучи уверенным в том, что другого пути у него и не может быть. Он смотрит на пистолет. В ответ на него смотрит дуло. — То, что ты не успел сделать в отеле, — продолжает Уэверли. И когда дверь за ним закрывается, Наполеон проверяет бинты. Он проверяют рану. Он проверяет цвет своей крови. Камера подмигивает красным. Камера подмигивает тем самым цветом, что течёт у него по венам. Может быть, если бы он знал, что это был за яд, он смог бы отыскать средство, способное вернуть ему целый мир запахов. Может быть. В журнале, датируемом январём текущего года, была всего одна интересная статья. Она объясняла значимость феромонов в животном мире. Например, кошки. Они выделяют во время лактации феромон, который действует на их потомство умиротворяюще. Если брать омег, то они могут успокаивать своих альф даже в гоне — никакой опасности, говорит сама природа. Та самая природа, венцом творения которой люди себя воображают. Они ненавидят других людей, они возвышают других людей. Они оставляют пистолет с одном патроном и ждут, когда Соло решит — ему возвысить Илью или возненавидеть. Пуля спрашивает: в кого ты меня пустишь? Но слишком много людей уже мертвы, а новые некрологи ещё неизвестны. Статьи в газетах Наполеону напоминают: Вашингтон мёртв, Рузвельт мёртв, Линкольн мёртв, Черчилль мёртв, Франклин мёртв. Газеты ему напоминают: Че Гевара мёртв, Боливар мёртв, Лютер мёртв, Фидель Кастро мёртв. Этот список пополняется ежедневно. Соло помнит, что мертвы и родители. И многие из тех, кого он пытался спасти. Мир говорит ему: прекрати. Пуля в пистолете все ещё ждет своего выхода. Прекрати. Для начала Соло поднимается с койки и аккуратно отсоединяет от себя провода. Он здесь не как человек, а как подопытный кролик. Даже если это не так, то Соло чувствует себя одним из ста шестидесяти тысяч. В газетах не приводят эту статистику, но её можно отыскать в сводках лабораторий США. Почти никто из тех, кто используют косметику и средства личной гигиены не знают, что кроликов используют для экспериментов. Они тестируют на них продукцию, потому что с кроликами легко обращаться, их легко разводить и изолировать. Каждый год в лабораториях погибают более ста шестидесяти тысяч животных, чтобы Габи, чтобы их милая Габи, могла подвести глаза. Чтобы её ресницы выглядели длиннее, чем они есть. Чтобы она могла после смыть всё водой и не думать, сколько жизней теперь спущены по канализационным трубам. Они погибают, чтобы оказаться смытыми. Соло вспоминает о Габи внезапно. Пытается восстановить в голове её запах. Эти цветы. Какие они были? Соло не чувствует ничего вот уже около суток. Скоро начнётся паника и внутренние торги. Что он должен сделать, чтобы снова ощутить? Мускус, хвоя, ветивер, ментол, свежая выпечка, корица, ваниль, металл, полевые травы, запах хлорки — запах чистоты, запах перца, морозная свежесть. Если Соло говорят ложь, он чувствует, как меняется температура тела по выраженности феромонов. Наполеон берёт в руки пистолет и отбрасывает его на кровать, будто бы обжигаясь. И бьёт по тумбе рукой. Бьёт ещё раз и ещё. Этот ожог будет не снаружи, но точно у него внутри. В лабораториях существует тест по ослеплению животных — тест Драйза. На роговицу капают бытовую химию и оставляют кроликов на двадцать один день. Соло чувствует себя живым экспериментом в лаборатории Уэверли. В его конвейере власти. Он торгует людьми, переставляет их, как шахматные фигуры, и, если его пешек съедают другие — он просто находит новые. Бесконечная шахматная игра людьми. Пока учредители Фонда защищены подставными лицами, Уэверли строит больницы и тюрьмы. В его мире существует только опасность, которую можно запереть и люди, которых подлатать или сломить. Для него война — это просто рэкет. Он зарабатывает на том, что даёт одним людям возможность убивать других людей. Но сам он не считается убийцей. Кто стреляет — пистолет или человек? Соло нужно успокоиться и начать трезво мыслить. В конце концов, он так часто обманывал, что неужели не сможет обмануть самого себя? Он справится. Он выполнит свою работу. Во-первых, он поднимет пистолет, во-вторых, он откроет дверь своей палаты. А, в-третьих, затаив дыхание, он выйдет в коридор. Сам на себя не похож в этой робе, но какую же большую услугу он сделает тем, кто будет выносить его тело отсюда. Робу даже не нужно разрезать по шву. Там просто завязки — и его тело как на ладони. — Соберись, — говорит себе Наполеон. В углах коридора мигают камеры. Он пересекает медицинский отсек, чтобы попасть прямиком в тюремный. Там толстые железные прутья и тишина. И там стерильно. Одна из самых высокооплачиваемых работ — уборщики трупов. Они зачищают любые места от признаков недавней жизни. Они, видимо, читают статьи домохозяек о том, как избавиться от пятен крови на диване или ковре. Для удаления застарелых пятен используют перекись водорода. Некоторые используют хозяйственное мыло. Всё лучшее, что было придумано — оно в прошлом. Новое преобразуют из старого. Никто не придумывает фотоаппарат с нуля. Никто не вытаскивает из головы знания, не вложив сначала азы. — Наполеон? Звучит «не ковбой», с сожалением думает Соло. Звучит имя. А это — тревожный знак. — Илья? У них одни имена. И что с ними делать — неясно. Соло не пытается быть ни хорошим человеком, ни хорошим агентом. Он даже не пытается быть собой. Он просто есть в этой жизни, в этих моментах, в этих обстоятельствах. В детстве ему приносили много церковных брошюр. В одной из них говорилось, что убийство — самый тяжкий грех. Но были убийства, которые прощались церковью. Любой грех можно было бы замолить под звон железных монет. Соло столько раз пытался их всех спасти. Все эти имена в его личном деле. Соло так не хочет видеть среди этого списка Илью. Он приваливается к прутьям решётки. Его пистолет вовсе не заряжен, понимает он. То есть там есть пуля, но нет возможности сделать выстрел. Ни в одной из концепций квантовой физики с другими мирами нет такого, где выстрел возможен. Уэверли даёт ему не выбор, а возможность попрощаться. Принять тот факт, что рука у него не поднимется в любом случае. Знаешь, Соло, в чём теперь большое отличие? В том, чтобы привязываться к людям. И в том, чтобы их любить. Сложно и больно будет в любом раскладе. Но ты чувствуешь разницу, да? — У тебя ведь есть план? — спрашивает Илья тихо. Соло врёт: конечно. — Нам нужно время? — спрашивает Илья. Ага, говорит Соло. Примерно вся жизнь. У тебя найдётся вторая? — Ты выглядишь неважно. Как твоя рана? Соло смотрит на себя. Без костюма он ощущает себя обнажённым. Он ощущает на себе повязку. Его рана полностью промыта и бережно зашита. Можно подумать, что его действительно хотели спасти. — Всё в порядке, уже затягивается и не болит. — Хорошо. Ты знаешь, что это был за яд? Соло качает головой. Илья будто бы всё понимает. Какая-то особая русская смекалка. Он об этом тоже читал. Об особом складе ума. Об особом менталитете. Об особом запахе. Но русские не пахнут иначе. Сейчас — и вовсе ничем не пахнет. Чувствует только Илья, и ноздри его так забавно расширяются, когда он дышит рядом с ним. — Они что-то с тобой сделали. Ты пахнешь… не знаю, как объяснить. — Как что-то пустое и оттеночное? Как страх? Как волнение? Как растерянность? Как что, Илья? Илье нужно время и концентрация, чтобы определить феромоны в слова. — Примерно всё, о чём ты сказал. Тобой почти что больно дышать. Это не та комедия. Это не та драма. Соло бы хотел красивый костюм, парочку пушек и длинную историю любви, где можно целоваться через широкие прутья, спасать всех на свете и знать — добро всегда впереди. Но победители пишут историю. Не они. — Забавно. Потому что я абсолютно ничего не чувствую. — Ты не ощущаешь феромоны? — Илья хмурится. Он начинает понимать. — Это плохо. Ты чувствуешь охрану? Соло качает головой. Его мир — это то, что он способен увидеть. И человеческий глаз, к сожалению, имеет скудный угол обзора. — Сколько у тебя пуль? Соло вертит рукой с пистолетом. — Не хватит даже на человека. Илья ругается по-русски и ладонями бьёт по своей решётке. Когда он в следующий раз смотрит на Соло, он понимает, что у того нет никакого плана. У того нет привычного мира перед глазами. — Послушай, — говорит Илья. — Нам нужно действовать сообща. Вместе. Хорошо? О чём ты думал, Илья, когда схватил укол? О чём ты думал, когда протыкал тонкую кожу на шее? О чём ты думал? Соло бы мог его спасти, отпустив. Соло собирался это сделать. Ему только и нужно было, чтобы никто не мешал. Почему-то люди думают, что жертвовать собой легко. Они видят это в фильмах, они читают это в книгах. Но знают ли они, что ни одна часть истории не была жертвой абсолютной, она была жертвой обстоятельств. И если бы у них был шанс спастись — они бы им воспользовались. Соло лбом прижимается к прохладным прутьям. И дышит. Просто, блять, воздухом. Почему он должен быть спокоен? — Послушай меня, — повторяет Илья. Он касается его руки, он касается его щеки. Это такое новое место, а клетки старые. Проще было бы законсервировать людей в стекло. Но Уэверли закалки старой — он любит металл. Он обожает свинец. — Я чувствую всё. Я знаю, сколько людей находятся поблизости. Я чувствую запах пороха. А он не чувствует. Соло. Ничего. Не. Чувствует. — Наполеон? — Я тебя слушаю. Через широкие прутья протянутая рука касается его лица. Касается его щеки. Касается его плеч. — Как только мы отсюда выберемся, я обещаю, мы найдём способ вернуть тебе обоняние, — он говорит это до очаровательного серьёзно. Он хочет на выжженной земле посеять семена. Он не хочет всё асфальтировать. — А сейчас я хочу, чтобы ты покрепче сжал пистолет. Видишь дверь позади себя? Соло оборачивается и кивает. — За дверью несколько человек. Тот, что справа, очень взволнован. Он показывает ему, где слабое звено. А камера в углу всё ещё мигает красным. Кто-то по связи передаст Уэверли новость, что Соло не справился. Не выполнил свою работу. Соло представляет это место, как единый организм. И Уэверли в нём — опухоль, дающая метастазы. Он у них в головах. У всех тех, кто выполняет приказы. Даже если запертый в клетке, я с тобой, говорит ему Илья. Если будет нужно, он научится заново дышать. Если будет необходимо, он сделает это по-новому, чтобы различать оттенки. Чтобы Соло перестал так потерянно смотреть на мир. Даже лишившись глаз, он не так бы переживал. Весь его мир был из запахов. А теперь он блеклый, как 78% азот. Соло сжимает пистолет, как напоминание того, что он не завершил свою работу. Что тот, кто вручил ему оружие, всё ещё живой, и всё ещё отравляет организм, его — в частности. Наполеон делает вдох. Делает выдох. Он отдаёт пистолет Илье, а сам разворачивается и вскоре толкает дверь. Человека справа он втаскивает в тюремный отсек. Вырубает, приложив к стене и использует, как живой щит. Его товарищи начинают стрелять без разбору. Наполеон забирает «Форт-12» и стреляет в ответ. Его волнует одно — доходят ли пули до Ильи. Он не чувствует его никак. И поэтому приходится оборачиваться. Приходится подставлять себя. Трое охранников заполняют пространство кровью. Соло старается вдыхать поглубже в надежде, что это даст результат. Что вдруг он почувствует металл. Ментол. Едкий запах страха, который отдаёт веществом Си-Эс. Он ищет у охранников ключи от камеры, пока по всему зданию раздаются сигналы бедствия. Соло себе повторяет: он всё видит. Он всё может найти. Ему вовсе не нужно полагаться только на нюх. Полагаться на то, чего нет. — Я вижу ключи у того, — Илья указывает на тело. Соло шарит по карманам, и находит связку старых ключей и ключ карту. Он предусмотрительно забирает всё. Илья на свободе первое, что делает, так это забирает ещё два пистолета. Тот с одним патроном он никуда не выбрасывает — просто чувствует, что Наполеону он нужен. Все любят трофеи. — Куда нам дальше? — спрашивает Соло. Илья идёт первым. Звук шагов раздаётся по коридору таким гулом, что, кажется, на них сейчас сбегутся целые толпы людей. Камеры повсюду. Охрана повсюду. А Илья, вопреки всему, чувствует нарастающий азарт. — Идём, — говорит Илья. Эти коридоры. Эти бесконечные лабиринты дверей и стен. Они не внушают доверия, но дают понять, какую империю среди империй создаёт Уэверли для себя. — Я чувствую, — Илья хмурится, — очень странный запах. — На что он похож? — Он похож на то, что мы чувствовали… помнишь тот склад с газом? Я чувствую этот запах здесь. Если бы у дней существовали лозунги, то этот был бы описан, как неожиданное открытие: вдыхай поглубже, чтобы умереть. — Ты уверен? — Да, я точно чувствую. Илья идёт по запаху. Дверь открывается только ключ-картой. Всё же Уэверли не такой кретин, чтобы отказываться от будущего. От технологий. Его жизнь разделяется на то, где он властвует сам и на то, где он позволяет работать другим. В первом случае только свинец. Во втором — целые контейнеры с боевым отравляющим веществом. «Газ Сирень». А Илья изначально не верил. Он изначально считал, что никому нельзя доверять. Что нельзя ориентироваться только на запах. Они зачистили склад, чтобы в итоге химическое оружие попало в руки Уэверли. Они предоставили ему столько ресурсов, что являются скорее соучастниками, нежели жертвами. — Сколько у него власти? — хмурится Илья. Больше, говорит Наполеон, чем мы представляем. Больше, чем думает он сам. Список имён — это только малая часть манипуляций. Часть этих имён Соло лично менял и отправлял в другие страны. Он дал им вторую жизнь, похоронив лично для себя. Для Уэверли. Для их организации. Как жаль, что с Ильёй так не получилось. — Нам нужно отсюда выбраться, и связаться хоть с кем-то, — Илья дышит через раз. Так, на всякий случай. Есть ещё люди, которые с ними на одной стороне? Соло спрашивает: как ты думаешь, на кого мы можем рассчитывать? Одна единственная пуля в пистолете спрашивает: в кого ты меня выпустишь? Илья пятится к двери, куда сбегается охрана. Они не стреляют, чтобы не попасть во взрывоопасные вещества, но все их пушки направлены только на двери. Только на них. — Выходите с поднятыми руками, — говорят за дверью. Соло смотрит в глаза Илье. Илья смотрит в ответ. Можно разменять их жизни, проносится в голове. Разменять свою свободу. Наполеон уже это делал, почему не может ещё один раз? — Всё будет в порядке, — говорит он, — они отведут нас к Уэверли. Илья бросает «Форт-12» и с поднятыми руками выходит в коридор. За ним выходит Соло, в своей больничной робе, не скрывающей ничего. Он уже приблизительно знает, что будет дальше. Их поведут по коридорам, их доведут до кабинета, в котором восседает Уэверли, как единственный правитель этого места. Остап Бендер любил эффекты. (3) В осенней статье пятилетней давности было сказано: почти все диктаторы заканчивают плохо. Конец их жизни предопределяет то нездоровое общество, которое они же и создают. Муссолини расстреляли. Хусейна повесили. Гитлер покончил с собой. Сталина хватил удар, и он пролежал около суток в собственной моче. Если Уэверли понизит планку, и прикажет их расстрелять, он сделает себе большое одолжение. Но он нуждается в пешках, способных поставить мат королю. Соло надеется выиграть, имея привычку продать себя. Тонкая работа — она именно об этом. На Илью он старается не смотреть. На Илью, если честно, больно даже взглянуть украдкой. Для самых сложных решений всегда требуется время, а у него в запасе всего минута, в течение которой они преодолевают целую лабораторию. И вот кабинет. И вот Соло знает, что заговорит первым: просто не позволит это сделать Илье. Он ему доверяет, он о нём беспокоится, но он не поставит его жизнь в рискованное положение. По-настоящему рискованное. — И вот мы снова встретились, — Уэверли улыбается. Почему-то Соло кажется, что он говорит с Ильёй. Почему-то Соло кажется, что их как подопытных мышей заставили бегать по лабиринту. Какой писатель напишет об этом роман? Дэниел Киз уже это сделал. — Когда вы прекратите бегать кругами и наконец-то сделаете свою работу? Уэверли нужен всего один человек. В совместной работе эти двое настоящая катастрофа. Уэверли не станет так рисковать своим бизнесом и собой. Он бегло осматривает Соло. Это даже становится чем-то страшным. То, как Уэверли умеет им помыкать. Охрана остаётся за дверью. Но всего одно нажатие тревожной кнопки, и им всем придёт конец. — У тебя пистолет. Отдай его Наполеону, —говорит Уэверли. Илья мешкает — неужели не доверяет? — и действует так, как ему говорят. Сегодня тот особенный день, когда он собирается выполнять инструкции и прислушиваться к Соло. Прислушиваться к его тихому запаху. Он ещё немного болен, о чём говорят нотки миндаля в его запахе. Он ещё немного расстроен, о чём говорят нотки горькой полыни. Целыми часами Илья выслушивал лекции об оттенках. О фруктовых, цветочных, ореховых оттенках. Он часами слушал о выраженности запаха и о температуре тела. Он выслушивал о том, как по запаху омеги определяют, болен ли их ребёнок. Преимущества природы. И какое же у них недальновидное общество, принижающее омег. Общество, что считают бет серой и бесполезной зоной. Лозунг их мира — спесишизм во всём. Наполеон забирает пистолет с одной пулей, точно зная, что лично для него этот пистолет не заряжен. Уэверли говорит о Курякине, а Соло думает: не заряжен, не выстрелит, просто нечем стрелять. Он для себя отделяет этот путь, вымазывает его самовнушением, и из реального представляет лишь пластиковую рукоятку в ладони. — Давай договоримся в последний раз? — говорит Соло. — О чём? — Уэверли уже знает ответ, но ему слишком нравится эта игра. — Ты отпускаешь его, а я делаю всю грязную работу, которая у тебя осталась. — Мне нравится, как ты решаешь, в какой же грязи вымарать руки. Ты отказываешься убить одних ради того, чтобы сделать ту работу, на которую ни каждый чистильщик согласится. В чём разница между людьми, которых ты защищаешь и от которых ты избавляешься по приказу? Для человека, который ни к кому не привязан, вопрос простой. Но вот незадача — Соло привязан, почти задушен этими чувствами, и он готов остаться. Илья недовольно хмурится. Какой у него сейчас запах? Насколько он землистый? Соло пытается вспомнить, как пахнет геосмин. Когда будут живьём закапывать, он обязательно его почувствует. В этом твой план, одним взглядом спрашивает Илья. На что Соло отводит взгляд. Торговаться с Дьяволом — вот тонкая работа. Всё, что было до этого — было по части Ильи. Прийти, разрушить, всё сделать напролом. Это так по-русски. Соло вычитывал целые статьи о разнице менталитетов. Но что из этих статей он способен вспомнить сейчас? Помимо того, что он больше не чувствует запахов. Соберись, Наполеон. В последней прочитанной статье говорилось, что у пористой почвы усиленный запах за счёт аэрации и циркуляции геосмина. Петрикор выбрасывается в атмосферу и под действием ветра рециркулируется. Все эти упрощённые метаморфозы происходят в Илье. Он пахнет чудесно, если дышать у загривка. Рециркулирутеся. Атмосфера. Геосмин. У Соло всё под контролем. — Я задал вопрос, — говорит Уэверли. Соло дышит чистейшим воздухом рядом с ним. — Никакой разницы, — врёт Наполеон. — Застрели его, если нет разницы. — Вы знаете, что я этого не сделаю. Он мой напарник. — И чем он отличается от всех остальных? Тебе напомнить, от скольких своих напарников ты уже избавился? Тебе напомнить, Соло? Тебе рассказать, Илья? Соло стискивает зубы. Илья сжимает кулаки. Его ноздри расширяются, когда он дышит глубоко. От Уэверли никогда и ничем не пахнет. Его подавители слишком сильны, они оставляют за ним только оттенки, которые уловить можно вблизи. Если сделать шаг или наклонить голову. Или если дышать, дышать, дышать, дышать. — Знаешь, что мне нравится? Твоя наивность, — Уэверли поднимается из-за стола. Он руками в него упирается, чтобы наклониться к ним. Чтобы смотреть глаза в глаза. Это физически невозможно, но ощущение, что он прожигает взглядом сразу двоих. — Неужели ты думал, что можешь действовать у меня за спиной? Неужели ты думал, что я ни о чём не узнаю? Это не ложный список, Наполеон. Это настоящий список жертв. И все эти имена — они в твоём личном деле. Задыши глубже, если тебе тяжело. Сделай себе больно, чтобы не упасть. Из реального — только пистолет в своей руке. — Ты сменил адреса, ты сменил имена, ты отправил их в Аргентину. В Канаду. В Россию. И я каждого из них нашёл. Все те, кого ты пытался спасти, они мертвы, Соло. Потому что ты не смог спустить курок. Поверь мне, они мучились достаточно, чтобы возненавидеть тебя. Самое худшее, что с ними было — это встреча с тобой и твоя мягкотелость. Нет никакой разницы, остаётся напарник на складе в Майами Бич, истекая кровью или садится в самолёт, прямым рейсом до Москвы. Исход всё равно один. Илья дышит так глубоко, что почти громко. А у Соло все звуки меркнут по сравнению с голосом Уэверли. Он не говорит, не кричит, он просто хирургически пришивает все слова ему прямо в мозг. Они перед глазами крутятся бесконечной проявленной плёнкой. Имена, лица, билеты, прощальные объятия. И смерть. — Он говорит правду, — шепчет Илья. Но слышат это все. Уэверли разводит руками: да, это так. Обман на обман. Честность на честность. — Думаешь, что, если продашься сейчас, твоего напарника кто-то отпустит? Мы можем проделать это снова. Ты поможешь ему с документами, ты купишь ему билет. А мои люди его отыщут и утопят в ванне с кислотой. Или оставят висеть под люстрой. Что тебе больше нравится? То, как Уэверли говорит — это выдаёт в нём злость. Всё могло стать другим, если бы они больше времени уделяли работе, а не друг другу. Всё могло быть другим, если бы Уэверли не удерживал угрозами, и Соло не приходилось думать о том, как избавить Илью от участи стать ещё одним именем в списке. — Если ты пристрелишь его, ты сделаешь ему большое одолжение, — говорит Уэверли. И говорит так, словно это истина. Словно они должны ему поверить. — А потом придут твои люди и избавятся от меня? — усмехается Соло. — Нет, — Уэверли качает головой. — Зачем? Ты всегда выбираешь себя. Даже сейчас. Торгуешься, но думаешь о том, как себя спасти. Поэтому ты жив, а твои напарники — нет. Ты хочешь спасти всех, но, если будет стоять выбор между тобой и другим — ты выберешь себя. Именно поэтому ты все эти годы работал на меня. И именно поэтому, ты будешь и дальше на меня работать. Зачем-то Илья говорит, что и это правда. Что он всё чувствует. Не столько от Уэверли, сколько от самого Наполеона. Он ощущает горьковатый привкус правды на языке, и думает, что дело не только в феромонах. Дело в том, что Соло уже его предупреждал. Когда подбросил своё дело. Когда учил правильно дышать. Когда пытался всё брать на себя, чтобы спастись. Он думал, что сможет двоих. Но если будет стоять выбор… Илья чувствует за дверью расслабленную охрану, потому что никто не нажимает на тревожную кнопку. — Зачем тебе этот фонд? — спрашивает Илья. — И целая лаборатория с химическим оружием? — В твоём вопросе уже есть ответ, — Уэверли смотрит на Соло, хотя говорит с Ильёй. Но ясное дело, кто его волнует на самом деле. У кого пистолет. И против кого он должен быть направлен. — Войны никогда не прекращаются. Нужда в хорошем вооружении растёт. Будущее уже наступило, Илья. Для тебя будет сложно принять, но оружие — это не только нож и пистолет. А власть — это не только люди, сидящие в Сенате и Палате представителей. Настоящая власть способна менять историю. Я способен её изменить, вооружая одни государства и отказывая в вооружении другим. Кому пуля. Кому — боевое отравляющее вещество. А кому — Обман. Ложные надежды, взращенные годами. Соло понимает, что догадывался. Соло понимает, что знал. Понимает, что выбирал себя и обманывался тем, что спас всех. Никого не спас по итогу. Уэверли не заканчивает. Смотрит на Соло, зная, какие мысли у него сейчас в голове, когда он поднимает руку с пистолетом и дуло указывает в спину Ильи. — Хороший выбор, — говорит Уэверли. Илья замирает. Илья старается ровно дышать. Он не чувствует опасности своей грудной клеткой. В голове, правда, бардак. Будто надышался креозотом и всё-таки отравился. Доверился. — Я знаю, — говорит Соло. И делает выстрел.