***
Я уже полчаса как готов, но все равно никак не тронусь: кручусь перед трюмо (по факту просто зеркало и стол, который можно использовать как письменный), пытаюсь найти на лице несовершенства собственноручного мейка. Вроде все круто — даже горжусь собой, потому что конфетку, которая смотрит на меня из зеркала, хочется заглотить не жуя. Сейчас я роковой брюнет (ну а как же: «Кейс 143», любовная тема, все дела), глаза аккуратно подведены чёрным, губы естественно алеют и блестят, и даже чёрный бархатный чокер на шее. Как он оказался у меня в косметичке — ума не приложу: видимо, мое второе нехорошее «я» подложило. В этом коротком пиджаке и узких брюках в тон я стильно-лаконичный и очень, очень соблазнительный. Даже жалко такую красоту вести пусть в лухари, но все равно вертеп. Однако минутки самокопания повысили градус чего-то мерзкого внутри, типа отчаяния, и я спокойно принял решение. Помнится, мы пару лет назад были на шоу в США, и там была ведущая, блондинка в ковбойских сапогах и мини на весьма хозяйственные ножки (ребята весь эфир доблестно боролись с собой в попытках не глазеть на ее сисьски в декольте). Она с жизнерадостной улыбкой выдвинула предположение, что меня называют «sunshine», потому что я всегда чувствую счастье. Никогда, ни до, ни после, у меня больше не было желания ударить женщину. Итак, я сегодня пойду развлекаться. Блядить. Отрываться на полную, а завтра — будь что будет. Подхожу к двери, проверяя по карманам, ничего ли не забыл. Голова ясная, и я в кои-то веки чувствую себя в гармонии с окружающим миром, что весьма противоречиво. Берусь за дверную ручку — и рука почему-то ее сразу не нажимает: моя шаткая гармония атакуется непрошеными мыслями. Может, не стоит?.. Я же не такой на самом деле, как бы наивно не звучало. Так же, как и несколько лет назад, я переполнен вечно болеющей, но такой правильной привязанностью, которую хочется называть очень громко, но я боюсь этого существительного на «л». Образ встаёт перед глазами, как живой, проносится множеством воспоминаний, и приходится плотно зажмуриться, рискуя подводкой, чтобы прогнать. Все нафиг. Я иду блядить. Наконец с уверенностью открываю дверь — и от увиденного смешно сгибаю и пружиню на занесённой ноге. Мигом взбудораженный мозг подкидывает ассоциацию, что я трюфель и эту свинку тренировали на меня с рождения. Ибо как ещё объяснить удачный подлов меня Хёнджином, я не знаю. Подслушал, хотя, скорее, просто учуял. Немая сцена. Ошалевше смотрю в узкие глаза всего несколько секунд, а внутри уже вовсю беснуются вина и сожаления. Его красота сейчас раздражает, вернее, меня раздражает, подрывает веру в себя, реакция на этого человека. Непрошенная самокритика прерывается его сложенными на груди руками и слегка подавшимся вперёд корпусом. Это вовсе не дружелюбная поза, но я, как и тысячи стей, фанатею по его конституции. Плавный и угловатый одновременно, высокий. Мой горько обожаемый Джинни. — Смотрю, ты куда-то собрался, — утверждает будто непринуждённо, а взгляд-то чёрный. Накапливает в себе злость, которую скоро с трудом сможет сдерживать, если вообще захочет. — И? — с вызовом, которого я не чувствую. Он делает шаг — я отхожу обратно за порог, пытаясь избежать касаний. За себя стыдно в фоновом режиме, и внутри даже просыпается мужик, которого лишают кутежа. Зеркалю его сложенные на груди руки: — Какие-то проблемы? У нас свободное время. Вы с парнями никуда не идёте разве? — Не слезай с темы, — как я отступил уже на середину номера? А Хёнджин, сука, вальяжно и медленно, но верно, продолжает наступление. Почти кокетливо заправляет длинные волосы за ухо. Он в этом сезоне — колорированный шатен: причёска и покрас ему, естественно, идут. А по правде, что мы имеем? Зачем я мнусь, как девка? Мы все это уже проходили, переливать из пустого в порожнее смысла нет, и я не вижу причин, чтобы не ответить по сути. — Я иду в закрытый клуб, где место таким, как я. Если ты понял, о чем речь. С руководством согласовано, они сами предложили. В этот момент наблюдать за Хваном — все равно что за смерчем на штормящем океане. Невероятно красиво и так же опасно, но оторваться невозможно. Особенно когда знаешь, что этот смерч — по твою душу. Когда нам ставили задачу показывать хёнликс, одну эмоцию он играл особенно хорошо. Ревность и играть-то не приходилось. — А что там интересного в клубе? Всякие ролевые игры? — Хёнджин прекращает двигаться и спрашивает задумчиво. Со стороны наверняка выглядит, будто мы ведём неторопливую светскую беседу, если не замечать, что у кое-кого под челюстями желваки ходят. — Не без этого, наверное. На месте разберусь. На нас обоих приходится по две тысячи ослов: тысяча на его упрямство и столько же на мое. Только Хёнджин сейчас не упрямый — он взбелененный по самое не балуйся, и я невольно гадаю, сколько таких перекидываний репликами у нас в запасе. — Ммм… — он многозначительно подпирает подбородок указательным пальцем, поднимает голову к потолку. Умудряется рисоваться даже в бешенстве, и меня от этого прошибает дрожь. Хорош, конечно, как же хорош… Шагает на меня так резко, что я со своими течными мыслями не успеваю отшатнуться. Останавливается так же резко, сокращая расстояние сантиметров до тридцати. — Может, я тебе подсоблю? — окидывает меня взглядом с ног до головы, выгибая шею, возвращаясь к лицу с широченной улыбкой, — и ехать никуда не придётся. У тебя отличный шлюшеский вид, сыграем в опоздавшую блядь и недовольного клиента? Что бы ни говорили про меня судя по внешности, я не робкого десятка. У меня за плечами куча соревнований по тхэквондо и школа жизни в период трейни, это как минимум. Но угасшая улыбка Хвана подсвечивает его взгляд, и меня наконец пробирает. И сейчас не имеет значения, кто там обычно борец, мужик и все такое. Я пугаюсь по-настоящему — от совокупности слов, интонации, его мимики, и это прекрасно видно по моему лицу. Хван же сейчас явно по-садистски кайфанул: — Ну что же ты? Это же была твоя идея, мог бы вместо этого по торговому центру погулять, скажем… — прикосновение к волосам мягкое, едва ощутимое, а мой взгляд тем временем держит сила чужого. Облизываю губы — на самом деле хочу что-то ответить, но для Хёнджина это служит сигналом старта. Он мог бы толкнуть меня на кровать, но заботливо помнит про больную спину; взамен со всей дури сжимает кулак в волосах с идеальной до этой секунды укладкой. Пока я шиплю сквозь зубы, инстинктивно хватаясь за руку обидчика, Хван грациозно обходит меня сбоку и тащит к кровати, куда мы в результате вместе заваливаемся, как парочка банджи-джамперов. Начинается непонятная почему-то молчаливая возня: он, как паук, своими длинными конечностями пытается утянуть меня на центр кровати и положить ровно, аккуратист. Я же оказываю противодействие — цепляюсь за край матраса и покрывало; собственные движения кажутся заторможенными, и Хёнджин внезапно тоже не торопится. Со стороны мы, наверное, очень комично выглядим. Вообще, кроме того захвата, тело ловит его странную нежность: вовсе не резко подминает-таки под себя и, пользуясь моим замешательством, цепляется за запястья и зажимает у меня над головой. Видимо, информация до мозга доходит с задержкой — обычно не такой тугодум, — и я наконец врубаюсь, чьё тепло на меня давит и чьи пальцы окольцовывают запястья. Тем более снова сталкиваемся взглядами, словно годы спустя. Меня мелко, пока умеренно потряхивает, и я пытаюсь поймать хоть какие-то мысли за хвост. Загнать в курятник, как разбежавшихся по всему двору цыплят. Мы так давно не были близко к друг другу чем-то большим, чем перехват несколькими пальцами в танце, что оба под чарами момента и плывём. Кто-то должен начать разговор, и это будет точно не Хван, словно удивлённый нашей общей позицией, который вперился в меня взгляд к взгляду и нос к носу, не моргает и дышит через раз. — Что тебе нужно, Хёнджин? — вопрос басом звучит по-философски. Адресата вопроса крупно передёргивает (обожает мой голос), он ерзает. Наши пахи больше не соприкасаются. Подозреваю, что сейчас накушается этой близостью, чуть-чуть утолит первоначальный голод, и вернётся агрессивный социопат. Вспомнит, почему он здесь. Я его своим вопросом к этому и подталкиваю. — Хочу получить ответы, — так же туманно отвечает, криво лыбясь. Нажим на руки усиливается. Ах, ответы. Я тоже бы не отказался их получить, дорогой мой. Миссисипи, которая разделяет нас уже года полтора, разлилась после твоего возвращения. Меня корежит представлять, каково тебе было (и, конечно, я представлял, корежился и мучился, куда без этого). Но меня-то тоже задело. Вообрази, тебе нужно работать, улыбаться, когда из тебя вырвали половину мяса. Ты неполноценный, но все равно должен скакать с счастливой улыбкой. Мы все в какой-то степени это переживали, замазывали мейком опухшие от слез морды и держались только на увещеваниях Чана. «Он вернётся, и мы должны все тут сохранить! Выше нос!» Помимо прочих заслуг, именно в тот период я по-настоящему к нему проникся и понял, насколько он лидер. Узнав о твоём скором возвращении (мы же ничего толком не знали), я на нервах неделю почти ничего не ел. Звучит как нытьё, но на самом деле простая констатация факта. Я так тебя ждал!.. Больше, чем день дебюта. Чем все отпуска, дни рождения, Новые года и Рождества вместе взятые. Ты вернулся совсем другим. Ну да, скажете вы, была же причина! Никто и не предполагал быстрой адаптации. Нас даже психолог перед возвращением инструктировал. Месяцы шли, ты работал, танцевал (как бог, ещё лучше, чем раньше), был очаровательным принцем или весельчаком — тем, кого требовали продюсеры. Но для меня ты был словно кот из «Кладбища домашних животных»: вроде бы мой, а вроде — совершенно чужой. С вспышками пассивной агрессии, которую видел обычно (и чувствовал на себе) только я, непонятно откуда взявшейся внутренней гомофобией и прочей фигней. В результате ты научился мастерски меня избегать — мне же требовалось поговорить, а ты открещивался всеми правдами и неправдами. Я, кажется, заработал навязчивое состояние, про себя разговаривая с тобой, думая, думая, думая, как же все исправить. Наши отношения просто сошли на нет. Я не мазохист. У меня есть чувство самосохранения, и я себя уважаю. На этих постулатах только и выкарабкался, наверное. А теперь ответы должен предоставить я. Во мне вдруг городским салютом в разных частях тела что-то взрывается. Прости, но ты сосешь по сравнению с моей степенью негодования сейчас. Я наконец вспоминаю, что в плане физической силы тебе ничуть не уступаю: поменяться местами, оседлать твои бёдра и прижать плечи оказывается делом пары секунд. Ты не сопротивляешься, только вдыхаешь сквозь приоткрытые губы, наблюдая за мной, как за фокусником — с предельным вниманием. Я склоняюсь к твоему лицу и вглядываюсь: иногда мне хочется получить заверения психиатра, что ты более-менее адекватен и что там одна личность, а не двадцать семь, — так быстро ты меняешь состояния. В голове ещё раз проносится мысль о моей зверской ненависти к тем, кто заставил тебя пройти через отстранение — после него ты таким стал. Но сейчас не об этом. — Ну наконец-то… Теперь поговорим? — я зачем-то говорю ему это прямо в ухо, своим басистым шёпотом. Видя, как у зажатого подо мной Хвана выступают мурашки на шее и проступают жилы, понимаю, что мой мозг голову окончательно покинул и отправился ниже. Тем более моя задница тоже чувствует, как что-то под ней дёргается. Предпринимаю последнюю отчаянную попытку собраться, ведь мы оба понимаем, к чему идёт. Это все удивительно, этого у нас миллион лет не было и крышу сносит нереально, но я не допущу, чтобы после он слинял в закат без объяснений, обрекая нас обоих на ещё один сезон депрессии. — Ты меня бросил. А сейчас чего хочешь? Попробуй скоммуницировать через рот. — Ханбоки-и… — тянет полузадушенно, стискивая меня в районе талии. Мой пульс качает кровь слишком активно, напоминая, сколько я скучал по этим рукам на себе, этим пухлым губам и вообще вот этому сложному сокровищу подо мной, но голос пока твёрд. Возвращаюсь к нависанию над его лицом и прямому зрительному контакту. — Я не подписывался быть твоей давалкой. Морщится на мою грубость и, видимо, принимает, что бешеная страсть между нами случится только после ненавистных ему разговоров. — Я хочу с тобой всего и сразу, Ёнбок. Но мы себе не принадлежим. Признание красивое, но оно не выведет меня из строя. — Вот смотри, — его правда для меня понятна, но я вполне способен смотреть на это по-другому, — мы с тобой в номере вдвоем. Никто к нам не ломится, нам не нужно работать аж до утра. Разве мы не можем воспользоваться этим временем? Раз уж не использовали сотни ночей до этого. Я стараюсь не звучать обвиняюще, не ставить ему в укор последние полтора года. В этом никакого смысла — лучше смотреть вперёд. Но он все равно от моей и от своей боли закрывает глаза и, видимо, загоняет предательскую влагу обратно. — Про… — Хорош. Мне нужны гарантии на будущее. Сожалений я уже нажрался. Начинаю гладить его по вискам, по скулам, сглаживая жёсткий тон. Подушечки пальцев в восторге, и Хёнджин тоже инстинктивно расслабляется, нежась. Порывисто перехватывает руку и целует в основание ладони, наконец открывая все-таки повлажневшие глаза. — Дашь мне ещё один шанс? Искренне надеюсь, что мне это не кажется: в одной фразе слышится взрослость и даже чудится, что это не спонтанное решение. А он словно мысли читает. — Я давно об этом думаю, по правде. Я понимаю, что вёл себя как мудак. Теперь понимаю. Отводит взгляд, но я успеваю разглядеть там столько загнанности и самоистязаний, что сердце сжимается. Я категорически против, чтобы он так себя чувствовал. — Я готов попробовать, — аккуратно прикладываюсь своим лбом к его и вмиг переполняюсь радостным предвкушением, — но клянусь, ретироваться по старой схеме больше не выйдет. Только через мой труп. — Малыш, — он вроде собирается сказать что-то ещё, но вместо этого тянется губами к губам. Поцелуй из закрепляющего новые договорённости, просто нежного соприкосновения, быстро переходит в глубокий. Мы пытаемся не торопиться, заново узнаём друг друга, пробуем на вкус; языки ненастойчиво касаются, но не давят. Это, конечно, глупость, но чтобы он с таким неподдельным желанием меня целовал, я бы пожертвовал и своей популярностью, и всеми заработанными деньгами. Сейчас так кажется — надеюсь, пройдёт. А пока я наслаждаюсь своим «поощрением»: руководство же велело развлекаться. Хёнджин неожиданно кусается — несильно, но ощутимо, — вырывая меня из неги. Цапает за подбородок, заставляя посмотреть на него, сверлит пытливым взглядом, а я снова отчаянно хочу вернуться к покрасневшим влажным губам, разомкнуть их своими и повторить то, чем мы только что занимались. Я к этому снаряду бы сто подходов сделал без продыха. Знаю, что мы не договорили. Глубоко внутри от этого неокомфортно, но значительно некомфортнее от переливов неудовлетворённого желания по телу. В этом плане мы сейчас на уровне животных, например, котиков по весне. Однако Хван берет на себя обычно мою роль и жаждет ответов немедленно: — У тебя это уже было? Такие походы в клубы? — спрашивает немного с вызовом, пытаясь звучать уверенно, но на глубине глаз я вижу, как ему страшно. Он такой, мой храбрый мальчик, — ведь мог бы отложить неприятные вести на потом. — Не было. Ни разу не было, — отвечаю с готовностью, не заставляя его ждать. Он на выдохе расслабляется, кажется, что всем телом, и целует меня такой искренней улыбкой, что хочется всхлипнуть, но мы же планировали заняться любовью, так ведь? Теперь мы точно можем себе позволить «перерыв на кит-кат»: не знаю, на кой в голову лезут текстовики из старой рекламы, пока Джинни с максимальной скоростью сдёргивает с меня пиджак, затем умело обходится с пуговицами, удерживая себя приподнятым с помощью пресса. Наверное, чтобы наконец дождаться и не позволить себе разорвать замороченный предмет гардероба на груди. Когда полностью, не считая чокера, оголяет меня сверху, сначала откидывается и смотрит снизу вверх, перескакивая нервным взглядом с одной точки моей голой кожи на другую, затем снова резко садится и кладёт ладони на талию. В этом бережном касании чувствую, как хочет сдавить сильнее, но он, как и в прошлый раз, помнит про мою травму. Зато прислоняется вплотную и бубнит в изгиб шеи, отчего я ее вытягиваю, открывая больше доступа. — Искусать тебя хочется до крови, чтоб орал. Как ты вообще это совершенное тело решил повести в какой-то сраный притон?.. — Нотации мне читать собрался? — его зубы влажно чертят по коже, и меня от кайфа просто переламывает всего. Пусть кусает. Бедные наши визажисты. Но у нас столько активностей, которые хочется реализовать прямо сейчас, что я переключаюсь на его незамысловатую одежду — худи и майку под ним, — опять заваливая Хёнджина на спину. И опять мы целуемся и ласкаемся, в бешеном темпе оглаживаем все, до чего дотягиваемся, не стонем, а, скорее, скулим от удовольствия. Я помню, как Хёнджин трахался в наши счастливые деньки: он бывал и жёстким, и до изнеможения нежным, и изобретательным. Мне не терпится вновь попробовать все его ипостаси, хотя в голове ещё не уложилось, что вроде бы снова можно. Однако когда мы вылезаем из штанов и я невероятно ловко выдергиваю из-под нас покрывало, чтобы оказаться на разобранной постели, когда впопыхах плюю на пальцы и пытаюсь за раз втиснуть в себя два, не обращая внимание на жжение, Хван мою руку ловит. — Эй… Притормози, — он издевается, что ли? Наверное, мой взгляд на редкость потерянный и разочарованный, поэтому ловит подбородок и понукает смотреть ему в глаза. — Не обязательно все сразу делать, мы тебя пораним без смазки. — Ты не хочешь? Фирменно закатывает глаза и даже цокает в сторону, не считая нужным отвечать на мою тупость, но потом терпеливо разъясняет: — Ёнбок, ты же со мной не на раз. И даже не на десять, — от такой уверенности хочется пуститься в пляс, станцевав добрую половину нашей хоряги, но тогда сердце точно не выдержит. — И даже не на сто, — послушно повторяю, а он опять светло улыбается (так он улыбается только мне и ещё своей собаке, проверено) и мягко чмокает в губы. Теперь разрешаю ему полносью взять инициативу в свои руки. Себя в его руки. Пускай я далеко не всегда бывал таким пассивным, сейчас хочу быть для Хвана его хрустальной принцессой. Тот отлично улавливает мой настрой, залипает пару секунд на мой притворно невинный взгляд снизу вверх и полуоткрытые ожидающие губы и с недюжинным энтузиазмом принимает роль рыцаря. Кладёт на спину, слушает мои постанывания и сам мурчит от пальцев в своих волосах, пока целует везде по телу. Я подозреваю, чем мы сейчас ограничимся, и Хёнджин, ловящий, словно любимые им конфеты, все мои реакции, подтверждает догадку: когда два наших члена оказываются вплотную прижаты друг к другу в его ладони, меня выгибает, связь с реальностью пропадает. В этот момент я примитивное, но страшно тактильное существо, смысл жизни которого — ощущения в паху, сосках, которые Джинни умудряется лизать сквозь собственные стоны, на губах, с которыми играют его беспокойные пальцы не занятой дрочкой руки. В тот момент, когда мы почти синхронно — сложно сказать, кто первый — кончаем, проорав друг другу в рот, сожаления из-за потерянного времени меня отпускают. Я больше не позволю случиться с нашими отношениями тому, что было. Сразу делюсь этой мыслью, как только возвращается способность говорить, пока мы валяемся одной красивой грудой и переводим дух. — Ты не будешь один, кто не позволит, — затем щекотно хмыкает мне в шею, — давай, кстати, загуглим этой твой клуб. Вот это поворот: предложение Хёнджина заставляет резко открыть глаза. — Зачем?.. — Хочу оставить отзыв. Поставлю пять звёзд.Часть 1
10 мая 2023 г. в 23:45
Директор смотрит на меня странно, будто аккумулирует слова и прикидывает, с чего начать. Обычно он за словом в карман не лезет — чёткий, спокойный, любящий, чтобы все по полочкам. А сейчас мнётся, ей-богу, словно не проработал в шоубизе последние двадцать лет.
Нет, я, конечно, тоже уже не сопливый трейни — любимец публики, основной (Минхо с Хёнджином могут оспорить) вижуал группы стоимостью от полутора до пяти миллионов долларов (бренд, а не бренная тушка — ее бы на чёрном рынке наверняка подороже продали). С самомнением все нормально, но я стараюсь никогда не кривить морду, не капризничать и не вести себя, как дива. Я хороший трудолюбивый мальчик со своими особенностями.
Кстати, об особенностях.
— Ёнбок, — директор в конце концов начинает говорить, — господин Пак просил тебе передать, как мы будем в Лос-Анджелесе.
Он все равно как-то неловко протягивает черно-золотистую визитку. На ней два слова — «Lucky Rabbit», адрес сайта и телефон.
Предвосхищая мой непонимающий взгляд, директор продолжает.
— Господин Пак считает, что тебе можно… Развлечься. Это поощрение, — как никогда остро ощущаю, что для директора мы всё равно что дети, и ему тяжело даётся решение отпустить одного из них на дискотеку. На какую-то явно аморальную дискотеку.
Добиваюсь-таки объяснений, что за плюшку подкинул мне Джей Вай Пи. И не то чтобы удивлённо вскидываю брови — просто настораживаюсь: не каждый день такие предложения.
Мне предлагают в свободные от работы часы в Элэе сходить в суперзакрытый гей-клуб. Директор доносит объяснение Пака, что это место, которому он доверяет, а в Корее такая роскошь — слишком большой риск.
Не спешу отвечать и думаю, получили ли ребята подобные предложения: всем путёвку в бордель, Сынмину — в компьютерный клуб, а мне тоже в клуб, но не компьютерный (хотя Сынмину я уже завидую).
У меня особенная путёвка, и это неудивительно: Пак знает про каждого из нас все и даже больше. Разглядывает самую суть, так сказать.
Получая заверения директора на тему того, что я, разумеется, могу отказаться, ухожу в свою комнату. Минут десять есть на самокопание, а потом нужно определяться.