Кинцуги

Мара разгорается золотистыми прожилками на коже, подсвечивает узор выступающих на руках вен. Осмысленность вытапливается проклятьем, стоит Кафке ослабить хватку; стоит шепоту духа стихнуть в чужом сознании, и тогда движения Блэйда наполняются доселе сдерживаемой яростью, что подумать бы, хочет ли он Кафкой овладеть или же разорвать её на кусочки. Она запрокидывает голову с глухим стоном, когда он наполняет её целиком раз за разом, крепко держа за разведённые бедра — наверняка останутся синяки, глядя на которые после Блэйд будет хмуриться и сжимать челюсти до выступающих желваков. — Зачем ты это сделала? — спросит он низко, почти рычаще, словно Мара до того исцарапала изнутри ему горло. И его потемневший взгляд будет жечь следы собственных же рук и зубов на её теле, расцветающих синевато-розовыми бутонами. «Возможно, мне нравится ходить по краю?» Так она отвечает раз за разом, ослабляя поводок, на котором держит зверя — неутолимо голодного и жестокого. И жаждущего её не меньше человеческой части сознания Блэйда. Дорожки пота стекают по его крепкой груди, оставляют потемневшие пятна на ослабших бинтах, и Кафка тянется, провожает их пальцами. Прикасается словно к камню, разогретому на солнце. Идеальное, потрясающее оружие, и видеть его таким, чувствовать его в себе и над собой Кафке порой нравится даже больше, чем наблюдать, как неизменный клинок в умелых руках отнимает чужие жизни. На самом пике, словно на гребне огромной волны она никогда не даёт ему отстраниться, обвивая руками шею, путаясь пальцами во взлохмаченных, влажных волосах, пока долгожданный жар толчками разливается в колыбели бёдер. — Невыносимая, — хрипит Блэйд ей на ухо, а после в губы, зализывая по-звериному. Влажно, горячо, до сладостной истомы хорошо. — Интересные у тебя посторгазменные нежности, милый, — Кафка посмеивается, всё ещё сжимая его внутри. — Интересные у тебя пристрастия, учитывая состояние моего тела, — он утыкается носом между шеей и плечом, дышит раскалённо, шумно. — Марой не заразиться таким способом, знаешь ли. А я слишком жадная. Даже жаднее, чем ты, когда теряешь контроль. Вместо ответа он сжимает зубы на её шее, рядом с пульсирующей жилкой. Ногти рисуют витиеватые, смазанные узоры на его влажной спине. Кафку плавит под тяжестью и жаром этого сильного, крепкого тела, и ей совершенно не хочется отстраняться. Ведь и на сей раз зверь сдаётся ей на милость. Но, прежде чем вновь он вновь оскалится проклятьем и голодом, Кафка нашепчет ему привычную колыбельную.