Враг моего врага

Когда ты был мал, ты знал все, что знал, И собаки не брали твой след. Теперь ты открыт, ты отбросил свой щит, Ты не помнишь, кто прав и кто слеп. Ты повесил мишени на грудь, Стоит лишь тетиву натянуть; Ты ходячая цель, Ты уверен, что верен твой путь. Но тем, кто не спит, не нужен твой сад, В нем нет ни цветов, ни камней. И даже твой бог никому не помог, Есть другие, светлей и сильней; И поэтому ты в пустоте, Как на старом забытом холсте: Не в начале, не в центре, И даже не в самом хвосте. Аквариум. «Второе стеклянное чудо». Алб. « Акустика» 1982 г.

Глава 1. Игра …Тот, кому доподлинно известно хотя бы одно правило его игры – счастливчик. Но обычно все устраивается таким образом, что люди знают лишь правила чужих игр, отчего случается множество нелепых недоразумений. М.Фрай. «Энциклопедия Мифов». Я просыпаюсь за мгновение до звонка телефона и успеваю протянуть руку и взять трубку, когда блестящий корпус начинает вибрировать. Даже не открывая глаз и не глядя на дисплей, я знаю – это Кира. Первые аккорды мелодии, забитой для опознавания абонента, разливаются по квартире, и я отвечаю. – Саш. Извини, что рано, ты помнишь, что сегодня очередная встреча акционеров? Не опаздывай, пожалуйста! – Кира, с чего вдруг такая забота? Я что, давал повод? Само собой я буду без опоздания, до встречи. Ухмыляюсь сам себе – вот уже несколько недель, с того самого совета, на котором милый женишок моей сестрички занял, как он полагает теплое, местечко президента, в моей жизни стали происходить странные вещи. По неведомым мне законам – приятное с лихвой компенсируется мерзким. Итак, в плюсе мы имеем обострившееся до нельзя чутье. Интуиция у меня всегда была отменной, но за последнюю неделю она превратилась во что-то экстраординарное. Я загодя знаю, кто мне позвонит, я знаю, как проехать к месту так, чтобы не попасть в пробки, я знаю, когда стоит рискнуть большой суммой денег, а когда надо прятать кошелек даже от самого себя. Да, чутье – вещь замечательная. За неделю мой счет в банке распух основательно, поскольку предоставленную возможность я использовал на полную катушку. Вот только что делать с тем, что к этому дару в нагрузку я получил постоянную ноющую боль в области сердца? Такое ощущение, что в эту наиважнейшую мышцу всадили иглу. Да что там – иглу, осиновый кол! И вот теперь я постоянно, ежеминутно, ежесекундно чувствую эту боль. С учетом того, что Кира постоянно напоминает о том, что у отца было больное сердце – есть о чем призадуматься. Бреду в ванную, залезаю под душ. Минут десять стою снулой рыбой, пока вода делает свое дело, возрождая меня к жизни. Еще один повод выставлять случайных ночных гостий за дверь как можно быстрее. Нет ничего хуже пробуждения поутру в одной постели с незнакомкой, которая дала тебе попользоваться своим телом и собирается требовать за это как минимум завтрак, а как максимум – твою жизнь и кошелек в придачу. Так я думал недавно. Теперь-то я знаю, хуже может быть то, что эта ночная фея увидит вместо страстного любовника развалину, держащуюся за сердце. Наконец я готов покинуть свою квартиру. Последний взгляд в зеркало – все безупречно. Итак – в «Зималетто». Дорога запоминается только ставшими привычными уколами в сердце – будто мой персональный кол ворочается в нем, стремясь занять место поудобнее. Паркуюсь возле здания и тут… Нет, пожалуй, дорога мне не к кардиологу, а в Кащенко… Я поднимаю глаза к небу и вместо здания из стекла и бетона обнаруживаю перед собой каменное строение, больше всего напоминающее замки на Луаре. Камни увивает плющ, в небе – стая ворон. Мотаю головой, и - хвала всем богам! - морок рассеивается. Я стремительно миную вечно хмельного охранника, вызываю лифт. Сердце тревожно начинает ныть и, слушаясь его, пропускаю в лифт спешащих служащих, а сам снова вызываю лифт. Подбираясь к нужному этажу, я слышу из соседней шахты тревожный звонок вызова диспетчера: «Застряли». Меня это уже и не удивляет. Около лифта сталкиваюсь с сестрой. Она напряжена, впрочем, как обычно. Очень хочется напомнить о том, что старших братьев надо слушаться, но я знаю – это бесполезно, а потому молчу. Надо сказать, что Кира сильно подорвала во мне и без того хрупкую веру в женщин. Надо же было повестись на предложение Жданова, хотя всем ясно, что он преследовал одну цель - поскорее опустить свою задницу в кресло президента «Зималетто». Скучное заседание, бизнес-план, крысиная возня. Я принимаю в ней участие постольку-поскольку. Все это было бы интересно раньше, но не сейчас… Единственным развлечением является пикировка со Ждановым по поводу его секретарш. После завершения Совета (ох – ах! с большой буквы «С»), я иду в кабинет Жданова. Посреди комнаты стоят сам президент, его личный шут Малиновский и его верная Пушкарева Е. И вот тут-то мне становится так плохо, как никогда до этого. Кабинет в секунду превращается в огромный зал, мы все стоим в каких-то дурацких одеждах, в руках у каждого шпаги, рубашки запачканы кровью. Невероятной силы ветер заглушает звуки. Мы все молчим, зная, что в живых останется только один. Где-то на периферии зрения я вижу Пушкареву, но она скорее призрак, чем действующее лицо этой драмы. Мгновение – и я хриплю на мерзком красном диванчике, на руках Киры. – Сердце! У папы было больное сердце! – кричит она, словно это может мне хоть как-то помочь. Но все позади – кол в сердце превращается в иголку, и я снова могу дышать. Кира тащит меня в свой кабинет, усаживает на диван, притаскивает воду и таблетки, которые я незаметно засовываю под обивку дивана. Я знаю – они не помогут. А сестра уже листает свой ежедневник, находит нужный номер, посматривая на меня с тревогой, жмет тонким пальчиком кнопки телефона. Я закрываю глаза, распластываюсь по дивану и слышу, как сестрица договаривается с неким Львом Яковлевичем (многообещающее имя-отчество) о моем незамедлительном визите. Кира черкает что-то на бумажке, кладет трубку и протягивает записку мне: – Вот адрес, ты сам доедешь? Или хочешь, я отвезу? – Кир, спасибо, это недалеко. Я доеду сам. – Саш, обещай, что ты действительно туда поедешь, прошу, и позвони, я буду волноваться! Я целую ее в щеку, говорю какие-то банальности и ухожу. Добираюсь до места назначения быстро. Как обычно быстро – теперь как обычно. Небольшой флигель старого дома, притаившийся во дворе монстра-многоэтажки. Три ступеньки, звонок, дверь. Я делаю шаг и... …И с радостью понимаю, что иглу из сердца вытащила чья-то добрая рука. Мне бы развернуться и уйти, но я знаю, что этого делать нельзя. Все-таки я привык слушать свой внутренний голос, хотя разум вопит о том, что никакая это, к черту, не клиника. Скорее, барский дом, усадьба, неизвестно как попавшая в современную Москву. В глубине узкого коридора приоткрыта дверь, в образовавшуюся щель я вижу часть кресла и огонь в огромном камине. Уподобляюсь большому мотыльку и спешу на свет. Дверь безобразно скрипит, и я оказываюсь в небольшой, но весьма примечательной комнате. Чего тут только нет: чучела птиц и зверей, неимоверное количество книг, от ветхих, в кожаных переплетах, до современных, с аляповатыми обложками, коллекция бабочек, сваленная на колченогом столе, столик с напитками (столик неплох – мечта антиквара) и прочее, и прочее. И ни намека на медицину. Ну и черт с ней. Со своим сердцем я договорился, а большего мне и не надо. – Проходите, милейший, – в одном из двух кресел сидит старик. На нем заношенный немодный костюм невнятного цвета, на ногах – шерстяные носки, седые волосы спадают неопрятными прядями на плечи. Крючковатый нос и белесые глаза алкоголика. Довершает картину стариковская палка в руках. Я послушно усаживаюсь в кресло, заранее брезгливо сморщившись. Кресло оказывается удобным и не продавленным, ненужные запахи меня не беспокоят, огонь притягивает взгляд. Так мы сидим несколько минут, пока мой визави не начинает смеяться. Смех больше похож на кашель. Отсмеявшись, он склоняет голову к плечу, и я покрываюсь мерзким холодным потом, потому что в это мгновение мне кажется, что передо мной – зеркало. И такая трактовка моего облика меня не вдохновляет. – Итак, молодой человек, вы пришли по поводу дел сердечных? – не дожидаясь ответа, старик продолжает: – Очень хорошо. Вы пришли в назначенный срок. Вы знаете, какое сегодня число? Славно. Значит, через две недели – 22 сентября, день осеннего равноденствия. А через полгода – 22 марта, день весеннего равноденствия. Славно, славно! – Я ничего не понимаю. Пожалуй, я пойду, – я намереваюсь встать, и тут старик вскидывает палку, которая превращается в клинок, и лихо упирается ей в мою шею – в впадину под кадыком. Я стою, не смея пошевелиться. Все же холодная сталь у горла кого хочешь убедит – это раз, а два – это то, как выглядит хозяин этого странного дома. Черты лица заострились и стали четче, черные глаза могут посоперничать блеском с огнем в камине, седые волосы уложены в косу, белая рубаха с широкими рукавами и завязками на груди, ботфорты вместо носков. Старик (старик ли?) убирает от моей шеи свою шпагу, и я падаю на место, а он опять принимает затрапезный облик пьянчужки. – Начнем сначала, – дребезжит он, – у вас, Александр Юрьевич, полгода срока и две недели форы. Слушайте меня внимательно, ибо то, что вы услышите сейчас, очень сильно повлияет на то, встретите ли вы следующее лето живым. Аргумент, не правда ли? Так вот, – он жует губу, щурится, глядя на огонь, – так вот, случилась такая штука. Несколько реальностей переплелись, а это непорядок. Придется распутывать. Только случается, что прорастают эти реальности друг в друга так, что и не разберешь – где человек, а где так – выдумка захмелевшего демиурга. Что тогда прикажешь делать? Вот то-то и оно. Приходится бедных людишек к этому делу пристраивать, объяснять правила их игры. Пусть сами барахтаются. Я сижу ошарашенный этим бредом, и если бы не место укола шпагой, которое до сих пор саднит, то взял бы я и наорал на этого чудака и пошел по своим делам. Но я сижу и слушаю. – И почему я должен возиться с вами? Но уж коли так выпало… – он бросает в мою сторону настороженный взгляд, трясет головой. – Мальчишка, совсем мальчишка… Значит, чутье? Я киваю головой, стараясь принять эту странную ситуацию, как данность. – Хорошо. Правильно. Мистика кончится, жизнь потечет своим чередом, но кое-что изменится, – он палкой цепляет столик и подвигает его к себе, наливает в бокал напиток, но мне не предлагает. – Еще решишь, что тебя опоили, – поясняет он. – И все же куда я попал? – пытаясь взять все под контроль, спрашиваю я. – Это не имеете значения. Важно другое. Ваша фирмочка и ее служащие стали прорастать в другую реальность, а это грозит катастрофой. Демиурги постарались… Все ничего бы, утрясли бы, но трое – ты, Жданов и Малиновский (я вздрагиваю) уж слишком стали реальны, а это никуда не годится. Значит, к апрелю в живых останется только один. Так что, мальчики, большое дерби. – Что за чушь… – я вскакиваю на ноги. – Дослушай меня, милейший. Чтобы выжить, не надо махать оружием и вызывать друг друга на дуэль – это ни к чему не приведет. Условие одно и чрезвычайно простое – любовь женщины. – Всего-то? Одной? Я могу привести сюда с десяток, – я ухмыляюсь. – Одной. И совершенно конкретной: Екатерины Валерьевны Пушкаревой… Я начинаю смеяться: – А вы, собственно, кто такой? Воланд? – Скорее Морфеус, ну или на худой конец Кролик из Страны Чудес, – собеседник печально рассматривает меня, словно размышляя, гожусь ли я для того, чтобы пополнить его коллекцию бабочек. - Но друзья зовут меня Франк. – Франк, это какая-то ерунда… – Тогда и это ерунда, – он опять вскидывает палку, которая мгновенно превращается в клинок и стремительно вычерчивает у меня на груди то ли пятиконечную звезду, то ли первую букву моего имени. Боль пронзает тело, кровь заливает мои руки и рубашку, я даже не могу закричать. Только стон вырывается, вперемешку с проклятьями. Секунда, и ничего нет. – Черт! – всего лишь и могу сказать я. Рубашка порвана, но крови нет, я заглядываю под одежду. В области сердца остался шрам в форме причудливой фигуры. – Это тебе подарок, если вдруг опять решишь, что тебе вся эта ерунда привиделась, – спокойно говорит Франк. Сейчас он одет в джинсы и кожаную куртку, на вид ему – лет сорок. Поблизости ни палок, ни шпаг – и на том спасибо. – Но почему Пушкарева? – Так уж вышло, – он пожимает плечами. – Она краеугольный камень вашей истории. Кто сможет до марта полюбить ее сам, и кого из вас троих выберет она, тот и останется жить-поживать и добра наживать… – А остальные? – Остальные? Авария или остановка сердца, а может – бандитский нож. Всякое может случиться. Если ты откажешься, то можешь смело начинать подготовку к своим похоронам сам, чтобы родственникам потом не мучиться… – Кира? – хрипло спрашиваю я. – Что будет с ней и Крис? – Ничего. Их это не коснется. – Пушкарева и Жданов-Малиновский, знают? – Наконец-то ты начинаешь задавать правильные вопросы, – удовлетворенно кивает Франк. – Героиня этой истории не узнает ничего, даже если кто-то расскажет, через секунду она забудет об этом разговоре. Твои соперники узнают обо всем через две недели – 22 сентября, когда и начнется отсчет. – Почему я узнал первым? – У каждого своя сила. У тебя – чутье и ум. Ты сможешь получать любую информацию и использовать ее, плюс лично от меня – возможность за две недели обдумать ситуацию и спланировать свои действия. Роману будет помогать Ключник и Удача, им форы не нужны, они сами кому угодно ее дать могут. Рома всегда выпутается из сложных ситуаций. Андрею повезло в том, что Катя почти - заметь, почти! - его любит – такое преимущество у него. Но у каждого есть и слабость. У тебя – репутация, у Малиновского – дружба с Андреем и нежелание воевать, у Жданова – неумение любить. Так что все в равном положении. – Ты говоришь про информацию… – Тебе теперь и к гадалкам ходить не надо. Достаточно открыть наугад любую книгу, тыкнуть пальцем в любую фразу в газете, спросить о чем-нибудь первого встречного – и ты найдешь ответы на все вопросы. Понял? А теперь иди, у меня еще много дел. Я встаю из кресла, открываю дверь и шагаю в сумрак коридора, добираюсь до выхода, выхожу на улицу, все еще опасаясь, что мое сердце, которое привело меня сюда, снова заноет, но нет. Удивительная легкость наполняет все мое тело. Я закуриваю, стою рядом со своей машиной и смотрю на небо, решив отложить все размышления на потом.