Гидрометцентр обещает непогоду

Мираж, застилавший взор. Вот что это было на самом деле. В клубах сигаретного дыма она казалась нереальной. Он любил разглядывать ее из-под полуопущенных век. Настоящая Вика ему не нравилась. Только такая – дикая, необузданная, страстная. Желанная – иногда. Она врывалась в кабинет. От нее пахло дорогими духами и тонкими сигаретами с ментолом. Пару раз на ее волосах дрожали капли дождя. Трижды она забывала стряхнуть снег с черных локонов, и он все таял, таял, пока она рвала в клочья попавшиеся под руку документы, непревзойденная в своем гневе. Один раз от нее веяло мужским одеколоном. Чужим одеколоном. Он ударил ее, получил пощечину в ответ и неприкрытую неприязнь – навсегда. Тогда он успокоился. Ненависть – не любовь. Это – больше. Это – надолго. Иногда ее простыни пахли его сигаретами. Пару раз она оставляла в гостиничных номерах белье. Спешила уйти пораньше, но напомнить о себе слишком явно забытой деталью туалета, когда он проснется. По четвергам в восемь часов вечера он отпускал секретаршу и засиживался в кабинете допоздна. Убирал бумаги и пепельницу в ящик стола. Курил. Не следил за временем, но знал, что сейчас раздастся легкий стук ее каблуков. Она не торопилась, но бежала. Готовила миллион ответов на его молчаливый взгляд и миллион предлогов для себя – почему, зачем? - Мне не нравится это, черт побери! – орала она, когда он спрашивал. Если он не успевал убрать пепельницу – разбивала ее вдребезги. Разбивала графин с водой – пять раз. Дважды рвала ценные документы. Ломала его сигары, выхватывала их из его тонких пальцев, курила, давилась крепостью и ценой дорогого виски, топтала его самолюбие и свою гордость. - Мне не нравится это… Не нравится… Она никогда не плакала. И никогда ни о чем не жалела. Эта порочная связь должна была порваться, едва возникнув. Вот только он все чаще зарывался в ее волосы, пропускал их сквозь пальцы, пока она не видит, и грубо тянул на себя, когда она замечала. Все их разговоры начинались взаимными оскорблениями и заканчивались ссорами. - Любая работа должна оплачиваться, не так ли, Виктория? - любил спрашивать он, придерживая дверь, когда взбешенная прочими бесцеремонностями Клочкова пыталась вытолкать его за порог. Ему нравилось наблюдать, как она меняется в лице, как краска смущения (или ярости, не знающей выхода?) овладевает белизной ее щек. Она всегда терялась в своей беспомощности, становилась «бессильной сильной женщиной», и Воропаев умело этим манипулировал. Пара денежных купюр весомого достоинства всегда находилась где-то рядом с постелью, и это приводило Клочкову в еще большее замешательство, а Александру дарило повод для насмешек. - Клочкова… - «смеялся» он нараспев, встречая ее в коридорах «Зималетто». – Практика и только практика. Не забывай о практике… - лились его сладкие речи в ее уши, когда он пытался прижать ее к стенке в пустом конференц-зале. Или в лифте. Или в дамской комнате. Или… Двусмысленность его выражений и взглядов становилась невыносимой не только для Клочковой. - Викусь, поговорить нужно. Кира не любила ходить вокруг да около, предпочитая высказываться прямо. Ее руки нервно сцеплены, под глазами залегли темные круги, тщательно замазанные тональным кремом. Клочкова не была ошеломлена появлением подруги, но ее серьезность настораживала настолько, что пришлось свернуть не желавший складываться пасьянс. - Что случилось, Кира? – в преувеличенном волнении Виктория взлетела с места, уперев точеные руки в край стола. – Андрей снова… - Нет, не об этом, - поспешно заткнула ее Воропаева, опасаясь длинных ушей «женсовета». – И не здесь. В кафе сахара не оказалось. Вика даже не успела поскандалить на тему внезапно пропавших финансов «Зималетто» и окончательном банкротстве компании, а в особенности произволе со стороны начальства не без ведома того же Жданова, который «держит своих сотрудников впроголодь, не желая раскошелиться хотя бы на полкило рафинада и…» - Вика… - Кира остановила излияния подруги, не переставая при этом отпаивать ее горьким кофе. Истинно «воропаевским кофе», насколько помнились Вике пристрастия Александра. - Я понимаю, что Саша довольно… успешный мужчина. И именно поэтому он является лакомым кусочком… Клочкова поперхнулась кофе. - Саша? Погоди-погоди… Какой Саша? Этот что ли… - она развела руками в воздухе, показывая какой именно «этот» и еще больше удивилась, понизив голос и воровато оглядываясь. – Воропаев?! Да это же… Нет, нет, шутишь, подруга. Это не Саша. Это же… Воропаев! Во всех смыслах этого, прости господи, выражения! - Это мой брат, Вик. И я знаю его лучше, чем кто бы то ни было. - Вот! – вскричала Клочкова, шлепнув ладонью по стойке, отчего бедный бармен едва не подскочил, бросив затравленный взгляд на голосистую брюнетку, которая не преминула прикрикнуть на замешкавшегося парня: – А ты не отвлекайся давай! Работай! Клочкова вновь склонилась к подруге: - В том-то и дело, что не знаешь, Кирочка, - вкрадчиво говорила она. - Не знаешь ты своего братца. Он… Он просто чудовище! А возможно, еще хуже… - О чем шепчемся, дамы? – раздался знакомый голос над ухом и, почувствовав уверенное прикосновение к своей талии, Клочкова взвизгнула и соскочила со стула. Легок на помине. -Запомни мои слова, Кира, - со знанием дела проговорила она, упираясь резким взглядом в темные глаза Воропаева, занявшего ее место у стойки. – А ты… А вы, Александр Юрьич… Оборвав фразу на полуслове и гордо вскинув голову, Виктория удалилась с присущей ей помпезностью. - Подумать только, какие все нервные… - нарочито громко протянул он, зная, что до слуха Клочковой его восклицание дойдет наверняка. Воропаев с деланным недоумением, не скрывая ядовитой усмешки, обернулся к сестре. - Я, собственно, чего пришел. Есть тут у меня небольшое, но крайне важное дельце… Кира знала, что сейчас последует длинный и неприятный разговор о работе компании, разбавленный едкими каплями желчи в сторону Андрея. Кира вздохнула. - Не подумай лишнего, Викусь. А еще лучше – вообще не думай, а прими мои слова, как совет. - Да как ты… Как ты вообще могла думать такое обо мне! Обо мне, о своей лучшей подруге! Я что, по-твоему… На том конце провода явно задыхались. Кира надеялась, что Вика не станет плакать. Лить слезы в трубку – слишком не по-настоящему. Слишком невероятно. Кира знала, что Вика играет только в присутствии публики. - Я и… он, этот… этот… - не унималась взбешенная Клочкова. - Не кричи, пожалуйста. Я правда считаю, что Саша – не лучшая пара для тебя. Пока не поздно, разберись с этим, как ты говоришь, недоразумением. Иначе впоследствии тебе будет очень больно. Сама знаешь. - Кира! Не было ничего! Слышишь! Не было! - Антидепрессанты стоят дороже, чем счета за квартиру. Клочкова бросила трубку. - Кто это был? Ммм, дай угадаю… Воропаев, точно ленивый кот, возлежал на кровати, с пресыщенным удовлетворением наблюдая за обнаженными ногами Виктории. - Убирайся. Вон. Из моего. Дома. – Прошипела обладательница «обнаженных ног». Воропаев усмехнулся. Метеоцентр сбился с пути. Метеоцентр обещает бурю. - Не кажется ли тебе справедливым, Виктория, что после того, как я выделил тебе деньги на оплату счетов, я имею полное право считать эту квартиру своей собственностью. - Ты же обещал, что никто ничего не узнает! Особенно Кира! Ты просто… - Я не закончил, - грубо оборвал ее Воропаев. Клочкова имела потрясающую способность выводить из себя даже такого удава, как он. Это не могло не раздражать. В какой-то степени это не могло не восхищать. - Очевидно, у тебя проблемы с памятью. Стареешь, Клочкова. Хочешь, напомню, кто выкупил твою груду металлолома со штраф-стоянки? «Моя машинка», «моя прекрасная машинка», - передразнил он ее, изменившись в лице. – Благодаря кому ты еще не подохла голодной смертью? Чьи деньги ты тратишь на тряпье, которое таскаешь? Ну же, говори, не стесняйся. Клочкова возжелала соблюдать обет молчания. Она ни слова не сказала даже тогда, когда за Александром захлопнулась дверь. Она молчала. А горечь собственного ничтожества душила ее изнутри, держала за горло. И Виктория не произнесла ни слова. Мертвый штиль. Вот что это было на самом деле. - Исполняющий обязанности президента компании «Никамода», по совместительству действующий президент компании «Зималетто» Воропаев Александр Юрьевич. Аплодисментов не последовало. «Коронация» и унылое чествование нового владельца модного дома происходило там, на верхних этажах. Клочковой же досталось пыльное место среди крыс, бесцеремонных грузчиков и прочих радостей производства. Потом был Зорькин, «почти жених», который вовремя набросил свое пальто на ее плечи, и новое внештатное расписание: унылый променад по ресторанам равнялся паре не менее унылых ночей. Николай не курил. У него не было пепельниц, которые можно было разбить. Вместо пепельницы Вика разбивала ему сердце, отламывая по самому маленькому кусочку, чтобы на дольше хватило. Эгоистка. Опусти свое сердце в формалин, коли хочешь сохранить его в целости. Воропаевская методика. У Александра нет сердца, поэтому он ворует чужие. Вика еще не знает, что иногда ей жаль свое сердце. Забытое, бултыхается где-то в банке с формалином в чужом кабинете, пропахшем дорогим парфюмом и крепким табаком. Там, на верхних этажах «Зималетто». В кабинете нового президента компании. … а кофе Виктория все равно пила наверху. Там, где было солнце. Только метеоцентр ошибся. Метеоцентр не обещал сезона дождей. Метеоцентр понятия не имел, что за цветастыми транспарантами, воздушными шариками и пузатыми дирижаблями сгущаются грозовые тучи. Потому что Александр не хотел видеть ее здесь, рядом с собой. Ведь ее нет. Была – и вдруг не стало. Задавлена мертвым грузом воспоминаний, грязного постельного белья, другими женскими ликами. Но только у Клочковой была помада, которая ни за что не отстирается с дорогой итальянской рубашки. И он как никто другой это знает. И она это знает тоже. Знала, когда ее темные губы вновь оставляли след на воротничке его Armani. Воропаев не видел Викторию. Но отпечаток губной помады тона «Дикой вишни» на ободке кофейной чашки узнал с точностью до оттенка. И грянул гром. - У меня есть жених! - Жених? Что за чушь, в следующий раз придумай более правдоподобную легенду. Зорькин? Плевать на него. Александра даже не задело упоминание другого в его присутствии. «Мужчина». «Жених». Чушь собачья. Девочка Вика играет в глупые игры. - Ты в бессрочном долгу передо мной. - У меня есть деньги! Будут! – Вика тщетно искала в телефоне номер Николая, который даже не удосужилась записать. - Брось.... Ты же знаешь мой тариф. Все куда проще. Воропаев был серьезен. Даже не пытался шутить. Это была одержимость. А может и нет, но очень похоже на то. И если бы Клочкова сейчас попыталась уйти, он запустил бы в ее завитую головку тяжелую статуэтку. Или пепельницу. Или еще одну пепельницу. А может сразу обе. И если бы Виктория сейчас сказала что-нибудь… Да что она вообще о себе думает?! Она должна думать совсем о другом! О другом, черт, а не о том, чей номер так трепетно ищет в записной книжке. - Клочкова! – гаркнул Александр, неохотно отводя взгляд от гранитной пепельницы. – Мне нужен… кофе! Немедленно! Завитая головка Виктории не пострадала, чего нельзя сказать о пепельнице, которую обладательница черных локонов успешно разбила вдребезги. Вика много кричала. О том, что он не имеет право так с ней обращаться. Не имеет права орать на нее и требовать… И требовать. Но Александр видел только, что она вооружена - на ее губах снова была темная помада. Значит, придется пожертвовать еще одной рубашкой. - Какая же ты дура, Клочкова. Я тебя почти ненавижу… - устало выдохнул он, когда она перестала верещать, выбившись из сил. За окном дождь успел закончиться. Тяжелые капли стекали по оконному стеклу вниз, как когда-то струилась вода с волос той, что застыла посреди хаоса бумаг, документов и осколков гранитной пепельницы, не решаясь уйти. - Сам ты дурак, Александр Юрьич. - Взвилась было вновь ее ущемленная гордость, но пепельница была уже разбита и документы разорваны, а Николай в который раз забыт мгновенно и неминуемо, и Клочкова притихла, признавая свое поражение. Вечернее солнце лениво выползло из-за туч – Метеоцентр рукоплескал. Александр поднялся из-за стола, снял пиджак и небрежно бросил его на спинку стула. Вика подкрасила губы.