Пыль на ветру

— Американец? — Да. — Американец и певец, серьезно? Я в жизни не угадаю. — Ты в дуэте. — Облегчил задачу, — я недовольно фыркаю. Чёрт дёрнул меня поиграть с ним в «кто я такой». Конечно, он выбрал свою стезю. Утром я встал намного раньше, чем предполагалось. Проспал всего пять часов, потому что ночью не давала уснуть надоедливая тревога: мысль о том, что я буквально бросаю всё, чего добился, кружила голову нескончаемой рефлексией. Я понимал, что терять мне особо нечего, но бесконечное желание оставаться в зоне комфорта сделало своё дело. Был официантом, теперь — очень безответственный водитель, клюющий носом руль и играющий в нелепую игру, чтобы удержать себя в реальности. Я принял ванну, по привычке набрав кипяток, — мне нравится ощущение жжения на теле. Никакой аутоагрессии, только сорокаминутная варка, румяная кожа и покрытая паром комната в пять квадратных метров. По зеркалу стекали капли, обводили разводы, оставшиеся после небрежных движений руки, когда безумно хочется избавиться от белой пелены, что не позволяет увидеть своё отражение. Влага обошла несколько пятен, заставила взглянуть внимательнее. Мне показался поток ветра, совершенно размытый, но в голову больше ничего не приходило, — как с облаками, форму которых ты трепетно пытаешься различить. Сегодня юго-восточный выпроводит нас из Нью-Йорка. Повеет с Атлантического, унося шляпы торопящихся бизнесменов под колёса машин. Повезёт, если в первый же день мы не попадём под дождь. Не хочется снова отмывать тачку. Оскар пришёл на удивление вовремя, несмотря на то, что мне всё равно пришлось вылавливать его, затерявшегося меж портом и торговой площадкой с грузовиками. Тем не менее его навыки ориентирования заслуживают уважения: сразу видно — человек, приученный вынюхивать, отыскивать необходимое. Иначе не выжить, как если бы собака не нашла заложенную мину. Он сел назад; просунул свой гигантский чехол с гитарой, примостился рядом, ударившись головой о крышу. Глухой стук заставил меня вздрогнуть и беспокойно обернуться, но я успел поймать лишь отвлечённый взгляд, отрицающий свою вину. Что-то внутри меня продрогло — я поблагодарил стечение обстоятельств за то, что тот не устроился прямо за моей макушкой. Я бы просто-напросто не смог отделался от присутствия слежки у себя на затылке. — Хорошо, сузим круг. Джаз? — Нет. — Блюз? — Нет. — Любой жанр, в названии которого есть «рок»? Он замолкает на мгновение. Словно бы старается поменять то, что уже успел загадать. — Вообще. — Не говори мне, что ты выбрал фолк-рок. Ко мне через зеркало заднего вида возвращается взгляд «ни при чём». До Бостона почти пять часов; могли бы сократить через платные дороги до четырех, но у никого нет лишних денег, приходится расплачиваться временем. Проблем, с учётом раннего выезда, нет — успеем прямиком к прослушиванию, даже с утренними пробками. Только нужную улицу придётся выпрашивать у местных прохожих, если топографическая ориентировка Оскара нас подведёт. Мы договорились решать на месте. Если всё складывается удачно, то останавливаемся в отеле на пару дней. Если Оскар выходит с унылым — судя по всему, стандартным для него — выражением лица, то мы тут же берём направление на Детройт. Вот там уже без ночлега не обойтись, жертвовать своей спиной посредством сна в машине я не собираюсь. Мой пассажир засыпает на третьем часу пути, так и не позволив мне узнать моё музыкальное предназначение. Его лоб бьётся о боковое окно, щека то и дело съезжает по руке, кисть наверняка затекает. Равномерное постукивание усыпляет меня вместе с монотонным шумом двигателя. Иногда Оскар просыпается: едва слышно помыкивает, пытается устроится поудобнее и безобразно сильно напоминает мне меня маленького, уставшего от длительной поездки. Нас было трое: я, мать и моя старшая сестра. Хавьера всегда занимала место спереди, потому что «она уже взрослая», и болтала с мамой, когда мне приходилось развлекать себя сзади, ковыряя обивку под собой. Я складывал номера проезжающих машин, ловил глазами мелькающие деревья, бесчисленное количество раз сопел, стукаясь головой о стекло. Иногда со мной соглашались поиграть: каждый из нас старался набрать установленное в начале количество животных, птиц, рек и машин определенного цвета. По счастливой случайности я всегда выигрывал. Потом Хавьера поступила в старшую школу, и настало наконец моё время. Последние года мы ездили с мамой вдвоём: слонялись от города к городу, я прогуливал танцевальный кружок и наблюдал за её работой. Её выматывали психологические терапии, поэтому после каждой встречи с клиентом мы уезжали кататься. Я пропускал ветер сквозь пальцы, высунув руку из окна, а она подпевала Дайане Росс, постукивая своими ногтями по рулю, который теперь находится меж моих ладоней. Золотисто-коричневый форд достался мне. Сестра продолжила карьеру в Техасе, а я отправился покорять Нью-Йорк. Единственное, что осталось от матери: купленный когда-то в Чикаго дурацкий брелок на ключи в виде быка и карта штатов в бардачке, где города небрежно были соединены простым карандашом. Внезапные воспоминания заставили меня вынуть сигарету. Затянувшись и пустив дым в открытое окно, я резко дёрнулся, почувствовав слабое прикосновение к плечу. Оскар проснулся, как кот, почуявший лакомство у хозяина, и вежливо кивнул на пачку, которая, через мгновение опустев, была небрежно смята в нервном порыве. Я откинул картонку в карман на дверце и длительно зевнул. Остался ещё примерно час. Потянувшись вправо и пошелестев ненужной бумагой, я достал кассеты, захватив рукой сразу несколько, предложив их Оскару. На заправке определенно стоит убедить его в том, чтобы он сел спереди: не сильно мне нравится вечно крутить шеей — защемит. — Выбирай, — выбор не то чтобы большой, но хотя бы имеется в наличии. Кончик сигареты зажимается в его губах, когда он внимательно оглядывает список песен на каждой кассете; дым струится через сердечники, душит пластик ментолом. Внимание Оскара останавливается на самодельном сборнике, пока я стараюсь не сильно отвлекаться от дороги, поглядывая из любопытства в зеркало заднего вида. — Мы слепили её с Сарой пару лет назад, — я смачиваю засушенные от ветра губы. — Сидели перед магнитофоном часами, представляешь? Видно — представляет. Его глаза бегают вверх-вниз, стараясь отыскать что-нибудь знакомое. Он успевает поникнуть, и я уже было отвлекаюсь на обгон фуры, как сзади меня издаётся восторженное «о». — Джеймс Тейлор! Джеймс, мать его, Тейлор. Его «Back on the Street Again», сразу после — Джим Кроче с «I got a name». Я резко стушевываюсь. Похоже, я соврал самому себе о своей музыкальной необразованности. Магнитола с тихим жужжанием поглощает кассету. Прежде чем услышать заветные строки, приходится пробежаться по кантри и лёгкому року, перепрыгивая жанровые обрывы от Джонни Кэша до The Stranglers. Ещё немного, и я тушу окурок, чтобы начать тихо подпевать, отстукивая ритм по верхней части руля. — Мне всё равно, если у меня нет денег, — мимо проносится выцветшая табличка «Бостон», и я снова чувствую себя мальчишкой, что без устали ловил ветер. — Мне всё равно, если у меня есть только десять центов. Всё, что я хочу сделать, это потанцевать с тобой, дорогая. Становится легче. Моя романтичность не доходит до ощущения присутствия в музыкальном клипе, но привлекательная мелодия всё равно добавляет чувство отвлечённости от всего вокруг. Я улыбаюсь, как если бы снова пел с мамой, взяв на себя роль Марвина Гэя, пока она старается повторить высокие ноты Тамми Террелл. Как если бы я снова смотрел в её блестящие карие глаза, повторяя строчки так, словно это мои настоящие слова. Я обещал, что всегда смогу добраться до неё, даже если застряну в пучинах наглого Нью-Йорка. «Ла, ла, ла» тянется медовым голосом позади меня и глушится автомобильными гудками, начинающими появляться издалека. Мы въезжаем в Дорчестер, полностью погружаясь в городской шум, но это не мешает закончить Тейлора и начать Кроче, протягивая мечтательные строки: — Я двигаюсь по шоссе, я качусь по шоссе. Двигаюсь вперёд, чтобы жизнь не прошла мимо. Кажется, я впервые за долгие месяца начинаю чувствовать что-то кроме усталости. Совсем скоро мы оказываемся у нужного здания, Оскар молча вылетает из машины и пропадает в стенах культурного дома. Я пару минут гуляю от столба к столбу, разминая мышцы, и возвращаюсь на водительское, даже навскидку не зная, сколько времени мне придётся провести в ожидании. Меня поражает источник эмоций и его простота. Стоило только сесть за руль и включить музыку — моё сознание тут же поплыло вслед за дорожной разметкой, кутаясь в пыли. Теперь мой взгляд совершенно бездумно касается пасмурного неба, капли небрежно начинают скатываться по лобовому стеклу, а я продолжаю тихо петь про себя. Двигаюсь вперёд, чтобы жизнь не прошла мимо. Я не пытаюсь держать веки, пропадая в успокаивающем шуме дождя. Мне ничего не снится, но свежий запах путает меня между сном и реальностью, сигналы автомобилей заставляют недовольно сводить брови, тревожно шмыгая носом. Я даже не думаю о том, что окно сзади всё ещё открыто; что обивка покрывается маленькими точками, холод ветром доносится до моей шеи, побуждая тело недовольно ёрзать. У меня сладкие струны гитары в ушах, тёплый голос, продолжающий тянуть «ла, ла, ла», мурашки по коже от немыслимого контраста. И отчетливый испуг, как только дверная ручка громко щёлкает. Оскар закидывает обратно чехол от гитары, глядя на мокрое сидение, после чего я одним жестом зову его вперёд и протираю заспанные глаза. Зрение едва фокусируется на циферблате моих часов, я понимаю, что проспал меньше часа. Небольшая непогода верно превращается в ливень, я старательно сгибаюсь, чтобы закрыть окно и выдохнуть в гнетущей тишине. Оскар молчит. — Детройт? — я мягко уточняю, оглядывая его с ног до головы. Подол его пальто немного испачкан, волосы влажные, как и вся одежда. Похоже, он успел постоять на улице, пока упорно пытался договориться. — Детройт, — подтверждает он, и я вновь включаю магнитолу. Делаю звук на полтона тише, позволяя ему погрузиться в свои мысли. Я знал, что Бостон не для него. Ещё через минуту я подтверждаю свою гипотезу: он, помедлив, всё-таки рассказывает про сборище рокеров, что беспардонно растолкали его на входе. Я, ничего не имеющий против альтернативы, внезапно начинаю вскипать, перенимая рассерженные возгласы Оскара. До жути несправедливым кажется решение человеческой натуры в пользу современного, когда позади остаются десятки таких же прекрасных жанров, затмевающихся разными видами рока и синтвейвом. Я не чёртов ретроград, просто мне по-настоящему обидно. Я вжимаю педаль, рыская глазами по многоэтажкам, желая поскорее выехать из города. Параллельно причитаю, постукивая по рулю уже в другом ритме — лихорадочно-раздражительном. Я не пытаюсь успокоить Оскара, только втягиваюсь с ним в кипячённое рассуждение, стараясь расслышать стальной голос сквозь небесное громыхание. Дворники едва успевают отбрасывать влагу, я замолкаю, концентрируясь на дороге и внимательно запоминаю манеру Оскара злиться незаметно и тихо. Ему мешает усталость. Он не хочет открывать рот, но приходится, потому что появился внезапный слушатель. Это животная потребность — объясниться, в попытке успокоить хотя бы что-то внутри себя. В машине становится прохладнее, и я инстинктивно ёжусь. Оскар смолкает: видимо, ему думается, что это из-за него. Мне неуютно: я не люблю, когда всё заканчивается на тяжёлой ноте. Вина начинает поглощать меня, будто бы я должен был повлиять на процесс — поддержать Оскара, хоть мы едва знакомы. Я не слежу за временем, пока стараюсь бороться с навязчивыми переживаниями, зато постоянно цепляюсь взглядом за облака. Те, точно на зло, стремятся прямо за нами. Нью-Йорк выгнал нас, следом и Бостон, внезапно кажется, что лучше будет завернуть в Канаду. Может, франкофоны смягчат приём своим быстрым говором, пока я буду жаловаться им на умирающий «Детруа». — Саймон и Гарфанкел? — я прорываюсь сквозь тишину, сгрызая свои щеки изнутри. Живот немного потягивает, стоит где-нибудь остановится. — Что? — Ну, Саймон и Гарфанкел. Фолк? Фолк-рок. — Кто из двух? — Господи, — я закатываю глаза. Рассчитывать на верный ответ постфактум было глупо. — Тот, что кучерявенький? — Нет. Тот, что Пол Саймон. — Серьезно? Я разочаровано выдыхаю. Моя удача не дотягивает даже до правильного выбора из двух существующих вариантов. Оскар замечает моё негодование, и на уголках его губ образуются лёгкие дуги. Похоже, что его мнение на этот счёт совершенно противоположное. Интерес янтарной кометой пролетает в его глазах, а мне чудится, что я выиграл лотерею, сумев добиться чужой улыбки своим напрасным методом тыка. Мне льстит, и я тоже улыбаюсь, соприкасаясь с надеждой о том, что я, может быть, не такой уж и бесполезный. Дождь постепенно сходит на нет, оставляя лишь лужи, одиноко лежащие на асфальтированной дороге. Они разлетаются могучими брызгами, когда мимо проезжают такие же одинокие машины с такими же одинокими людьми, что туманно следят за дорогой, стараясь покончить с ней как можно быстрее. Слева пролетает наполненная семьей хонда, отстреливает грязным потоком прямо в бок моего форда. Вот оно — следствие счастья. Состоявшиеся американцы: вечно работающий мужчина, его глуповатая жёнушка и два избалованных ребёнка, которые через десяток лет будут учиться в лучших учреждениях. Их проблемы — недостаточно хорошая уборная на заправке и отсутствие услуг автомойщика. И даже такое пижонство на десять ступеней выше безуспешного тандема, странствующего в поисках чего-то большего. Мы останавливаемся на заправке, когда начинает темнеть. Я отправляю Оскара оплачивать полный бак, подкидывая пару купюр на пачку сигарет и сэндвичи из соседнего круглосуточного кафе, пока сам заправляю машину, переглядываясь с жёлтым шлангом, висящим рядом с бензоколонкой. Через пару минут Оскару приходится возвращаться на кассу, чтобы оплатить воду. Его хмуро сведённые на миг брови дополняются тихим ропотом. Слабый напор заставляет меня пару раз рыкнуть и совсем скоро смириться: я помогаю себе тряпкой, оттирая окна от засохших разводов, намывая запыленные дорожным песком фары. Оскар медленно жует чёрствый хлеб в паре шагов от меня, откидывая в урну горькие ломти помидора. Я засматриваюсь на его туфли, к которым прицепился ещё вчера, и в бездумном порыве навожу воду прямо на них, заметив слои бостонского ненастья. Естественно, в ответ прилетает удивленный то ли крик, то ли визг, Оскар давится блёклым сэндвичем, отпрыгивая на метр. Вода попадает на всё, чего достаёт внизу: носки, брюки, подол пальто. Взглядом, что перепадает мне после такой выходки, можно убивать. Я за несколько шагов чувствую желание меня освежевать. — Ты был грязный, — потрясающее оправдание с моей стороны. Я невинно улыбаюсь, выключая воду. По сжатым губам жертвы моей задумчивости можно понять, что после такого у нас вряд ли выйдет приятный разговор. — Высохнет, не переживай. Молчание угрожает мне мучительной смертью, когда Оскар остаётся босиком, в рубашке и брюках. Ему приходится притянуть к себе ноги, сидя в машине, чтобы ступни не пачкались о пыльный коврик. Колено касается коробки передач, мешая мне двигать рычаг, я постоянно проезжаюсь пальцами по жёсткой ткани, от чего чужое тело дёргается, но продолжает оставаться на месте. Я замечаю признаки жизни, только когда Оскар достаёт из своей сумки небольшой блокнот, начиная расписывать что-то тупым карандашом. Теперь я надеюсь только на то, что этот день не станет началом моего проклятья. Очень вовремя вспоминается, что я забыл дома бритву, в голове тут же всплывает картина будущей щетины, и мгновение после Оскар развивает навязчивые мысли справедливым заключением: — Номер за твой счёт. Кивком головы я соглашаюсь и достаю кассету из затихшей магнитолы, меняя её на новую. Голос Кристин Макви раздаётся по салону, сопровождая закат своей маленькой ложью.