Пыль на ветру

— Maldito sea.. Я едва двигаю губами, когда холодная вода заползает мне в рот, волосы липнут ко лбу, а лёд окатывает за шиворотом, добираясь до самых щиколоток. Прошлый посетитель забыл переключить душ на кран. Карма настигла меня, следуя за мной с самой заправки. Лишь бы Оскар не услышал. Весь влажный, я всё-таки избавляюсь от одежды и дожидаюсь спасительного кипятка, стоя перед зеркалом. По лицу текут морозные дорожки, и я уже начинаю задумываться, что зря взял всю плату на себя, — судьба сама оформила возврат за мои выходки, заставив шипеть на родном испанском. Я расслабленно выдыхаю, когда горячие капли наконец достигают моих уставших плеч. Ладони упираются в стены, пока я кручу позвоночником, хрущу косточками, разминая затёкшее туловище. Постоянно находиться за рулём — дело не из лёгких, и я это прекрасно знал. Теперь уж некуда деваться. Мы потратили пять часов, чтобы добраться до Сиракьюса. До Буффало ещё три, а там — перебраться через границу США в Канаду и до Детройта по прямой дороге. Ничего сложного, если учитывать сокращение в целых сто двадцать минут, которые могли бы уйти на объезд. Нам пришлось задержаться из-за дождя, и теперь я буду нервничать до того момента, пока мы вовремя не приедем на прослушивание. На что только не пойдешь, чтобы успеть и не опозориться. Повезло, что паспорт, права и другие документы при мне. За своего компаньона на пункте досмотра не ручаюсь. Дверь открывается, выпуская за собой лавину пара, — мой ежедневный эффектный выход, превращающий помещение в сауну. Рассеянный взгляд Оскара тут же подмечает за мной туман: его брови забавно подлетают, а я прошу немного подождать, чтобы от такой обстановки у него не остановилось сердце. Пока я валяюсь на постели и мочу подушку своей мокрой головой, Оскар, что совсем недавно зашёл в ванну, выходит из неё уже через пять минут с недовольным шипением. Кажется, в бойлере закончилась горячая вода. Он засыпает, укутанный до макушки в одеяло, и я поддаюсь сну следом — меня завлекают мысли о том, что мне предстоит лечить Оскара по дороге, жертвуя своим пледом из багажника. Хотелось бы верить в наличие у него стойкого иммунитета. Уже утром я в ожидании жую зубочистку, нагло сворованную со столика в общепите, где мы плотно позавтракали яичницей с беконом. Локоть упирается в дверь машины, я облокачиваю голову о свой кулак, ненавязчиво наблюдая за Оскаром, что слоняется в местном музыкальном магазинчике. Через панорамные окна видно, как он бегает от стеллажа к стеллажу, старательно пытаясь что-то найти. Я отвлекаюсь на прохожих, завидев очаровательного французского бульдога. Вид на собачку тут же заслоняет немного смущенное лицо — Оскару что-то нужно. — Сколько? — я бормочу сквозь сжатые губы, продолжая покусывать деревянный кончик. Пять долларов безвозвратно исчезают из моего бумажника, попадая в чужую мозолистую ладонь. Я даже не успеваю спросить, зачем ему нужны мои деньги. Мне остаётся только смотреть на ускользающий подол высохшего пальто, воображая в голове то, как сильно Оскар похож на ту собачонку в черно-белых пятнах. Через минуту вместо купюры в моей руке оказывается очередная кассета. Я кручу её меж пальцев, предварительно выкинув зубочистку в окно, и краем глаза замечаю, как новенький медиатор пропадает в кожаной сумке. — Подарок, — объясняет он, ёрзая на сидении, явно не имея в виду своё скрытое приобретение. Я не спрашиваю, как эта кассета может быть подарком, если она куплена за мои деньги. Одного взгляда хватает для того, чтобы оценить идею, — на пластике красуются те самые «Simon & Garfunkel», напоминающие о моём вчерашнем проигрыше. Мы берём курс на Гамильтон, пока Пол Саймон заставляет меня тихо посмеиваться, напевая что-то про детку-водителя. Четыре часа по Нью-Йорк Стейт Трауэй, бесконечные мосты, потому что рядом озёра Эри и Онтарио. Едва ли не Венеция на севере штатов. — Ты когда-нибудь видел Ниагарские водопады? — мне тут же вспоминается, как мы с мамой попали туда в дождь. Казалось, что тогда меня и без всяких водопадов окатили с головой как вчера ночью: нам не хватило всего пары долларов на дождевики. — Нет. — Серьёзно? А как же та песня, — я мычу себе мотив под нос, сбиваясь из-за магнитолы. — Пока Ниагара падает. Пока. что-то там, я всегда буду твоим мужчиной. Оскар утыкается взглядом в лобовое стекло, не меняясь в лице. Кончики моих ушей легко загораются. Нелепо. — Что ж. Не важно, — руль в моих руках задыхается, пока костяшки белеют. Я стараюсь отвлечься на дорогу, прикусывая губу изнутри. — Я к тому, что тебе стоит это увидеть. — Мы не успеем. — На обратном пути. Смелый заход на будущее. Я пожимаю плечами, когда он наконец обращает на меня внимание. Его брови сходятся в напряжении, он что-то обдумывает, а я стараюсь следить за ним не слишком навязчиво, ожидая решения. Прошло от силы два дня, а мне уже не хочется получать от него отказ. — Можно. Мой победный вздох и отчаянное сопение по правое плечо звучат одновременно в тот самый промежуток, когда песня переключается на другую. Две с половиной секунды тишины. — Другое дело, — улыбка рисуется на моём лице, следуя за очередным завыванием гитары. — Я куплю тебе медиатор в Буффало. Его маленький секрет моментально рушится, а порицающая радужка показательно теряет ко мне какой-либо интерес. Я делаю музыку погромче, готовясь заполнять ей салон до самой границы. Буффало встречает нас довольно шумно — приходится постоять в пробке, недовольно щурясь на каждый громкий гудок в толпище жестяных муравьёв. Я специально сворачиваю на дорогу близ реки, чтобы у Оскара была возможность взглянуть на бушующий поток хотя бы отдаленно. Только у самой таможни становится тише: слышатся лишь глухие моторы и суровые голоса копов, проверяющих чужие багажники. Когда приходит наша очередь, я пачкой отдаю все документы. Тревожность забирается в лёгкие, несмотря на то, что переживать мне не о чем, — все мои бумаги полностью законны. Два проверяющих разбредаются по окнам, чтобы разделиться с нами на пары, а я для удобства выхожу из машины, и, скрестив руки на груди, внимательно подтверждаю каждую поставленную печать. Не успевает мистер Саммерс, фамилия которого расположилась на подранной нашивке, проверить мои водительские права, как сзади меня раздаётся чёткое: — Отказано. Я мгновенно наклоняюсь, хватаясь рукой за крышу форда, чтобы взглянуть на Оскара. В ответ мне прилетает безнадежный взгляд. Чёрт возьми. — Что не так, сэр? — я обращаю своё внимание на виновника, пока тот самый Саммерс всучивает мне всё обратно. Его коллега намного старше: полноватый, щетинистый, с проглядываемой лысиной, спрятавшейся под фуражкой. Морщины вокруг его рта говорят мне об одном: вероятно, это лицо не раз искажалось в гневе. С ним не получится договориться. — Оскар Айзек Эрнандес Эстрада, — начинает он, причмокивая, пока листает страницы в его паспорте. — Гватемала. Не прописан в США. Эмигрант? — Оскар ничего не отвечает, а мои плечи опускаются всё ниже и ниже. — Где работаете? — Музыкант. — Музыкант? Есть подтверждение? — Мы вот как раз едем на прослушивание, — я вклиниваюсь в разговор, продолжая на одном дыхании: — Нам нужно в Детройт. Через Гамильтон добраться будет намного быстрее, мы опаздываем, понима- — Финансовые причины, — перебивает он, обходя машину, чтобы записать номера. — Эмиграция. Вы будете записаны в отчете. — Но я же чист. Почему я не могу провести его? — Покажите паспорт. Я тяну документ, сжимая челюсти. Очередь из машин позади заливается в бурчании своих водителей. — Хосе Педро Бальмаседа Паскаль, — он хмыкает и возвращает удостоверение, некрасиво улыбаясь. — Отказано. — Но. — Отказано. Убирайтесь, пока я не отвёл вас на пункт выплачивать штрафы. Его лицо становится таким противным, омерзительно-отталкивающим, и я вскипаю мгновенно. С громким хлопком двери я возвращаюсь за руль, разворачиваюсь и отъезжаю от проклятой линии с возвышающимся над ней шлагбаумом. Только он отделял нас от весьма гостеприимной Канады. Не верится, что из-за какого-то ублюдка придётся потратить на дорогу ещё шесть часов. — Puto racista! — кричу я, высунув голову из окна, а когда снова оказываюсь на сидении ровно и паркуюсь недалеко на обочине, добавляю: — Métase su barerra por el culo. Крылья моего носа раздуваются как у быка, я стукаю кулаком о руль, не сопротивляясь своей злости. Ярость в груди сдавливается ядовитым комом, горло тяжело сжимается, всё накатившее раздражение топит разум волной. И лишь когда мне удаётся взглянуть на Оскара, всё ало-бурое меркнет на фоне сочувствия, что образуется от одного лишь вида грустных и уставших глаз. Я сразу всё понимаю. Он всегда ждёт худшего. Этот раз не был исключением, и он принял возможный исход ещё тогда, когда только услышал об идее пересечь границу. Осознание заставляет меня прикусить губу и тяжело вздохнуть. Я мягко касаюсь его плеча, бережно сжимаю плотную ткань пальто в поддерживающем жесте и не могу отделаться от печали, которую впитал в себя, увидев, как помешанная с оливками сырая сепия становится того самого цвета шоссе, залитого вчера осенним дождём. — Извини, — это наполовину моя вина. Мы могли бы выехать раньше и добраться до Детройта в срок, но я решил выспаться и сократить дорогу. Оскар не подгонял меня, не менял маршрут и ни на чём не настаивал. Я знаю, что он не винит меня и сейчас. Зря или нет — никогда не угадаешь. Я тянусь через него, открывая бардачок. С шелестом выуживаю карту из-под груды кассет, чтобы прикинуть примерный путь, — ехать вдоль озера Эри кажется самым оптимальным вариантом, но даже так мы никуда не успеем. — Всё в порядке, — он замечает моё негодование. Наверняка видит, как мои плечи опускаются от беспомощности. И на удивление продолжает: — Ты хотел показать мне водопады. Мой палец застревает на Кливленде, я замираю, пытаясь осознать услышанное, а уже в следующее мгновение качаю головой и в облегчении фыркаю, причесывая свои волосы рукой. Какие же мы неудачники. — Ладно, я всё-таки обещал тебе медиатор, — я выезжаю обратно на дорогу, достаю пачку сигарет из бокового кармана и протягиваю её Оскару. Сейчас самое время. — Тебе с кленовым листочком на память? Мокрый асфальт в его глазах сменяется на перламутровый каштан. Мы покупаем нелепые жёлтые дождевики, чтобы нас не снёс северный ветер в придачу с Ниагарой, — Оскар уже два раза попал под воду, повторять опыт не хочется. Я провожу его сквозь толпу, утягивая за руку: бояться нечего, сегодня наш «счастливый» день, поэтому никто не должен протестовать тому, как мы бестактно расталкиваем людей. Красные перила у подножья водопада абсолютно мокрые, капли бесконечно бьют в лицо, заставляя морщиться. Небо серое, и всё это месиво больше похоже на шторм, решивший разразиться перпендикулярно океану. Чёрные кудри Оскара прилипают ко лбу, образуя неряшливую челку. Нам удаётся постоять так ещё пару минут, пока нас не выгоняют нетерпеливые туристы. Этого хватает, чтобы я заметил лёгкий блеск в его глазах, готовый пробиться сквозь любую непогоду. Новенький медиатор пропадает в отдельном кармане сумки, подогреваемый рассказом о величайшей коллекции, которую мне не дано увидеть. «Позже», — говорит он, нахально улыбаясь, после чего я наконец узнаю, что вместо фамилии он использует своё второе имя. — Оскар Айзек, — я смакую буквы, сворачивая на главную дорогу. — Оскар. Эрнандес. — Не хочу, чтобы за мной закрепился образ музыканта, играющего одно латино. — Но ты не играешь латино? — Нет, но думаешь людям не плевать? Это как с иностранцами. О, ты говоришь на французском? — он размахивает руками, пародируя восторженную манеру идиота. — Скажи что-нибудь на французском! Тут то же самое. — Мне когда-то приходилось представляться Александром, — я вздыхаю, вспоминая своё неудачное творческое прошлое. — Александр Бальмаседа. Питер Бальмаседа. — Почему? — Хотел быть актёром. Оскар кивает. Читает меня моментально: ему самому прекрасно понятно, каково это быть латиноамериканцем. — Теперь я до самой смерти Педро Паскаль. — Не Бальмаседа? — В честь матери. Это отправная точка. Всё началось не с шумного Нью-Йорка или квартиры Сары, где я впервые поделился с ним сигаретой. Лёд тронулся, снесенный потоком Ниагарского водопада, — раскрыл Оскару значение моих татуировок, семейную историю и позволил мне получить взамен такую же искренность, невероятно сильно напоминающую мне самого себя. Его чувство без разума слилось с моим разумом без чувства, создав идеальный баланс: мы до безумия похожи, мы до сумасшествия различны. Мы — один большой парадокс с одной судьбой на двоих и разными подходами. Я сдался, он движется дальше. Я могу потратиться на большой стаканчик кофе, ему хватит только на чёрный чай. Я планирую, он импровизирует. У меня есть квартира, у него нет ничего. У меня есть работа, у него гитара на плече и совершенная бездумность. У меня рутина, у него свобода. Он и я — потерпели много неудач. Он и я — потеряли мать в одном возрасте. Он и я — родились не там, где нужно обществу. Он и я — мечтатели. Оскар тычет пальцем мне в ямочку, запоминает мою улыбку, пока я собираю глазами созвездие на его лице из шрамиков, оставшихся после ветрянки. Мы по-одинаковому разные и по-разному одинаковые. Я выискиваю указатель на Кливленд и даже не задумываюсь о том, чтобы включить магнитолу. Теперь не Пол Саймон вызывает у меня смех: Оскар вспоминает, как поджёг огнетушитель в школе, а я пытаюсь представить, смахивая слёзы с уголков глаз, каким образом он не врезал тому копу по голове гитарой, раз имеет такое бурное прошлое. Больше никуда не приходится спешить. Тревожность гаснет, а я мечтаю лишь о том, чтобы услышать нахваленные песни. Я не озвучиваю это, но хорошо знаю: когда-нибудь густая карамель доберётся и до моих ушей без единой на то просьбы. И только когда он отвлекается на свою потрёпанную записную книжку, я позволяю кассете возобновиться с мотивами «праздной беседы», наблюдая за заливающимся умброй небом.